Стефан вздохнул, сел на кровать и обхватил голову руками. Равиль тем временем вытянул ногу из-под одеяла и слегка подтолкнул его ступней в поясницу.

— Пошли, — примирительно сказал парень. — Только, Стеф, умоляю, ты избил меня позавчера, еще ничего не зажило. Лупи сегодня по спине!

— Сам знаю, будешь учить меня, — хмуро пробормотал Стефан, поднимаясь.

Равиль набросил на себя халат офицера, который стал уже почти его, так как немец отобрал у него всю одежду и разрешил пользоваться только им, и то лишь тогда, когда нужно было пройти по дому. Все остальное время Равиль сидел в его спальне голый. Немец прихватил ремень, и они открыли дверь в подвал.

— Поклянись, что здесь нет той мумии, — прошептал Равиль. Его всегда охватывал трепет во время спуска по лестнице.

— Хватит болтать! — оборвал его Стефан. — Ты меня утомляешь и сбиваешь весь настрой.

Равиль вздохнул. До чего он докатился! Как же хотелось плюнуть в рожу этому немцу и гордо сказать: «Лучше я погибну в газовой камере, и мое тело сожгут в печи, чем ты, тварь фашистская, хоть раз до него дотронешься!»

Но все дело в том, что он не мог этого сказать. Жить хотел. Очень сильно, как он понял однажды, побывав в той газовой камере. Парень не сомневался, что он единственный человек, который, попав в такую ситуацию, выбрался оттуда живым. И сделал это Стефан. Конечно, больше для себя, чем для него, но все же сделал.

— Может быть, не надо, — заныл Равиль на всякий случай, пытаясь разжалобить офицера, хотя знал, что это бесполезно. Когда в ледяных глазах Стефана начинали резвиться бесы, тот сотворит что-то мерзкое. За свои последние слова он получил подзатыльник. Для порки Стефан уводил его в подвал — он, видите ли, стеснялся своих слуг и не хотел, чтобы они лишний раз слышали вопли парня, так как Равиль орал во все горло и без всякого стеснения, а Данко от этого пугался и начинал плакать. Да и Эльза потом ходила с недовольно поджатыми губами, отчего на душе у мужчины становилось тяжело и противно. Подвал же был звуконепроницаемым — идеальное место, чтобы бесконечно истязать свою жертву.

Равиль снял халат и лег на кровать лицом вниз поверх одеяла. Немец тут же стал прилаживать к его рукам, ногам и шее тяжелые холодные железки, со скрежетом проворачивая треклятый ключ в оковах. Равиль мечтал раздобыть его и уничтожить, чтобы фашист лишился любимых игрушек. И ремни все его выбросить, пусть веревочкой подпоясывается. Он старался отвлечь свои мысли, чтобы унять нервную дрожь. Неужели опять, гад, будет стегать по заднице?

— Будь ты проклят, если хоть раз ударишь меня по заду! — предупредил он немца.

— По зубам сейчас получишь! — пригрозил Стефан в ответ. Он наклонился к парню, разглядывая на его бедрах и ягодицах следы предыдущей порки. Все было не так уж и страшно. Вполне можно было пройтись еще раз. Слегка, конечно. Он надавил пальцами на один из процветающих синяков.

— Мне больно, — страдальчески оповестил Равиль.

— И это очень хорошо. Слушай, еще одно слово, и я реально разозлюсь.

— Будто ты часто бываешь добрым! — брякнул Равиль и прикусил язык.

Зря он это сказал. Немец бывал с ним и добрым, и нежным, а вот теперь точно взбесится. Он приготовился терпеть. Хорошо, что хоть стонать приспособился так, как было надо этому садисту, чтобы извращенец быстрее возбуждался. От первого удара он вздрогнул и вскрикнул.

— Что орешь, я еще не начал! — оборвал его Стефан, который уже понял, что парень с ним играл в свою игру, раскусил его, как орех, и теперь мастерски возбуждал его стонами определенного тембра. Его это бесило, но что можно сделать? Он принялся бить, преимущественно по спине и пояснице, вкладывая в каждый удар душу. Равиль знал, что его стегали в полсилы. Мог и до смерти запороть, если б захотел. Однако Стефан был эстет, он не любил грязи, крови, уродств. Ему необходимо, чтобы все было чисто и красиво. Стоны — как музыка, а если и синяки, то только не на лице.

«Интересно, — думал Равиль, не забывая при этом постанывать и извиваться, — в рот потом вставит или в зад? Хоть бы сам себе подрочил, и на этом все закончилось. Вряд ли. В рот утром было, значит, будет трахать. О боже, за что мне это?! Очень жаль, что ему там, под Сталинградом, член не оторвало. Осколок явно попал не в то место».

Больно, как обычно, было ужасно да и унизительно. Но чувство стыда у Равиля уже притупилось. Зачем страдать и мучиться? Пусть это будет как бы его работа, плата за благополучие Ребекки. Ради сестры он готов на все, что угодно. Стефан разрешал им вести переписку, а также передавал девушке хлеб, маргарин, ливерную колбасу, а иногда даже сахар или яблоко. Не понять было этого человека — есть у него сердце или же нет.

— Хватит, я больше не могу! — в один момент взмолился Равиль. — Ты убить меня сегодня решил?

Немца это не остановило, но, несомненно, должно было приблизить к пику ненормальной и порочной страсти. Равиль чувствовал, что лицо его заливали слезы, он был готов совсем разрыдаться. Конечно, раз немец кончил утром, — теперь будет пороть, пока руки не отвалятся. По интенсивности ударов он понял, что садюга переложил ремень в другую руку (правая устала).

— Стеф, остановись же! — простонал юноша.

— Скажи «хайль Гитлер!» — потребовал немец.

— Ни за что! — через плечо бросил Равиль.

Это было частью игры. Стефан периодически заставлял говорить что-нибудь гадостное, типа этого. Посмотрел бы лучше Гитлер своими глазами, как проводили досуг некоторые его офицеры.

— Говори! — мужчина сжал его горло и стал душить. Равиль тут же захрипел, демонстрируя, что не может ничего сказать, пока немец не уберет руку. Тот ослабил давление.

— Гитлер капут! — громко произнес Равиль.

Тот снова взялся за ремень. Равиль не мог поверить, что до сих пор нет крови; ему казалось, что кожа трещала и лопалась от каждого удара. Сколько же в этом человеке злобы на весь мир, на людей и на себя самого, сколько ненависти! Равиль решил разреветься во весь голос, терпеть, в самом деле, уже было невозможно, ведь Краузе лупил по и без того больным местам. Это сработало, и немец, наконец, оставил ремень, повесив его на спинку кровати.

Дальнейшее продолжение зависело от того, какие немец снимет оковы. Если с рук, то придется делать минет, если с ног, то встать на четвереньки. У них было раз пять, но секс по-прежнему приносил Равилю страдания и боль, а немец психовал, обвиняя, что тот не хотел получать удовольствие. Лишь один раз парень кончил от руки хозяина, и то случайно, о чем сильно жалел. Теперь ему было строжайше запрещено удовлетворять самого себя. Стефан полагал, что с этим запретом дело пойдет быстрее. Да и возможности такой у парня не было, ведь они теперь спали вместе каждую ночь.

Тем временем немец полностью освободил Равиля от оков. Парень напряженно замер, не решаясь пошевелиться. И что дальше? Офицер не разрядился, и это очень настораживало.

— Вставай, — сказал Стефан, — все нормально. Я вечером тебя трахну.

Поскуливая и морщась от боли, Равиль поднялся с адской койки и поспешно замотался в халат.

— Чего-то не хватает, наверно, из-за того, что утром было, — с досадой добавил мужчина, закуривая.

— Половые излишества ведут к импотенции, — нараспев сказал Равиль, опасливо отступая на шаг назад.

Стефан поднял на него глаза и рассмеялся:

— Верно, котенок. Еще как ведут!

Он пригласил Равиля сесть рядом. Тот отрицательно покачал головой — сидеть он теперь точно не мог — но Стефан настоял. Юноше пришлось кое-как примоститься рядом. Он был разочарован: немец не кончил, а значит, ночью точно навалится. Равиль решил вечером предложить сыграть партию в шахматы в надежде, что она затянется, и истинный ариец отвалится храпеть. Он принял из руки Стефана сигарету, пару раз затянулся, а потом вернул.

— Рука болит, — пожаловался Стефан.

— Бедняжечка, — ехидно посочувствовал юноша. — Болела бы она у тебя так, как моя несчастная шкура.

Стефан обнял его за плечи и небрежно чмокнул во влажный висок.