Он очень много думает над тем, что произошло, что происходит и что делать дальше, но ни к какому логичному или нет выводу так и не приходит.

Если бы Лафей умер раньше, когда ему было шесть/четыре/до его рождения, все было бы относительно проще. Сейчас же в его голове куча мыслей. Куча тревожностей.

Они кричат, перебивают друг друга, и в итоге все заканчивается дракой.

Он понимает, что нужно идти дальше. На седьмой день он замирает напротив зеркала, — того самого убогого, как и он сам, осколка в ванной — и смотрит.

Обтянутые кожей кости, ввалившиеся глаза с темными кругами и обкусанные, изредка кровоточащие губы.

Еда не то чтобы кончилась, он просто не голоден. Если удастся впихнуть в себя пару глотков воды за сутки — это уже победа.

И вот он замирает перед зеркалом. Пару минут стоит, смотрит на себя внимательно-внимательно.

Вдруг по щекам скатываются слезы. Самые первые-первые.

Его губы не дрожат, его тело не дрожит, он не всхлипывает…

Но капли, крупные и прозрачные, все катятся и катятся. Он моргает и пытается как-то остановиться их. Судорожно утирает пальцами/ладонями, глубоко дышит.

Но это не помогает. Ничто не помогает.

— Что же это… Давай же…

Он слабо топает, как обиженный маленький ребенок, и трет глаза кулачками. Шипит:

— Давай же… Ну, соберись, слышишь…

От звука собственного слабого голоса накатывает лишь сильнее. Его плечи начинают подрагивать.

— Давай… Подними голову и скажи, что все в порядке… Давай же!

Он хватается руками за края раковины и поднимает дикий взгляд на свое отражение. У того испуганные, покрасневшие глаза и дрожащие губы. На лице написана слишком сильная душевная боль.

— Давай… Же… Соберись, ну… Давай…

Он шепчет. Губы, бледные, будто пергамент, шелестят и не слушаются. Он замирает, а затем срывается.

— Давай же! Он мертв! Мертв, слышишь! Ты должен идти дальше! Ну же! Ты же сильный, сука! Подними голову, блять, и иди!

Он впивается пальцами в края раковины, он бьет по ней ладонями от безысходности. Зажмуривается.

Но слезы не уходят. Они катятся и катятся, они стекают ручьями и реками из его прозрачных больных глаз.

И Локи не выдерживает. С криком боли, с криком безысходности, он бьет кулаками по зеркалу, разбивает его вдребезги, а затем просто опускается на корточки, пряча голову и закрывая ее руками.

Осколки все еще сыпятся на пол и в раковину, когда его скручивает истерика, когда тощее тело начинают сотрясать рыдания.

Он не помнит как поднимается и возвращается на свой грязный матрас. Не помнит, как вставляет в почти разрядившийся телефон симку и по памяти набирает один единственный номер.

В трубке звучит судорожное, взволнованное «Алло?», а затем он теряет сознание. Мобильник почти тут же, наконец, разряжается и гаснет.

+++

Локи приходит в себя спустя полчаса, и первым делом его скручивает в приступе рвоты. Он отплевывается желчью, ощущая болезненные спазмы, саднящее горло и ногти, скребущие по полу.

Кое-как проморгавшись, мальчишка поднимается и заставляет себя выпить воды. Заставляет себя поесть: пару печений и батончик с мюсли.

С кислым лицом, чуть позже он убирает все наблеванное какой-то тряпкой. Затем вспоминает о Ванде.

Когда, в спешке накинув на пропахшую потом футболку куртку, он выбегает на задний двор, а с него, через забор, подкрадывается к главному входу, она уже там. Стоит, переступая с ноги на ногу, и оглядывается.

Ему требуется пара минут, чтобы всё-таки выйти из-за угла и подойти к ней. Ей требуется пара минут, чтобы вернуть лицу нормальное выражение, чтобы сдержать ненужные эмоции.

— Так быстро нашла меня. — голос хриплый от долгого молчания, грубый от сорванности во время недавнего крика.

— GPS… В наше время можно найти кого угодно благодаря этой штуке… — она пытается фыркнуть или усмехнуться, но не может. То, как Локи избегает ее взгляда, причиняет боль.

Они не обнимаются. Не говорят ни слова про смерть Лафея или его, Локи, бегство от проблем, что просто так не решатся.

Почти в полном молчании они отправляются домой к Ванде. Точнее, она ведет его к себе домой.

Там Ванда заставляет его принять душ, дает пару чистых вещей из комода Пьетро, а затем сидит на кухне и смотрит как он заплетает себе тонкую чистую косичку у левого виска.

— Как долго?.. — вырывается невольно, но она просто не может больше жить в неведение. Судорожно смотрит на часы и понимает, что звонок на перемену уже прозвенел, а значит скоро ее хватятся.

Надо закругляться. Подставлять Локи совсем не хочется.

— Я не готов пока что… — тонкие бледные пальцы заводят пряди за уши, они же стискивают кружку с кофе. Глаза к глазам все еще не поднимаются.

— Они волнуются. — Ванда встает и отправляет свой не выпитый чай в водосток. Замирает спиной к нему, у раковины. — Он волнуется.

— Не имеет значения. Это закончилось. Я прекрасно дал ему понять, что… — он поднимается тоже и оставляет кофе на столе. Во рту горечь. Уже привычная и почти родная.

— Ты не можешь так просто вышвыривать людей из своей жизни! — она ставит чистую чашку на столешницу с громом и стуком. Повышает голос, резко взиваясь в бешенстве. — Ты просто!..

— Все еще злишься, да?.. Я не буду извиняться за то, что сделал. План был таковым, ты знала об этом и великолепно сыграла свою роль. — он смотрит ей в затылок, и, когда она оборачивается, взгляда уже не отводит. Лишь поджимает губы, глядя глаза в глаза. — Но те слова, что я говорил, я говорить не собирался. За это прости. — выходит сухо и пусто, но это все, что сейчас он может выжать из себя в плане эмоций. Истерика опустошила его.

Она приоткрывает рот, но не говорит ни слова.

И как так получилось, что Локи вырос, а она и не заметила?.. Раньше бы он не стал извиняться. Раньше, будучи именно самим собой, он никогда бы не извинился. Тонким намеком и издевкой перевел бы все стрелки на нее, притворился бы, что все в порядке.

А сейчас…

— Я уже не злюсь. Ты же знаешь, я не могу на тебя злиться. — она мягко улыбается и подходит к нему, обнимает его. Прислоняется ухом к груди как раз в том месте, где все еще размеренно бьется его сердце. — Как долго?..

Она спрашивает вновь, но он молчит. Пожимает плечами, все-таки невесомо обнимая ее в ответ.

— Я не знаю.

И прощаясь с ней, возвращаясь в тир, он действительно не знает.

День идет за днем. Теперь у него есть зарядка для телефона, а значит есть и музыка.

Медленно, но верно он будто возвращается к жизни. Стреляет по мишеням, играет с манекенами, читая, кое-где даже изредка пускает блеклую усмешку…

Ночами он гуляет, днями отсыпается…

Ему кажется, будто бы все налаживается. Но это не так.

Он совершенно теряет себя и даже не пытается найти. Не знает как найти. Улыбаться не хочется никогда, но иногда наступают моменты, когда не хочется даже дышать.

Он пытается отвлечься.

После их встречи Ванда начинает писать ему почти каждый день. Короткие, но емкие смс не дают ему ничего, кроме новой неожиданной боли.

Он хочет вытащить симку и сжечь ее, но руки так и не поднимаются. Лишь опускаются еще ниже.

«Я думаю, тебе нужно связаться с Миссис С. Ты и сам это знаешь.

Ванда»

В первый раз он фыркает. Если раньше еще казалось, — и так и было, — что психолог сможет помочь, то сейчас ему кажется это лишним. Он видит как прекрасно справляется сам. Он видит как становится легче день за днем.

Но это не так. Он лжет себе. Все чаще глядит на «тот» ящик.

«Тор очень и очень взвинчен. Сегодня он чуть не набил лицо Сэму.

Ванда»

На этом сообщении он подвисает на очень и очень долго. Непонимающе хмурится, потом вспоминает, что был якорем Тора и лишь жмет плечами.

Похоже, ему придется найти новый.

«Он пришел в школу с фингалом. Сказал, что подрался, но Нат думает это Один. Он избил его, Локи. Как долго?..

Ванда»

Вот на этом, он сжимает кулаки с такой силой, что кажется кожа на костяшках вот-вот разорвется. Хочется набить лицо Одину, а затем дать пендаля Тору. Наорать на него, чтобы прекратил вести себя как придурок и угомонился.