В одном единственном человеке.

И хоть определить себя он не может, не умеет, разницу он все же видит. Чувствует разницу.

Ему не хочется кричать об этом. Не хочется повторять это раз за разом так, чтобы все знали. Не хочется выставлять это на показ, хвалиться этим.

Ему хочется просто закрыться где-нибудь, так чтобы от всего и ото всех, а затем обнять. Прижаться так крепко, чтобы услышать как под мощной грудной клеткой бьется сердце.

И это чувство… Оно не такое, как то, что он заставлял себя испытывать, будучи под маской. Это не под кожей, это не в воздухе, не в воде.

Оно внутри него самого. Такое тихое, крошечное и мягкое.

Когда он смотрит на Тора, оно ворочается или сонно чихает, всего лишь напоминая о себе. А у него пульс тут же шалит/зашкаливает. У него ноги подгибаются/подкашиваются.

Поэтому он и не смотрит внутрь. Не хочет, чтобы этот милый комок превратился в монстра и довел его до безумия. Не хочет, чтобы он поглотил его полностью.

Локи поднимается с трудом. Заставляет себя встать, но сделать хотя бы шаг не может очень и очень долго. Просто стоит и потухшим взглядом, в котором играют отблески фонариков, смотрит на свое отражение в зеркале.

Эти недели вымотали его. Груз вроде бы уже и свалился с плеч, но будто сместился внутрь и теперь у него камни в легких.

Они мешают сделать полновесный вдох и тянут вниз. На глубину.

Он раздевается. Медленно стягивает с себя футболку, затем пижамные штаны. Разматывает эластичные бинты на ладонях. Они змеятся и шелестят, опускаясь на пол.

Он остается в одном лишь нижнем белье.

Кожа кажется бледной и сероватой, хоть по ней и скачут зеленые, красные, синие огоньки. Его глаза такие пустые. Чем-то похожи на глаза мертвецов.

Пальцы подрагивают, будто бы перебирают чьи-то волосы или же оглаживают ствол пистолета. Локи чувствует потребность в Эль. Очень сильную.

Теперь он готов рассказать ей всё. Он готов не врать, готов выложить правду от начала и до конца.

Пусть только она скажет, как убрать эту вечную дыру в груди. Пусть только объяснит, как справляться с ней, если больше не нужно играть роли и прикрываться масками. Если больше не хочется прикрываться масками.

Пусть она обнимет его. Пусть поставит перед ним вазочку с конфетами, а он будет сидеть на слишком высоком стуле и качать ногами.

Пусть все будет проще чем есть. Он не справляется.

Но слез позволить себе не может, и мольбы о помощи позволить себе не может. Они сгнивают раньше, чем преобразуются в звуки и…

Он полон гнили.

Пусть она просто скажет как ему очиститься. Пусть просто… Просто…

— Пожалуйста…

Он хочет утереть слезы, но слез нет. Хах. Дело не в том, что он не позволяет себе плакать. Он просто не может заплакать.

И кажется, что сейчас всё так невероятно сложно. Даже в десять было проще. Даже в семь или восемь.

Тогда от него не требовалось мыслей и чувств. От него требовалось биться, продолжать сражаться ради себя и своей жизни.

А сейчас… Что ему делать сейчас?..

Шесть лет он жил в страхе. Взращивал в себе злобу и месть, учился изворачиваться и лгать.

Затем одиннадцать лет он жил на шахматной доске. Его ходы и ходы Лафея сменяли друг друга раз за разом, притворство стало второй кожей.

А сейчас-то, что?.. Что ему делать сейчас?..

Жить дальше? Что значит жить? Какого это жить без вечной тревожности, без злобы и ненависти, без желания расквитаться с собственным отцом?

Он опустошен. Он медленно одевается. Медленно наматывает бинты. Медленно раздвигает шторы.

Солнечный свет вклинивается в его обитель тьмы, Локи зажмуривается, отворачивается. Судорожно сжимает в кулаке ткань шторы.

Ему требуется несколько секунд, чтобы приспособиться. Открыв глаза, мальчишка видит легкие пылинки, парящие в воздухе.

Они ничем не озабочены. Они просто существуют, просто летят туда, куда понесет их поток ветра.

Без начальной и конечной цели. Просто и по течению.

Он хотел бы быть такой пылинкой. Тогда все было бы проще.

Открыв окно, Локи недолго роется по ящикам и все же находит еще не распечатанную пачку сигарет. Без ярого увлечения скуривает пару-тройку, а затем подставляет бледное лицо лучам солнца.

Музыка все еще играет в наушниках и на какой-то миг ему становится чуточку лучше. Джейкоб говорил, что в конце концов все образуется.

Вернув себе относительно ровное расположение духа, Локи прячет все свои неуверенности и спускается завтракать. Он не знает какой день недели, но судя по тому, что Фригга дома, либо суббота, либо воскресенье, либо же ее отпуск.

Календарь говорит, что суббота. Ему он пока что верит.

— Оу, ты уже проснулся, как себя чувствуешь?..

Он отвечает что-то спокойное и положительное, но сам своих слов даже не разбирает. «Мама» ставит перед ним завтрак, они о чем-то разговаривают.

То ли о школе, то ли о его самочувствии… Локи не концентрируется, отвечает на автомате.

Ровно до того момента пока в его руках не оказывается чашка с чаем, а женщина не опускается за стол напротив него. Ровно до того момента, пока она не говорит:

— Твой отец в больнице, ты же знаешь… Долго он не протянет, так что тебе придется подписать документы о согласии на его усыпление и присутствовать при этом.

Он цепенеет. Прищуривается, из-за бортика кружки смотря на «мать».

Фригга сейчас не женщина и даже не человек. В ней, в ее лице, в ее позе, в тоне ее голоса, виден лишь Закон, как таковой.

Ни больше, ни меньше. Ни жалости, ни сочувствия. Будто бы возвращение в зал суда, ей богу.

Он опускает чай, переплетает пальцы и ставит локти в упор. Не может ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ком в горле мешает дышать.

— Локи… — черты красивого лица смягчаются, она уже тянет к нему руку, но мальчишка отшатывается и слишком резко поднимается. Стул с грохотом отъезжает.

— Когда я должен подойти?

Его голос не дрожит, руки не дрожат… Он весь — сжавшийся комок непонятности и бессознательной агонии, но пустоты. Сжавшийся настолько сильно, что уже окаменевший. Тем более такое сочетание…

До ужаса опасное.

Фригга хочет сказать что-то, но ее губы вздрагивают. Возможно сейчас она видит в нем непреклонного Тора, неприступного Тюра…

А Локи никогда и не говорил, что внутри него нет стержня. Внутри него столько всего непонятного и неосознанного, что… Стержень есть тоже точно. В самом центре.

Ее аккуратная ладошка с тонкими пальчиками скользит по столу назад и поднимается к ее же лицу. Женщина прикрывает рот и, похоже, пытается дышать.

Локи чувствует яркое желание рассмеяться. Хоть кто-то из них двоих еще может это делать. Может дышать.

— Т-ты… — на миг голос срывается, и она тоже поднимается, прочищает горло. Руками упирается в стол, даже нет, самыми кончиками пальцев. Будто бы боится, что упадет, но все же старается держаться самостоятельно без полной поддержки. — Ты можешь подойти в любой момент в течении следующих двух-трех дней. Ты…

— Могу я сходить сегодня?

Он без эмоций вскидывает бровь и переплетает пальцы в замок где-то на уровне живота. Смотрит на нее.

Фригга прикрывает глаза и поднимает голову выше. Напряженно выпрямляется, но спокойно говорит:

— Да. Тебе понадобится лишь паспорт или удостоверение личности. Часы приема начинаются с двенадцати и… — на миг она оборачивается, смотрит на часы и продолжает: — Уже полчаса как открыто, так что…

Локи в кухне уже нет.

Она смотрит прямо перед собой пару мгновений и почти что падает на стул позади. Спрятав лицо в руках, вздрагивает от рыданий.

+++

Локи поднимается по лестнице, идет к себе в комнату. Чем быстрее он покончит с этим, тем будет лучше…

Так он думает, переодевая джинсы, натягивая футболку, темно-зеленую толстовку на молнии, и распихивая по карманам паспорт, кредитку и мобильник.

Так он думает, уже одевшись и замерев перед собственной дверью. Рука вроде как уже лежит на ручке, но повернуть ее крайне сложно. Он дышит глубоко. Пытается, по крайней мере.