— Помоги мне!

Равиль невольно метнулся туда. Они с этим человеком вместе подняли за руки и за ноги какое-то усушенное мертвое тело, перенесли к дверям. Парень несколько замешкался, почтительно укладывая покойника, а позвавший его узник поспешно вернулся к освобожденной ячейке площади и занял ее.

Поскольку Равиль не запомнил этого человека из числа других таких же изможденных людей, то сразу потерял. Он осознал, что помог освободить кому-то место, а сам взамен не получил ничего. Как не помянуть совет Стефана — никогда не помогать умирающим, потому что это бесполезно, а заботиться стоит лишь о себе. Но совесть не позволяла следовать этому противоестественному человеческой природе совету!

Под потолком горела одна единственная лампочка, оплетенная в железную сетку, которая тускло освещала находящиеся в предсмертной агонии тела. Он принялся осторожно ступать между ними, пристально всматриваясь, пытаясь понять, куда здесь можно приспособиться, чтобы хоть временно присесть. Бродя по помещению, он постепенно притерпелся к вони, насколько это только было возможно.

— Эй! — неожиданно окликнули его.

Он повернулся в ту сторону.

— Иди сюда! — последовал зов.

Равиль пошел на голос. Около одной стены он обнаружил юношу, который неловко прилег между двумя скелетообразными мертвецами.

— Давай их вместе отодвинем, — предложил он.

Они взялись за дело и перекинули пару трупов один на другой. Таким образом освободилось около полуметра пространства. Равиль быстро сел рядом с парнем и протянул ноги. Все тело его ныло от нечеловеческой усталости. Все остальные страдания в такой степени вдруг накрыли его, что он, погрузившись в них, в первые минуты даже не смог рассмотреть своего соседа.

Некоторое время он, прислонившись спиной к кирпичной стене, дремал под общий гомон, а потом от страшного предсмертного вопля одного из узников вдруг пришел в себя. Ему не хватало воздуха, нестерпимо хотелось пить. Он облизнул пересохшие губы и обнаружил, что сосед его спал, прислонившись лбом к его плечу.

Им оказался совсем молодой парнишка лет шестнадцати, до предела изможденный и синюшный. Впрочем, он сразу же приоткрыл глаза, как только Равиль шевельнулся.

— Возьми, — прошептал он потрескавшимися губами.

И подсунул в руку Равилю консервную банку без крышки. Равиль принял ее и несколько воспрянул духом, потому что его собственную миску отобрали при входе в барак конвойные, сказав, что больше она ему не понадобится.

— Вода… — в бреду продолжал тот. — Вода… Ее приносят в ведре… Смотри…

— Да, хорошо, — кивнул ему Равиль, подставляя плечо так, чтобы тому было удобнее. — Я принесу тебе воды. Держись. А сколько ты уже здесь? Как тебя зовут?

Он хотел немного расшевелить своего соседа беседой и вселить в него хоть какую-то слабую надежду.

— Адам… — пробормотал парень, проигнорировав первый вопрос. — Пить…

Губы его совсем почернели, глаза запали. Равиль не знал, как долго держали в этом бараке людей, но неожиданно ему пришла в голову мысль, что это было место, где морили людей без воды и еды, чтобы они умирали сами. Запирали, и все, пока не умрут…

А потом принесли ведро воды.

Он было дернулся в ту сторону, сжав в кулаке консервную банку, но у дверей, где поставили ведро, возникла такая дикая свалка и драка, что он, опешив, остался на месте, наблюдая за устроенной узниками жесточайшей бойней.

Дело кончилось тем, что никто не попил. В общей драке ведро попросту опрокинули, и десятки узников, в остервенении расталкивая друг друга, бросились слизывать с грязных кирпичей быстро впитывающуюся в землю драгоценную влагу.

— Вода… — через несколько минут прошептал Адам, на миг приоткрыв глаза.

— Да, — сказал ему Равиль, — потерпи. Будет вода, я тебе клянусь. Потерпи! Главное — держись, не умирай!

И неожиданно этот хрупкий юноша, который умирал от жажды, доверчиво прильнув к его плечу, как к последнему оплоту, всколыхнул в нем неистовые чувства. Да что же это такое! В тот момент он полюбил его сильнее, чем любого из тех, кто когда-либо присутствовал в его жизни!

Ведь сам он пил и ел еще сегодня утром! И не мог добыть глоток воды для шестнадцатилетнего парня, который окончательно иссох от обезвоживания? Внутри него все заклокотало от горечи и негодования, он приобнял юношу за плечи, дав себе слово, несмотря на смертельную усталость, не заснуть, чтобы в следующий раз добыть для него воду любой ценой.

Потом он задыхался, бредил, и, не сумев сдержать слово, засыпал, затем просыпался. Он уже потерял счет времени, когда дверь распахнулась вновь. И он в невероятном броске метнулся ползком по земле туда, к этому ведру. Ему каким-то чудом удалось почерпнуть из проливающегося ведра воды и выползти из общей, рвущей друг друга на куски кучи. При этом он плотно прикрывал ладонью консервную банку и не расплескал из нее ни капли.

Поспешно он принялся вливать воду в рот Адама, но у того уже отсутствовал глотательный рефлекс, помощь пришла слишком поздно, и драгоценная вода выливалась из вялых губ паренька.

Но все равно Равиль не хотел сдаваться, он влил ему в рот все до последней капли, а банку спрятал в карман своей куртки.

Прислонив к себе юношу, он задремал. Да нет, на дрему это было не похоже, просто впал в полузабытье.

Мозг в эти страшные часы отказывался спать. Равиль хотел кричать. Как такое могло быть? Что творилось в этом мире, на этой земле, в двадцатом цивилизованном веке, когда по небу летали самолеты, а океаны бороздили подводные лодки, когда уже изобрели и телеграф, и телефон, и радио, и кинематограф!

Почему Бог позволял погибать молодым и сильным людям такой жуткой и нечеловеческой смертью? За что они здесь все расплачивались? И даже если Бога нет, как могли люди так поступать с другими, такими же людьми?!

Равиль очнулся от рева и шума — это делили очередное ведро с водой. На этот раз он даже не шевельнулся. Что значили эти несчастные десять литров на двести или триста человек, даже если бы раздел был справедливым? Ничего…

Почти сразу Равиль заметил, что что-то изменилось. Тело Адама будто стало другим, более податливым и невесомым. Он коснулся губами его лба и сжал тощее запястье. Ни пульса, ни дыхания не было…

Его единственный друг, о котором он ничего не знал, кроме имени, но который стал так близок ему за эти часы, умер. Это настолько его поразило, что Равиль горько разрыдался. Ведь он грел его, заботился о нем, переживал за него. Но Адам успокоился тихо и во сне.

Еще примерно час Равиль пролежал в безутешном горе, не в силах оторваться от Адама. Если бы кто ему сказал, что он будет когда-либо лежать, прижавшись к трупу, он счел бы того сумасшедшим, однако сейчас именно так все и происходило. В этом погибшем парне он видел самого себя, свою дальнейшее судьбу. Сколько он мог здесь продержаться? День? Три дня?

И впервые за время пребывания в этих проклятых лагерях он серьезно задумался о смерти, как об истинном избавлении. Когда же оно наконец наступит? Он хотел умереть сейчас, сию секунду, но благородно, в газовой камере или же от расстрела, а не здесь, как скот, в собственных испражнениях, в страданиях от жажды, задыхаясь от вони и захлебываясь в грязи.

Равиль поднялся и бережно отнес невесомое тело Адама к порогу барака, аккуратно уложил его у входа, немного отдельно от общей кучи трупов. Когда он вернулся, то обнаружил, что его место занято другими узниками, которые заранее поджидали, когда будет вынесено мертвое тело. Не было ни сантиметра, чтобы протиснуться между ними!

Горе от смерти Адама настолько затмило его сознание, что он перестал чувствовать сам себя. Поняв, что приткнуться ему больше некуда, он вернулся ко входу и присел на кучу трупов, закрыв лицо руками, а потом расположился на них, прислонившись спиной к стене, почти лег. А не все ли равно? Скоро и он умрет, прямо здесь. Скорее бы только…

В голове вертелась лишь одна мысль — вода, даже зверский голод отступил на второстепенный план. И он вновь зашелся в сухих рыданиях, вспоминая Адама, этого безвинного юношу, ставшего ему другом, и прокручивая в сознании одни и те же вопросы. За что? Почему? Зачем? В чем они все провинились и перед кем? И почему жизнь так жестока с ним?