— Давай, заходи, Эмиль, — стала горячо приглашать она. — Дик, не стой, принеси еще дрова, нужно подбросить в печку.
— Ну, спасибо тебе, — пробормотал Дик, прожигая меня взглядом черных глаз, — ты разбил все мои мечты.
Он, прихрамывая, направился в дровник. Я злорадно хмыкнул ему вслед. Кристина, сияя, словно солнце, смотрела на меня с обожанием. Мне было даже смешно, но все же радовала ее доброжелательность ко мне, и что жена моего любовника не оказалась мегерой.
Комнаты их доме оказались теплыми, уютными и прибранными, демонстрируя старания Кристины. Отец его беззаботно храпел на печке, у этого человека никогда не было никаких проблем, кроме, где бы достать выпивку. Матушка ушла проведать подругу, а младшие дети где-то носились. Кристина растопила самовар и поставила на стол ватрушки с вареньем. Я с трудом стянул с ног мокрые сапоги и поставил их к печке сушиться.
Вошел Дик, с грохотом опустил на пол корзину с дровами и вновь вызверился на меня:
— Что же скажут люди? Все идут на фронт, а я нет! Как я это объясню?
— Сиди дома, инвалид, — сказал я и улыбнулся ему очаровательно и невозмутимо.
Дик вышел, в сердцах громко хлопнув дверью. Очевидно, отправился к своим более удачливым друзьям, которые под громкий плач и вопли своих родных собирались на верную смерть.
— Спасибо тебе, Эмиль, — растроганно сказала Кристина. — Я не могла его удержать, отправляла к твоему отцу за справкой, но он не захотел меня слушать. Тогда и послала брата сообщить тебе эту жуткую новость.
Я кивал. Но ведь Дик знал еще не все. Я не успел сообщить ему о своем отъезде. В душе стала подниматься обида на него. Ему было совсем не интересно, как я живу. И он был готов пойти в солдаты и бросить меня!
Я просидел в гостях около часа, пока моя обувь не высохла, съел пару ватрушек и напился горячего чаю. С Кристиной говорить было не о чем, да и в моем случае, не совсем прилично. Вскоре я засобирался и вышел во двор. На скамейке со стороны улицы, на бревне, сидел Дик и курил самокрутку. Я невольно залюбовался им, его осанкой, широкими плечами, длинными ногами, лицом, таким красивым и родным, и робко к нему приблизился. Парень мой улыбнулся. Вроде, он уже отошел от своего гнева.
— Ты прав, — сказал он. — Мне нельзя на войну. Но, блин, так хотелось!
— Я уезжаю завтра, — поспешил сообщить я, пока он вновь не убежал, или что-то не случилось.
— Надеюсь, не на фронт? — пошутил Дик.
— Нет, в город. Отец мой так решил.
И я пересказал ему всю утреннюю беседу с отцом. Дик постепенно менялся в лице.
— Как же так? — пробормотал он в смятении. — Значит, он обо всем догадался, и о нашей связи, и про убийство. Ох, Эмиль. И что же теперь делать?
— Ничего не сделать, — сказал я со слезами в голосе. — Мне придется уехать.
Я жадно смотрел на него, стараясь сохранить в памяти каждую черточку такого любимого лица. Мне надо было спешить. Отец был дома, и наверняка уже заметил, что меня нет в усадьбе. Учитывая нашу ссору, испытывать его терпение было опасно.
— Я провожу тебя, — вызвался Дик.
Мы шли по дороге.
— Как же я буду без тебя? — убито бормотал он. — Для меня разлука с тобой хуже смерти.
— А как бы ты на войне без меня был? — с едким сарказмом спросил я. — Ты даже не спросил моего мнения. Решил просто сделать ноги из деревни и начать новую жизнь в другом месте.
Дик неожиданно схватил меня за руку и увлек в сторону от дороги. Укрывшись в лесу, мы прислонились к толстому стволу ветвистого дерева. Дик быстро расстегнул мой полушубок и свой тулуп. Еще момент, и мы слились в жадном поцелуе. Его руки страстно шарили по моему телу, мяли и гладили его. Я постанывал от неожиданной ласки и удовольствия. Сегодня нашим приютом было дерево в лесу. Больше не было места для нашей любви в этом мире. Я просунул руку ему в штаны и стал ласкать его член своими тонкими пальцами, ощущая, как напряглись мышцы его железного пресса. Дик тоже стал стонать и двигаться навстречу ласкам моей ладони. Нас окружал холодный воздух и обдувал ледяной ветер, но нам было жарко в пламени нашей страсти. Он кончил, прижимаясь ко мне и вдавливая меня в ствол, от чего я слабо пискнул.
— Я буду приезжать, — сказал Дик, застегиваясь и приводя свою и мою одежду в порядок. — Я тебе клянусь, что приеду, как только предоставится возможность. Я люблю тебя.
Мы подошли к усадьбе. Дику надо было возвращаться, пока нас не увидели. И вдруг меня охватил безудержный страх на грани истерики. Меня окутало предчувствие чего-то ужасного. Я схватил его за руку, не давая покинуть меня.
— Дик, погоди. У меня такое чувство, будто мы больше никогда не увидимся!
Он некоторое время внимательно смотрел на меня, а потом улыбнулся и произнес с нежностью:
— Глупенький мой. Не бойся. Все будет хорошо. Мы встретимся еще не раз и будем счастливы, ведь по-другому и быть не может.
— Да… — печально согласился я.
Дик уходил. Я стоял на дороге и смотрел, как он удалялся. Слезы застилали мои глаза, а грудь разрывала необъяснимая, щемящая тоска.
— Дик! — в каком-то отчаянном порыве крикнул ему вслед.
Он обернулся и помахал мне рукой на прощание.
========== Глава 13 ==========
Мой переезд в город был печальный. Всю дорогу я молчал. Гаврила, который сидел напротив в экипаже, не тревожил меня разговорами. Но от печальных мыслей меня отвлекли дети. Когда мы проезжали мимо какой-то деревни, стайка оборванных сорванцов помчалась с воплями за нашей каретой.
— Подайте, барин! — кричали они. — Хлеба! Дай монетку!
— Неужели у них нет хлеба? — ужаснулся я. — Гаврила, достань из корзины конфеты.
Я бросил им горсть конфет из окошка. Дети бросились собирать их с земли и отстали. С того момента я стал проявлять интерес к тому, что происходило за окном, особенно когда мы поехали по городским улицам. У дяди я гостил лишь один раз, в далеком детстве, и, как рассказывали, блевал всю дорогу и туда, и обратно. С тех пор больше меня не брали. Меня и сейчас подташнивало, но я списывал это на голод, так как кусок в горло не лез. Еда, которую мы взяли в дорогу, осталась нетронутой. Я подумал, что надо было детям из деревни отдать всю корзину, но было поздно.
Дом у дяди был каменный и большой. Нам с Гаврилой отвели две смежные комнаты со своей печкой. От того, что старик сопровождал меня, на душе моей становилось теплее, словно я увез кусочек детства из своего дома. Мой слуга тут же развел бурную деятельность, затопил печь, принес воды для того, чтобы я помылся.
Ужинал я с дядей и его большой, приветливой семьей. Они все были мне, как будто, рады. Через пару дней, уже вполне освоившись, я посетил медицинскую академию и записался на курс хирургии. Резать людей мне уже приходилось, один Морис чего стоил. Крови, как оказалось, я не боялся, а специальность эта в наше время была редкая и востребованная.
Я начал посещать занятия в самой начальной группе, где, в основном, обучались юноши из семей медиков. Надо сказать, учеба меня захватила, особенно увлекли муляжи человеческий органов, плакаты и другие наглядные пособия. Учителя тут же стали меня хвалить и поощрять, так как я достаточно много знал. Спустя пару месяцев, я стал первым учеником на своем курсе. Два раза в неделю мы с однокурсниками бывали в больнице, где смотрели, как проводятся настоящие операции опытными хирургами. Мне самому не терпелось взять в руки скальпель, но на первом курсе это было еще не положено.
Конечно, дня не проходило, чтобы я не вспоминал Дика, особенно по вечерам, когда оставался в тишине, один в своей комнате. Я тосковал. Так хотелось получить от него весточку или написать самому. Но что толку, ведь Дик не умел ни читать, ни писать. Я сто раз пожалел, что мы так безалаберно и без пользы провели с ним время, когда он лежал со сломанной ногой. В поместье мне появляться было запрещено, вот и приходилось жить воспоминаниями и надеждами на чудесную встречу.
Дни я проводил в учебе, а в единственный выходной, с утра, ходил в церковь, а потом вместе с другими студентами отправлялся развлекаться. Мы шатались по базару, глазели на выступления бродячих артистов и трюкачей, а потом шли в кабачок, где пили разбавленное вино, ели пироги и слушали игру скрипача. Гаврила ворчал на меня, ругался, когда я приходил поздно и слегка нетрезвый, но в общем-то он понимал, что я вел нормальную жизнь, которая положена юноше моего возраста.
