— Эмм… С чего бы начать… — мальчишка почесал здоровой рукой в затылке, нахмурился. Тяжело вздохнул и рассказал всё. Об уликах, матери, Духе Мести, появившемся так вовремя, новых возможностях и стае, которая не должна ничего знать, потому что ещё не время. Он не сказал только об альфе, который вёл себя странно; о том, что не сегодня-завтра снова пойдёт на охоту; о том, что жутко боится реакции друзей… — Вот, как-то так…
Он поднял взгляд на ветеринара и виновато улыбнулся.
— А с рукой-то что случилось? — Дитон глубоко вздохнул и, наконец, смог отпустить напряжение, которое чувствовал на протяжении всего рассказа бедного мальчишки.
— А, это? Так я с лестницы вчера вечером упал… — Стайлз бережно погладил уже здоровую руку.
— Боже мой, Стайлз, я даже не знаю, что тебе сказать на это всё… — врач на мгновение устало прикрыл глаза. Он тоже волновался за мальчишку, а если учесть, что в отключке тот провалялся два часа, и Дитон уже не знал, очнётся он или нет, то к волнению прибавился ещё и страх. И страх не исчез даже сейчас, когда парень объяснил, что с ним всё в порядке, не считая объединившегося с его сознанием древнего Духа. «Ох, Клавдия, если бы ты тогда всё ему рассказала…» — пронеслось в голове мужчины.
— Вы можете ничего не отвечать, только… Не говорите стае! Я сам им всё расскажу, когда придёт время. Хорошо?.. — мальчишка в волнении посмотрел на доктора. Был бы он не настолько слаб, попытался бы унюхать эмоции мужчины. Но о каком нюхе могла идти речь, если он еле держал голову ровно.
— Понимаешь, Стайлз, я…
— Нет. Нет, нет, нет, нет… Пожалуйста, Дитон! Умоляю, не говорите! — он в страхе закрыл лицо руками. Неизвестно откуда появились намёки на близкий приход старой гостьи — панической атаки. Мальчишка сделал глубокий вдох, но забыл выдохнуть. Дитон понял, что надо срочно принять меры, пока парень снова не упал в обморок.
— Стайлз! Успокойся. Я никому ничего не скажу. — он протянул руки и мягко оторвал ладошки мальчишки от его лица. Тот казался таким маленьким и напуганным сейчас. Дитон посмотрел на Стайлза и тяжело вздохнул. Плохие вещи всегда случаются с хорошими людьми. — Мне тоже нужно кое-что тебе рассказать… Это касается твоей матери, — глаза подростка широко распахнулись. — Она была друидом. Друидом семьи Хейл…
Всё, что было дальше, парень помнил смутно. Вот Дитон, который говорит, что его мать не только друид, но и советник погибшей семьи. Что они вдвоём всегда защищали стаю Хейлов. Что однажды ночью его мама что-то почувствовала и побежала к дому стаи. Что Дитон на тот момент был в отъезде и не смог ничем помочь. Что после пожара Клавдия рассказала ему про Кейт и смертельный яд, про то, что ей осталось не больше трёх месяцев.
Он помнил, как Дитон спросил, всё ли в порядке и не подвезти ли Стайлза домой. Он помнил, что оставил ветеринара целым и невредимым, но совершенно не помнил, как попал домой, как поднялся в комнату. Он помнил, как упал на кровать и разрыдался. Громко, навзрыд, как девчонка. Со всей силы ударяя кулаками в подушку. Грёбаные Хейлы! Это из-за них умерла его мать. Это всё из-за них. Боги, как он сейчас ненавидел Дерека и Питера. О боги, с каким невероятным удовольствием он бы сейчас линчевал их. Из воспоминаний Духа всплыла пытка крысами из Древнего Китая. Или кровавый орел из Скандинавии. А ещё пытка с помощью бамбука… И где-то в груди начали разгораться тлеющие угли голода, но воспылать им не удастся… Потому что… Клавдию это не вернёт! Слёзы полились с новой силой, а ненависть улетучилась. На её место пришло одиночество, тоска и чувство, что он беспомощен. Стайлз подтянул колени к груди, сдался и закрылся от всего мира.
***
Наверное, все соседи слышали крики, доносящиеся из дома Стилински. Крики, разрывающие душу, потрошащие сердце. Крики беспомощности. И, наверное, весь квартал вздохнул с облегчением, когда они стихли. Но никто не слышал, как тихо, одиноко скулит такой взрослый, но всё ещё невероятно маленький, одинокий мальчик. Который повторяет всего три слова. Три беспомощных слова, которые слышит лишь ветер, тут же уносящий их прочь. Пытающийся облегчить боль паренька, врываясь в комнату, обвевая прохладой тело на кровати, которое трясёт будто в лихорадке. Но у него ничего не выходит, и он с грустью снова вылетает в приоткрытое окно. Ничего не выходит, потому что…
— Мама… Пожалуйста… Вернись… — ему кажется, что вот сейчас, сейчас она услышит, зайдёт в комнату и прижмёт его к себе. Как было когда-то далеко в детстве. Хотя, наверное, в другой жизни. Когда он падал, царапался, что-то разбивал. Она прижимала его к себе и говорила, что это не конец… Он всё ещё жив, а значит, всё заживёт… Всё заживёт, и он сможет идти дальше, чтобы всё исправить… Но… Она не зайдёт. Не убедит его, что он сильный. Не скажет, что у него всё получится. И это чувство. Оно скапливается где-то в груди. Хочется кричать. Так громко, чтобы хоть кто-то услышал.
Кричать: « Мне нужна помощь!..»
Кричать: «Кто-нибудь… Пожалуйста, хоть кто-нибудь!..»
Кричать: « Скажите, что я справлюсь! Солгите если надо, но скажите, что справлюсь…»
Кричать: « Вы слепые идиоты! Неужели никто не видит, как это разъедает меня изнутри!»
И в итоге сорвать горло, но всё равно продолжать, только теперь хриплым шёпотом, причиняющим неимоверную боль не только в горле: « Пожалуйста… Хоть кто-то…»
Но никого нет.
Дом пуст.
Друзей рядом нет. У отца работа. И этот хмурый альфа, который якобы должен чувствовать каждого члена стаи… Но его тоже нет, и Стайлз пытается не думать о выводе, который напрашивается сам собой. Что он не член стаи. Что он никто. И вокруг него тоже никого нет. Поэтому он и не кричит. Лишь поближе подвигает к себе колени, пытаясь как можно сильнее уменьшиться. И тихо, на уровне слышимости, всхлипывает: «Мама…»
Так тихо…
Иногда вот так живешь с огромной дырой внутри. Вокруг тебя жизнь, и довольно долго она помогает, она отвлекает от этой дыры. Правда, в какой-то момент все всегда рушится. Ты смотришь в зеркало и сквозь просвет видишь свой позвоночный столб.
Именно тогда будто наступает озарение, и ты вспоминаешь. О боли. О скребущей печали. О разьедающей изнутри горечи.
Вспоминаешь о той самой дыре. Любовно оплакиваешь ее, умирая кусочком сердца, а затем свыкаешься. Забываешь будто.
До следующего такого раза.
Когда он, наконец, засыпает, проваливается в забытье, ветер с облегчённым свистом вздыхает. У него не получилось помочь мальчику, но мальчик справился сам. А значит, он сильный, у него всё получится. И ему никто для этого не нужен, кроме него самого.
***
Он просыпается рывком. И тут же всё вспоминает. Слез больше нет. Есть лишь тоска и чувство мести. И это как бомба замедленного действия.
Не спеша Стайлз поднимается с кровати и идёт в душ. После сна ему значительно легче. Видимо, тело уже полностью восстановилось. Хотя ощущение голода всё равно немного сдавливает горло, но с этим можно и подождать.
Он долго стоит под горячей водой, смотря, как струйки стекают по груди, рукам и ногам. От воды идёт полупрозрачный пар. Парень закрывает глаза, и через пару секунд вокруг него и головки душа образуется пузырь. Водосток в этот пузырь не входит, и поэтому через десять, может пятнадцать, минут вода уже доходит до ключиц. Он не знает, чего хочет этим добиться, но, когда вода укрывает его с головой, будто в тёплое шёлковое одеяло, Стайлз понимает, что не собирается умирать. По крайней мере не сейчас. И он закрывает глаза, представляет, что пузырь сходится наверху, под душем, и расходится над водостоком. Вода медленно убывает. Мальчишка остаётся спокоен, не паникует, не дёргается. Он просто знает, что может контролировать это. Знает, что это благодаря предкам-друидам у него так хорошо всё получается. Знает, что теперь навсегда повязан с этой силой Ногицунэ. Ему никуда от этого не деться, поэтому остаётся лишь глубоко дышать и пытаться контролировать всё то дерьмо, что происходит и будет происходить.
