Он чувствовал, что начинал слабеть. Изнутри его постоянно грыз голод, от которого кружилась голова. Питания не хватало просто катастрофически. Даже выдаваемый через день к ужину кусочек маргарина не спасал ситуацию и не насыщал.

Не сходившие с рук волдыри давно превратились в грубые бурые корки, которые раз за разом срывало в кровь тяжелой работой.

Все чаще и чаще во время работы он стал думать уже не о Ребекке, и не вспоминать своего офицера Краузе, а о еде.

Однако и о Стефане он все равно не забывал, ведь тот был лучшим, что оставалось у него в жизни. Мысли о нем вселяли надежду. А вдруг приедет? А вдруг найдет и спасет!

Но разум кричал — да сколько можно уже спасать! Смирись, Равиль, если суждено тебе сдохнуть, так от судьбы не уйти.

Особенно тяжелой и выматывающей была вечерняя дорога домой, а потом еще и построение часа на два. Так долго, потому что перед строем наказывали провинившихся за день — избивали или устраивали показательную казнь.

Смерть была везде, ей был пропитан сам воздух. Выжить было бы гораздо тяжелее, если бы не безмолвное покровительство капо их барака. Это было удивительно, это было унизительно, но оставалось фактом.

Во-первых, нары Равиля располагались в нижнем ярусе и близко ко входу, что в летнюю пору давало некоторые преимущества. Здесь потягивало сквознячком, и имелась возможность занять наиболее выгодную позицию при раздаче пищи. Во-вторых, пару раз, в критических ситуациях, Равиля ночью, когда он мучился расстройством желудка, отпускали в туалет. В-третьих, его никогда не избивали, не лишали еды и не запрещали в положенное время мыться.

Пару раз в неделю капо не отправлял Равиля на работу, а оставлял в бараке дежурить и впрягал в хозяйственные дела — заставлял мыть пол или прочищать забившиеся желоба в умывальнике, что было значительной поблажкой.

Равиль не знал точно, чем могло быть вызвано подобное отношение, но, в общем-то, догадывался. Капо был евреем, возможно, парень напоминал ему внешне кого-то из родственников. А может быть, дело в том, что Равиль так и не нашел ни контакта, ни дружеских отношений с другими заключенными. Все узники из их бригады дружно его презирали и ненавидели. Он прислуживал фашисту, и этим было все сказано. Скорее всего, капо, сам работавший на немцев, внутренне был с ним солидарен.

Они никогда не разговаривали, но парень чувствовал молчаливую поддержку и старался все, что ему поручалось, выполнять наилучшим образом.

Кстати, тот немецкий парень, с которым Равиль пришел сюда с виллы коменданта, погиб в первую же неделю. Его просто случайно застрелили во время работы автоматной очередью, заодно с другим узником, который пытался дерзить конвойному, а тому показалось, что с ним осмелились спорить двое.

Равиль потерял счет дням и часам. Ориентироваться во времени он научился по солнцу. Заканчивались одни сутки беспросветной каторги и начинались другие.

А по ночам ему снился офицер Стефан Краузе, и бывало утром он просыпался весь в слезах. Но Равиль уже перестал ждать, это было глупо. Слишком много было в его жизни чудес, которые сотворил для него офицер.

И все же однажды, сделав над собой усилие, он прикинул, сколько времени прошло с того дня, как он сюда попал. Получалось, что примерно три недели. Именно к этому сроку Стефан обещал вернуться.

Равиль вдруг испытал какое-то тревожное чувство, будто в ожидании важных перемен в своей жизни. Одновременно его захватила волна счастья, странным образом смешанная с безудержной тоской. Он так взволновался, что, несмотря на усталость, даже не смог толком заснуть в эту ночь.

Безумно хотелось вырваться из этого ада и вновь стать свободным, вернуться к нормальной жизни. Неужели он так и будет копать котлован и таскать на себе мертвецов, пока сам не упадет на обочине одной из дорог? От чувства беспомощности и от мыслей, что его жизнь больше ничего в этом мире не значила и он никому не нужен, душили жгучие слезы.

Утром его охватили слабость и апатия. Чтобы немного поддержать себя, он съел кусочек хлеба, который оставлял от ужина к обеду. В этот день дорога на работу далась ему особенно тяжело.

Равиль чувствовал, что начал сдавать и морально, и, что было самое страшное, — физически. Как на зло, его поставили на одну из самых тяжелых работ — в паре еще с одним мужчиной возить кирпичи на тачке. Делать это надо было очень быстро, желательно бегом. Он помнил, как один узник случайно опрокинул тачку, не удержав равновесие, и охранники его тут же избили ногами до полусмерти. Назад этот мужчина не смог уйти — умер на земле.

Они с напарником волокли тачку по рыхлому грунту, что делало задачу еще более сложной.

— Стоять! — раздался вдруг знакомый голос. — Вот мы и встретились, проклятый жид.

Парень поднял глаза и оцепенел. Ганс Краузе собственной персоной в паре шагов от него, хищно оскалившись, попыхивал сигареткой.

Равиль понял, что зря он переживал и на что-то надеялся. Теперь его уже ничто не могло спасти…

====== 41. Барак смертников. ======

Равиль отлично помнил, как описала ему сестра барак смертников в Освенциме. Бедная девушка пробыла там два дня и выбралась из него душевно травмированной, хотя с виду физически вполне здоровой, ведь она не успела ослабнуть от голода перед тем, как попасть туда.

Барак смертников в Биркенау отличался тем, что в нем не было нар; узники лежали вповалку на полу из кирпичей, втоптанных в землю. Лишь в конце изнурительного дня, когда он двенадцать часов без еды и питья таскал на себе кирпичи для строительства химического завода, его, по распоряжению коменданта Ганса Краузе, отвели в это место, чтобы умертвить с максимальными мучениями.

Надо сказать, что на этот раз Равиль удивился, что не свалился на обочине. Во всяком случае он не помнил, как дошел до Биркенау под палящим солнцем, полностью обессиленный после изнуряющего рабочего дня.

Ступни ног опять начали кровоточить, все слизистые пересохли от острой жажды. Но всех повели в санитарный блок совершать туалет, а его, по особому приказу Краузе-старшего, отделили и отправили в другое место.

Сначала Ганс хотел его пристрелить на месте, и рука даже сама потянулась к кобуре. Но потом вдруг что-то его остановило, и он отдал приказ их капо. Тот с жалостью взглянул на Равиля и отрапортовал, что все будет выполнено.

— Жаль, парень, — тихо пробормотал он, когда они возвращались в лагерь. — У тебя были неплохие шансы выжить. Я собирался назначить тебя постоянным дежурным по бараку. Ну, а теперь, что сделаешь? В чем ты перешел этому немцу дорогу?

— Перешел, — сдержанно ответил Равиль, понимая, что дальнейший разговор не имел смысла, а потом вдруг проникся признательностью к этому человеку, который по неизвестной причине помогал ему, и шепнул. — Спасибо вам за все!

— Да если бы был толк, — уныло отозвался тот и отошел от парня, раз и навсегда вычеркнув из своей жизни, потому что больше ничем не мог помочь.

И вот это здание, кирпичные стены, железные двери. Весь ужас можно было осознать, лишь оказавшись внутри. Его затолкнули в помещение, и дверь сразу же с лязгом затворилась за спиной. Равиль растерянно огляделся — тела, тела, тела, скелеты, не понятно, кто мертвый, а кто живой…

Но внутри оказалось достаточно шумно. Все, кто были живы, лежали на полу и бредили, ведя бесконечный диалог сами с собой. Одни молились, другие изрыгали самые страшные проклятия, кто-то монотонно пересказывал сам себе (поскольку его никто не слушал) события своей минувшей жизни, остальные стонали, плакали, рыдали или хрипели от недостатка кислорода.

От царившего здесь едкого зловония резало глаза. Самым страшным было то, что пришлось переступить через гору свежих трупов и скелетов, обтянутых кожей, хаотично наваленных у дверей. Совершив это, он замер, не понимая, как ему поступить дальше, ведь на полу не находилось ни единого свободного сантиметра. Казалось, что трупы и живые переплелись и лежали друг на друге.

Неожиданно один из узников резко приподнялся и выкрикнул: