Закончив свои манипуляции, Стефан опробовал стек, пару раз хлопнув себя по бедру и прокомментировал:

— Недурно. Ну? В чем дело? Опять нос повесил?

— Все в порядке, господин офицер, — с притворной бодростью произнес Равиль. — У вас воистину золотые руки! Я уверен, что на уроках труда в свое время вы имели сплошные высшие баллы, а ваши поделки до сих пор являются гордостью и украшением школьного музея!

Стефан, насупившись, сурово сдвинул брови, как бывало всегда, когда парень говорил что-либо едкое в его адрес, потому что порой не знал, как на это отреагировать: стоит ли заорать, засмеяться или оставить выпад бесстыжего еврея без внимания. В данном случае он быстро сориентировался и указал стеком на кровать.

— Раздевайся и ложись. Не хочу сегодня идти в подвал. И не вздумай орать, будешь терпеть. Да это и не очень больно.

Не говоря ни слова в ответ, сжав губы, Равиль решительно снял с себя всю одежду и аккуратно повесил на спинку стула. Надо было как-то достойно пережить предстоящее ему кошмарное испытание, дав ненасытному фашисту оторваться и успокоиться. По указанию Стефана он лег на спину, убрал руки за голову. Немец также велел ему согнуть в коленях и раздвинуть ноги. Равиль закрыл глаза. Все это было просто чудовищно, он тяжело дышал, пытаясь справиться с волнением, стыдом и праведным гневом. Стефан некоторое время любовно водил стеком по голому телу юноши, словно рисовал, а потом заявил:

— Во-первых, открой глаза и все время смотри на меня, а во-вторых, я тебя предупредил — веди себя тихо.

Равиль распахнул глаза и покорно кивнул. Стефан начал бить его по телу резиновым наконечником преимущественно по самым нежным местам — подмышкам, соскам, внутренней поверхности бедер и даже по мошонке. Сжав зубы, Равиль глухо постанывал, понимая, что если терпеть боль, соблюдая полное молчание, чертов садюга никогда не возбудится до такой степени, чтобы слить свои баллоны.

Зрачки немца расширились, в них плясали бесы, именно те, которые превращали его из человека в зверя. На самом деле, было не очень больно, вполне терпимо, каждый раз резина со щелчком отскакивала от кожи, словно обжигая, но эта была совсем не та режущая боль, когда немец избивал его ремнем. Однако все происходило еще гораздо более унизительно, особенно, когда резиновый наконечник случайно или нарочно задевал член юноши. Внезапно Стефан опустил стек и взял сигарету, закурил, а потом приказал Равилю:

— А теперь — дрочи!

Так вот оно что! И как же гад до такого додумался! Равиль задохнулся от возмущения и произнес гордо, отворачивая голову в сторону:

— Не буду!

— Ах так? — злорадно воскликнул Стефан. — Ну тогда, тварь неблагодарная, считай, что твоя сестра уже в газовой камере. Ты был там и представляешь, что ей предстоит испытать. Дрочи, говорю, сученыш, не испытывай мое терпение!

Что можно на это сказать? Никакого намека даже на слабую эрекцию не было. Равиль сжал ладонью член и принялся ласкать его рукой, понимая полную бессмысленность и бесполезность своих действий.

— Ничего не получится! — предупредил он немца.

— Получится, — растягивая слова, с садистским удовольствием ответил Стефан. — Я, милый мой, никуда не спешу.

Потом офицер велел ему вновь убрать руки за голову. Второй заход был куда мучительнее первого и проходил в более быстром темпе. Равиль после каждого удара вздрагивал всем телом, к тому же, немец бил беспорядочно, и нельзя было предугадать, на какое именно место попадет злосчастная резинка. Хорошенько отхлестав юношу по его изящному телу, Стефан вновь приказал ему дрочить, а сам во время этого поглаживал Равиля по телу, словно щекотал, резиновой насадкой. Ух, как же Равиль его ненавидел, но ни сказать, ни сделать ничего не мог!

— Я открою тебе секрет, — сказал Стефан зачарованно, с маниакальной жадностью следя за движениями руки парня. — Я буду лупить до тех пор, пока ты не кончишь. Так что как долго продлится данный сеанс, зависит только от тебя самого!

Равилю внезапно вспомнился один знакомый его отца, мужчина, кстати очень добрый и веселый балагур, который в результате несчастного случая лишился пальцев на обеих руках. Есть он приспособился, зажимая ложку между культями. Почему жизнь так жестока именно с хорошими людьми? Где справедливость? Зачем, к примеру, нужны руки этому фашисту? Чтобы подписывать смертные приговоры и махать палкой или ремнем?

Очередная серия ударов вернула его из воспоминаний в реальность. Терпеть экзекуцию становилось все сложнее, потому что все уже болело. К тому же, Стефан прошелся и по лицу, в частности — по губам, а также несколько раз заехал и по одному уху, и по другому. Во время следующего перерыва Равиль уже не надеялся, что фашист устанет, тот, похоже, был настроен очень решительно и с каждым разом лупил все более яростнее.

— Сейчас сниму резинку и буду бить самим стеком, — пригрозил он парню.

После этих слов Равиль более ответственно взялся за дело, тщетно пытаясь призвать хоть какую-нибудь эротическую фантазию из тех, что безотказно действовали ранее. Просить пощады не имело никакого смысла, так как немец ясно обозначил цель своей экзекуции. Лишь минут через тридцать, только через пять заходов, когда юноша натер свой несчастный член до боли, ему удалось выжать из себя оргазм с громкими стонами облегчения.

— Я просил тебе вести себя тихо! — злобно прошипел Стефан.

Он перевернул Равиля на живот, стянул с себя штаны и, как обычно, пристроился трахать, бесцеремонно затолкав в парня свой каменный от возбуждения член. Равиль прикрыл глаза. Смешно, но он сейчас балдел и отдыхал; хоть Краузе и дышал ему в затылок, ему было наплевать — настолько он морально и физически вымотался.

Остаток вечера Равиль со Стефаном не разговаривал, парень отказался и ужинать, и играть в шахматы. Это все просто невероятно! Ну должен же был быть какой-то выход! Неужели весь остаток своей жизни, ставшей такой жалкой, пока он не надоест немцу и тот его не убьет, придется состоять при нем в сексуальных рабах и бесконечно терпеть всю эту гадость!

Все существо его восставало против сложившегося положения дел, которое напоминало Равилю ситуацию, если бы взбалмошная и истеричная дамочка завела себе собачку, чтобы, в зависимости от своих желаний, ласкать ее, позволять есть лакомые кусочки со своей тарелки и лежать на диване или же вдруг ни за что ни про что лупить и таскать за хвост.

Равиль вспомнил еще один случай, тоже связанный с отцом. Неподалеку от них когда-то жила большая и дружная семья, как казалось, в достатке и любви. И все бы хорошо, но глава семейства частенько грешил тем, что колотил свою жену. Все про это знали, только никто не считал нужным вмешаться. К чему лезть в чужие дела? Однако отец Равиля, когда тот мужчина однажды зашел к ним в лавку, довольно жестко переговорил с ним, и не без толка. С тех пор домашний деспот прекратил поднимать руку на жену.

Так может, стоило попытаться изгнать из офицера бесов, завладевших существом Краузе, используя те же аргументы, которые привел тогда отец? Вдруг подействует? Равиль отлично помнил суть той беседы и решил рискнуть и сделать это при первом же удобном случае.

— Ты меня слышишь? — окликнул его Стефан.

— Да, господин офицер!

— Я говорю, ты сколько уже у меня в доме? Почти четыре месяца? Ты посвежел и поправился, Равиль. Пойми, мне ни в коем случае не жалко еды, однако у меня могут бывать гости. Отто Штерн заходит часто, Маркус Ротманс, тот же Менгеле. Как я объясню, что некоторые мои слуги гораздо более красномордые и упитанные, чем я сам?

Стефан начал смеяться над своими же словами и шутливо добавил:

— Без обид, но попрошу тебя ограничить свой рацион, ешь меньше сладкого и мучного.

— Если бы я курил, — тут же бойко парировал Равиль, — то и ел бы меньше. Курение, как известно, снижает аппетит.

Дело было в том, что Равиль хотел курить, однако данное удовольствие перепадало ему крайне редко, лишь пара затяжек, да и то не каждый день. Он и раньше имел такую привычку, покуривал тайком от родителей, что, по мнению Равиля, делало его более мужественным и взрослым. Теперь же ему было нелегко постоянно пассивно вдыхать табачный дым в обществе вечно смолящего Стефана. Тот посмотрел на него более пристально.