Кроме Равиля, на его нарах спали еще двое мужчин. К появлению новенького они отнеслись враждебно. Еще бы, им же стало теснее.

— Фашистская подстилка! — сквозь зубы, с ненавистью сказал по-русски сосед, тощий мужчина лет сорока, и повернулся спиной.

Самих слов юноша не понял, но о смысле догадаться было не трудно. Итак, конечно, в бараке уже знали, что он прислуживал офицеру СС, и это никого к нему не расположило. Как будто бы он попал в услужение по своей воле и мог выбирать свою судьбу!

Вскоре он забылся тяжелым и беспокойным сном. Подъем в лагере наступал в четыре тридцать утра, и тут же начиналась суматоха. Орали злющие, не выспавшиеся и не до конца протрезвевшие охранники. Помощники капо стаскивали замешкавшихся людей с нар и тут же избивали их дубинками.

Равиль поспешно вскочил. Их выгнали на построение. Мельком юноша заметил, что в бараке осталось несколько трупов. За ночь умерли наиболее изможденные узники. По приказу капо тела вынесли и швырнули на обочину дороги, чтобы потом забрал грузовик, доставляющий мертвых в крематорий.

Умывальник находился тут же, при бараке. Время на умывание трехсот человек — всего несколько минут, поэтому не успел Равиль протиснуться в общей свалке к желобу с водой и зачерпнуть пригоршню, как его тут же оттеснили. Интеллигентность не позволяла отталкивать более слабых, и он отошел в сторону.

А потом наступила большая проблема. Дело было в том, что утренний «кофе» — грязновато-мутную жидкость — доставляли в барак до посещения туалета. А миска Равиля была занята мочой! После «завтрака» следовало положить ее в карман и отправляться в санитарный блок. Оставить ее наполненной в бараке тоже было нельзя — украдут или нарочно спрячут.

Все получали кофе, а Равиль стоял в полной растерянности со своей миской, не зная, что теперь делать, и понимая, что остался без утреннего пайка.

В это время к нему, противно улыбаясь, подошел один из охранников, совсем молодой немец, наверно, младше самого Равиля. Он заглянул к нему в миску и расцвел еще больше, будто от счастья.

— Пей, жидовский пес! — с тихим смешком приказал ему немец. — Пей до дна!

Равиль не заставил просить себя дважды. Он тут же поднес миску к губам и несколькими крупными глотками выпил. Немец расхохотался. Даже слезу смахнул, настолько ему стало весело.

— Вкусно? Вот ты и позавтракал. Приятного аппетита.

Напевая под нос песенку, охранник отошел в сторону. Кто-то из узников тоже смеялся, а другой сказал, подойдя к Равилю сзади, почти вплотную:

— Надо было ему в морду плеснуть!

Равиль усмехнулся. Нашелся герой, хорошо советовать, плеснул бы сам! Несмотря ни на что, он вдруг почувствовал некоторое облегчение: проблема была решена, а уж собственной мочой еще никто не отравился, ничего смертельного.

Посещение санитарного блока произвело на него гнетущее впечатление. Это был длинный барак, на полу в цементных панелях были проделаны дырки. Их загнали туда и буквально через минуту заорали, что пора выходить. Юноша с трудом нашел свободное «очко» и едва успел опорожниться, как пришлось спешить на улицу.

Там их построили в колонну по шесть человек, и они отправились за пределы лагеря на работу.

Огромные страдания юноше причиняла боль в ступнях. За ночь ранки подсохли. А что толку? Их тут же натерли деревянные колодки, которые стали мокрыми от крови и скользкими. Он невероятно мучился и боялся упасть.

Видя, что он хромает, другие узники озабоченные лишь своей судьбой тут же оттеснили его на фланг колонны, как было принято поступать с самыми слабыми. Правда, через некоторое время кровотечение прекратилось, ноги, поднимающие пыль, подсохли, и, невзирая на боль, он смог выровнять шаг.

Химический завод располагался в пятнадцати километрах от концлагеря, до него было два с половиной часа ходьбы. Как рассказывал Стефан, строительство его было бесконечным, поскольку данный объект почти без перерыва бомбили союзники России — англичане. Почти ежедневно над Освенцимом и Биркенау пролетали их самолеты.

Знало ли английское командование об ужасах, которые творились в концлагере? Почему ни разу за всю войну ни одна бомба не упала на крематорий, уничтожающий людей? На это никто не мог дать ответа.

Полным надежды взглядом, узники смотрели в небо в ожидании чуда, но ничего не менялось — летчики пролетали мимо и сбрасывали груз именно на химический завод. И каждое утро туда опять гнали колонны заключенных, чтобы восстановить разрушенное за ночь.

В тайных беседах Стефан высказывал версию, что завод строился специально, чтобы оттягивать на себя авиационные силы противника, что казалось вполне справедливым. Нужно же англичанам, имеющим самолеты, что-то бомбить, доказывая этим советской державе союзничество! Великий Рейх решил эту проблему. Так или иначе, строительство завода шло уже несколько лет и полным ходом, используя рабский труд несчастных и умирающих от истощения людей.

Работа была воистину каторжная. Никакая техника не использовалась, заключенным выдавали лишь самый примитивное снаряжение — лопаты, кирки, ведра, мастерки, тачки для перевоза кирпичей и носилки под раствор.

За ними постоянно следили вооруженные до зубов охранники. Они опасались приближаться к узникам, ведь у тех были в руках инструменты, поэтому любого замешкавшегося или упавшего расстреливали на месте.

Трупы складывались в тачки и доставлялись обратно в лагерь для учета, так как количество узников, вышедших из ворот Биркенау утром и вернувшихся вечером, должно было точно совпадать, и не важно было, мертвые это или живые.

Одна из тачек однажды оказалась переполненной, из нее все время вываливался труп. Тогда охранник приказал Равилю и еще одному узнику нести его на руках. Покойник удивил своим легким весом, на умершем не было жировой прослойки и дуги ребер трагически выпирали из-под рваной робы. Сбрасывая мертвеца к куче таких же несчастных, Равиль подумал, что вскоре превратится в такой же живой труп. Равиль тогда так устал, что, возвращаясь в тот вечер домой, даже завидовал этому мертвому, нашедшему покой.

Рабочий день длился ровно двенадцать часов с двумя перерывами по тридцать минут. Во второй из них привозился обед в огромном баке, состоящий из овощной похлебки на воде.

Равиль быстро смекнул, что если подсуетиться и оказаться в очереди за баландой одним из первых, то оставалось больше времени на отдых. Можно было некоторое время просто сидеть, прикрыв глаза и расслабив изнывающие от боли мускулы. Ноги его, слава Богу, быстро зажили — сказывались молодость и хорошее здоровье. Зато руки теперь сплошь покрывали кровавые волдыри мозолей, но на это он уже не обращал никакого внимания.

Он заметил, что некоторые узники к обеду оставляли кусочек хлеба от вечерней пайки, и тоже стал так делать, разделяя скудную порцию эрзаца на две части.

Вообще, он следовал всем советам, которые получил в свое время от Стефана и Карла: старался держаться в середине колонны или построения, не брезговал никакой едой, работал в среднем темпе, никогда не поднимал глаз на охранников и мгновенно выполнял любой приказ, если таковой поступал.

Во время работы, а чаще всего их бригаду заставляли копать котлован под какой-либо фундамент, он предавался воспоминаниям. Думал, как там его сестричка, жива ли она, выдержит ли все муки, выпавшие на ее долю.

Блок «Канада», где она работала в швейной мастерской, хоть и считался элитным, в него мечтали попасть, но и там можно было погибнуть.

Ребекка рассказывала, как одна девушка случайно неверно сшила наволочку, перепутав лицевую сторону с изнаночной. Капо мастерской это заметила, и бедняжку на сутки лишили еды и воды. И по роковой случайности, именно у нее же на следующий день сломалась игла в швейной машинке! Тогда в назидание другим несчастную девушку вывели во двор и убили, как здесь было принято, выстрелом в голову.

От этих мыслей Равиль леденел от ужаса, но и помочь сестре ничем не мог. Все, что ему оставалось — стараться выжить самому.