— Повернись, — хрипло говорю я и тут же добавляю: — Это приказ.

Первые секунды Соби не двигается, и я уже думаю, что мне придётся повторять. Но потом опускает голову и медленно поворачивается ко мне неестественно выпрямленной спиной.

То, что открывается взору, похоже на полотно художника-ташиста. У Агацумы светлая кожа, но на спине её практически не видно. Всё пространство от плеч и до пояса джинсов покрыто плотными частыми рубцами примерно одинаковой длины и толщины. Разница лишь в том, что одни совсем бледные и выцветшие, а другие — тёмно-багровые, выпуклые и чёткие.

Это омерзительно… Настолько отвратительно, что в горле встаёт опасный ком. Несколько раз я сглатываю, чтобы прогнать тошноту.

Спрашивать, что это, смысла нет. Спрашивать, откуда это, тоже. Спрашивать, кто это сделал…

Мозаика складывается. Резко, отчётливо; с неприятными щелчками встают на места последние детали. И сразу столько ответов на мои риторические вопросы появляется, как будто решебник по математике открыл. Теперь ясно, что это были за тренировки и «индивидуальная программа». Теперь понятно, в чём секрет Агацумы по умению переносить боль. Теперь очевидно, и причём тут сама боль. И Ритсу, на которого Соби постоянно смотрел тогда, во время показательной дуэли… Ритсу.

Ритсу!

Кулаки сжимаются сами собой до ломоты в пальцах. Словами трудно описать всю гамму охвативших меня эмоций. Ненависть и отвращение плавают где-то на поверхности.

Мы стоим в полной тишине почти минуту. Наконец у меня получается выдавить из себя единственное слово:

— Чем? — получается хрипло, тихо и сквозь зубы.

— Плеть, — звонким ударом звучит ещё одно слово.

Видимо, посчитав, что я насмотрелся вдоволь, Соби поворачивается ко мне лицом, опускается на колени, чтобы поднять и надеть рубашку, но, едва взяв её в руки, так и остаётся сидеть на полу.

Мы опять молчим.

— Долго? — спрашиваю я наконец.

— С тринадцати.

Похоже, односложные вопросы и ответы — это всё, на что мы сейчас оба способны.

— До?

— Перед тем, как ты забрал…

Припоминаю свой визит к Минами для первого разговора. Тогда Соби пулей вылетел из его кабинета, ещё и возмущался при этом, спрашивал что-то вроде: «Почему сейчас?». А Ритсу ему что-то ответил про последнюю тренировку. Теперь понятно, что там происходило. Ещё вспоминается запах пота, показавшийся мне тогда странным. Это просто был холодный пот — от боли.

За то время, пока я воскрешаю в памяти недавние события, почему-то утихает злость. Она не исчезает — лишь притупляется. Но и этого вполне достаточно, чтобы наружу вылезло совершенно иное, неуместное в таких случаях чувство. Горечь. Как будто мне подарили огромную коробку с тортом, но внутри оказался лишь подгоревший кекс. Или нет, не так. Внутри действительно оказался торт, но весь смятый, разодранный и изуродованный.

Он изуродовал. Мою вещь. Посмел разукрасить то, что должно было стать моим. Оставил на моей собственности свои отметины. Эта грязь… эта мерзость…

Смотрю на часы: стрелка уверенно движется к цифре «три». Обхожу Соби, который моментально вскидывает на меня глаза, и иду в прихожую обуваться.

— Сэймей, куда ты? — в его голосе волнение и уже неприкрытый страх.

Вместо ответа вытаскиваю из замка ключ и с грохотом жахаю на тумбочку.

— Убирайся из моей комнаты немедленно. Не забудь запереть дверь. Ключ заберу позже.

Прежде чем Соби успевает сказать что-то ещё, выскакиваю в коридор и иду на улицу. Даже не думаю о том, что оставил Агацуму одного в своей спальне — ничего он там не сделает. Свалит, как я и велел. Выпроваживать его у меня нет ни времени, ни терпения. А если бы и выпроводил, сейчас мы бы наверняка шли неподалёку друг от друга, а я его видеть не могу. Тошно.

Дорогу до административного корпуса почти не помню, ноги сами выруливают на нужные дорожки и огибают углы зданий. В голове по кругу прокручивается всего несколько слов: грязь, мерзость, уродство. Но совсем скоро понимаю, что далеко не эти эпитеты царапают меня больше всего. В конце концов, Агацума не для того мне нужен, чтобы его разглядывать. И методы воспитания его сенсея — дело десятое. Просто…

Просто Соби — чистый Боец. Что уже означает: не совсем мой. Моё Имя никогда бы не появилось на нём естественным путём, мне изначально пришлось заявлять свои права на него, как бы унизительно для меня это ни звучало. Ничего, я с этим смирился — оно того стоило, а гордость несильно пострадала. Всё, к чему я стремился в последнее время, — это доказать и себе, и Агацуме, что отныне он принадлежит только мне. Здесь не должно быть никаких помех, ни один человек не имеет права вставать между нами. Я даже смирился с его странной привязанностью к Минами, у меня почти получилось забыть, что до меня в жизни Агацумы был кто-то другой. Я практически одержал победу в этом бою с самим собой. Но только что получил наглядное, отвратительное подтверждение тому, что у Соби есть прошлое, которое пока не собирается его отпускать.

Понимаю, у всех Бойцов есть прошлое. Но когда происходит воссоединение с Жертвой, жизнь для них начинается заново. Всё, что было раньше, меркнет, перестаёт иметь значение, стирается. Остаётся лишь чистый лист — хозяин, который становится не просто смыслом их жизни, а самой жизнью. А эти шрамы… Это не просто следы от плети — это метки. Не мои — чужие. Как будто взял в библиотеке уже подписанную кем-то книгу. Да, именно так. Я и сам «подписал» Соби, вырезав на нём своё Имя, но Ритсу «подписал» его раньше. Сёк, вбивал, отпечатывал на его коже собственный портрет — словно на долгую память, чтобы не забыл, кому он принадлежал до этого. И чтоб помнил я, когда увижу эти метки.

Боец должен быть моим целиком и полностью. Но меня скручивает бессильная ярость, когда думаю о том, что солидная его часть ещё до моего появления стала принадлежать другому. Да я бы срезал всю кожу с его спины, если б мог! Кстати, мне ничто не мешает это сделать, просто я знаю, что без толку. Эти метки… эти шрамы — они не просто на коже, они въелись куда глубже, в самый мозг. И вот там уже ничего не срежешь, можно только вытравить.

— Сенсей? — громко стучусь в дверь кабинета. Пусть сейчас и середина ночи, после произошедшего на полигоне Ритсу вряд ли мог преспокойно отправиться спать.

Выждав секунд десять и не услышав в ответ ни звука, просто дёргаю ручку и переступаю порог. На этот раз в кабинете стоит кромешная тьма — даже монитор компьютера не включен. В окна льётся слабый оранжевый свет с улицы, очерчивая контуры фигуры, прислонившейся к подоконнику. Мебель, едва различимые предметы на столе, Минами — всё статичное, совершенно неживое. Единственное, что доказывает, что я не попал в фотографию — это вялая струйка дыма, поднимающаяся от его сигареты.

— Я ждал тебя, — негромко произносит Ритсу, и огонёк на конце сигареты на миг разгорается ярче.

Ждал? Странно, Соби бы вроде внятно ему объяснил, что сегодня я давать «показания» не намерен. Надеюсь, он не подумал, что я, едва очухавшись, прибежал к нему как собачка?

— Хотите знать, что случилось?

— Я уже выслушал целых три версии этой истории, — Ритсу пожимает плечами. — Любопытно будет сравнить с твоей.

Три — это от Накахиры, Faceless и Фиро, я полагаю?

— Не думаю, что услышите что-то новое. Берите за основу рассказ Faceless, как наиболее беспристрастный.

— Ruthless в изоляторе. Оба, — вдруг сообщает Минами.

Значит, Дайчи они всё-таки поймали — Соби зря волновался.

— А Накахира?

— Под присмотром Чияко-сенсей в её кабинете.

— А… Хироши?

Судя по невнятному движению, Ритсу опять пожимает плечами.

— Я ещё не узнавал о состоянии его здоровья.

Если ещё есть, о чём узнавать. Я до сих пор не знаю, выжил ли он.

— В таком случае, вы и без моего рассказа знаете об их разборках, о пистолете, о приказе Главы…

— Да, — Минами тушит окурок в пепельнице, стоящей на подоконнике, и садится в кресло. — Все подозрения с тебя сняты. По поводу кражи.