После очередного выстрела офицер не отдал приказа вывести следующего узника, а сам приблизился к ним, очевидно, чтобы рассмотреть лучше, так как был подслеповат.

Из двенадцати их осталось шестеро — Равиль, еще один молодой мужчина несколько старше него и четыре девушки.

— Эти могут работать, — пояснил он сопровождавшему его секретарю, демонстрируя окружающим хозяйственный подход к делу. — Мужчин отправьте на строительство химического завода, а женщин определите на работы в лагере.

После этого немец, удовлетворенно хмыкнул, весьма довольный тем, как он продуктивно послужил на благо великого Рейха, резко от них отвернулся и быстрым, деловым шагом направился к машине.

Едва справляясь с дурнотой, Равиль смотрел ему вслед, не веря, что остался жив и все прекратилось. Он был уверен, что никогда, до самого последнего часа, не забудет лицо этого офицера и его голос.

В первый раз за несколько часов юноша позволил себе шевельнуться, переступил с ноги на ногу и вытер рукавом рубахи влажный лоб. Однако рано он расслабился.

К нему неожиданно шагнул один из адъютантов покойного коменданта и без всякого предупреждения нанес по лицу удар прикладом автомата.

Равиль тут же, как учил его Карл, упал на землю и сгруппировался, его вырвало желчью от боли и напряжения, но он постарался сделать так, чтобы это было незаметно: уткнувшись лицом в землю. Следующий удар пришелся по пояснице — немец лягнул его тяжелым ботинком.

— Поднимайся, собака! Что у тебя на ногах?!

А на ногах у Равиля были кожаные ботинки, которые в свое время добыл для него Стефан и, учитывая, что парень должен был состоять в слугах у офицера, разрешил оставить при себе. Равиль как можно быстрее поднялся. Боли он не чувствовал, сейчас это было неважно, главное — выжить.

— Это ботинки, господин адъютант, — почтительно ответил он, поскольку был задан вопрос, иначе бы и рта не раскрыл.

— Немедленно сними их, жид! — получил он приказ.

Равиль наклонился к своим ногам; голова опять закружилась, его подташнивало, и он едва не упал, однако совладал с слабостью, достаточно проворно расшнуровал ботинки, снял их и аккуратно отставил в сторону.

Адъютант зловеще ощерился и, удовлетворившись покорностью, кивнул.

— Пошли, твари! — сказал он, подталкивая прикладом второго парня, который, пока все это происходило, стоял от них на некотором отдалении. — Шевелитесь! Возись тут с вами…

Они вышли за ограду комендантской виллы. Вскоре Равиль понял смысл снятия обуви.

Путь лежал по центральной дороге, засыпанной гравием, и уже через сотню метров юноша изранил ступни, и за ним потянулся кровавый след. Идти было невыносимо больно, однако он, не сбавляя шага, следовал за адъютантом и другим узником, не отставая от них ни на шаг. Шли они очень быстро и наконец свернули на обычную дорогу. Равиль хромал теперь на обе ноги, но раны на ступнях залепила грязь, и кровотечение вроде остановилось.

Наконец они добрались до нужного барака и поступили в распоряжение капо, командовавшего бригадой узников, работающей на стройке. Этот мужчина подробно расспросил у них обоих о том, откуда их привели. Узнав, что ранее они прислуживали офицерам, голос его стал более дружелюбным.

Барак оказался пуст (с утра всех заключенных угнали на работу). Капо сказал, что он остался, чтобы принять новую партию узников. Он провел их за перегородку, где было что-то вроде мини-склада, выдал им обоим полосатую робу, деревянные колодки на ноги с веревочными ремешками, по тонкому одеялу и алюминиевой миске.

Это было все имущество, которым мог обладать узник концлагеря, даже ложка не полагалась. И все же это был не худший вариант. В некоторых бараках не выдавали даже миску. Баланда наливалась в двухлитровый котелок, заключенные делились на группы по четыре человека и прихлебывали из него по очереди. Иногда дело доходило до драки. Обезумев от голода узники вырывали ополовник, чтобы успеть глотнуть побольше и их выбрасывали с очереди награждая свирепыми тумаками. То, что выдали миску, — хороший знак. А вот лишиться ее вдруг оказалось бы большой бедой, поэтому Равиль тут же припрятал ее в карман своей полосатой робы, в которую облачился по приказу капо.

А вот второму парню не повезло — карманы у его робы оказались оторваны. Он обратился с этой проблемой к капо и тут же получил заслуженный удар дубинкой по лицу. Таким образом, теперь он стал выглядеть ненамного краше Равиля. Из разбитого носа хлынула кровь, заливая робу.

— Что тебе еще не нравится? — спросил у него капо, похохатывая. — Или тебе сшить костюмчик на заказ?

Равиль тем временем приладил к своим ногам колодки. Он не представлял, как можно в них ходить, тем более с израненными ступнями. Ни обработать раны, ни перевязать их пока не было никакого шанса, но он решил сделать это при первой же возможности.

Капо отвел их в комнату для умывания, выдал ведра и тряпки и приказал мыть полы в бараке. Набирая воду в ведро, Равиль успел ополоснуть лицо влажной ладонью и сделать пару глотков воды.

Они принялись за уборку. Пока вода была еще не грязная, юноша, пользуясь тем, что надзиратель отвлекся и вышел, поспешно помыл в ведре ноги, не снимая колодок.

— Куда миску дел? — шепотом спросил он у своего напарника.

Но тот ему не ответил, не желая общаться, и демонстративно отвернулся. Равиль сначала удивился, а потом смекнул, в чем дело. Судя по внешности и речи он был немецкой национальности, и разговаривать с евреем считал ниже своего достоинства. Кроме того, он опасался выдать местонахождение своей миски, которую, очевидно, уже успел надежно припрятать. Ну что ж, юноша совсем не огорчился, что его игнорировали, и сосредоточился на мытье.

Монотонная работа успокаивала нервы. В месте с этим шоковое состояние постепенно отступило, и парень ощутил желания плоти, а именно: резко и одновременно захотелось есть, пить и в туалет. Также стала нарастать боль в разбитой прикладом скуле, истерзанных ступнях и пояснице.

Однако человек живет, пока что-то чувствует, пусть даже боль, и эта истина была бесспорна.

В первый день парень еще плохо ориентировался в том, что происходило в бараке. Когда заключенные вернулись, убогое помещение наполнилось гомоном нескольких сотен мужских голосов. Все вышли на построение. Перекличка происходила примерно час и, как говорил Карл, это было еще очень недолго. Наверно, притомившиеся за день на жаре конвойные спешили покончить с делами и скорее отправиться на ужин.

После узников покормили: каждому выдали по куску эрзац-хлеба и по половнику травяного отвара. Равиль, никогда еще в жизни не пробовавший эрзац, механически грыз подсохший и безвкусный кусок и отвар выпил весь, так как пить очень хотелось.

Примерно через час остро встал вопрос о отправлении естественных нужд. Дело было в том, что узников заводили в санитарный блок по пути с работы, и потом, вплоть до самого утра, выходить из барака было категорически запрещено. Но Равиль сегодня не ходил на работу, поэтому и в туалет не попал. Он безумно устал, хотелось спать, ведь наконец предоставилась возможность полежать на нарах, но болезненное давление внизу живота не давало расслабиться.

Он знал, что нужно делать. Страждущие отлить часто объединялись в группу и организовано подходили к капо с соответствующей просьбой. Если тот был в хорошем настроении, мог и разрешить. Но сейчас юноша такой группы не видел. Значит, оставался лишь один выход — использовать собственную миску. Так он и сделал, а наполненную емкость пристроил в уголок между нарами и стеной. Утром содержимое следовало вылить в дырку в санитарном блоке, но ни в коем случае не на землю — за это могли и расстрелять, равно как и за попытку справить нужду в неположенное время и в неположенном месте.

Полежав еще немного, он решился провернуть одно дело. Оторвал кусок рукава от своей робы, обмакнул лоскут в миску, аккуратно отжал и протер израненные ступни. Моча — стерильная жидкость, была надежда, что это хоть немного, но послужит дезинфектором и ускорит заживление ран.