Мог бы и не уточнять. Я и без того помню, что всё ещё сижу на его крючке. Раздумываю, не спросить ли о дальнейшей судьбе Чияко-сенсей, но он вряд ли ответит — учеников посвящать в такие дела не принято.

— Итак? — Минами сцепляет пальцы в замок и укладывает на стол. Во тьме стёкла его очков недобро поблёскивают, ловя тусклый свет с улицы. — Ты хочешь сказать мне что-то ещё?

Судя по насмешливому тону, это вызов. С чего бы? Он же не мог прочесть мои мысли и понять, за каким чёртом я примчался к нему посреди ночи.

— Ответьте мне на вопрос.

Едва отлавливаю, как в привычном жесте скрещиваю руки на груди. Словно перед боем. Впрочем, сейчас и будет самый настоящий поединок. Минами, почувствовав мой настрой, осторожно выпрямляется в кресле и тянется за сигаретой. Прикурив, быстро выпускает дым, будто показывая готовность контратаковать, и кивает.

— Спрашивай.

Не буду начинать с момента сотворения мира. Я здесь для того, чтобы получить чёткие ответы на прямые вопросы.

— Когда вы поняли, что Соби — чистый Боец? Или вы знали об этом сразу?

Обдумывая ответ, Ритсу делает ещё две раздражающе долгих затяжки. Видимо, пытается понять, почему я внезапно заговорил о Соби и куда заведёт нас этот разговор в случае того или иного ответа.

— Не сразу. Способности Соби-куна проявились очень рано, в возрасте семи лет. Один раз… — Минами усмехается, опуская голову, — мы повздорили. Вернее, он ужасно разозлил меня. Честно говоря, несносный был ребёнок, не мог усидеть на месте дольше пяти минут. Так вот, энергетическим всплеском ему удалось выбить стёкла в гостиной и разбить всю посуду на столе. После этого я пригласил Нагису, мы провели ряд тестов и выяснили, что Соби-кун обладает способностями Бойца. Нагиса забрала его на целый день, чтобы провести ещё какие-то опыты, а под вечер заявила, что Боец чистый — нет зачатков двусторонней Связи.

— Значит, когда ему было семь, вы узнали, что он чистый Боец, — резюмирую я.

— Да.

— Тогда ответьте ещё на один вопрос. Только честно.

— Честно? — Ритсу поднимает голову, странно усмехаясь. — Я не стремлюсь что-то скрыть от тебя.

Ну да, конечно. Скрыть — может, и нет. А вот умолчать или недоговорить — всегда пожалуйста. А на претензии потом отвечать: «А ты и не спрашивал». Такой приём мне знаком.

— Хорошо. Тогда скажите, вы когда-нибудь думали оставить Соби себе в качестве Бойца?

На этот вопрос Минами уже отвечал, только не мне, а Агацуме. А мне важно услышать, что он скажет сейчас.

Ритсу снова выжидает две затяжки, из-за чего наш разговор начинает напоминать телефонный, когда на линии помехи и звук с одного конца на другой доходит с большим опозданием.

— Лучше ты мне ответь, Сэймей. В действительности тебя интересует, почему я решил отдать Соби-куна кому-то другому, я прав?

Ухмыльнувшись, подхожу к пустому креслу, берусь за спинку, наклоняюсь к Минами и говорю совсем тихо:

— Скорее, меня интересует, почему, отдав его мне, вы до сих пор считаете Соби своей собственностью.

Ритсу пробегает по мне оценивающим насмешливым взглядом, который теперь, вблизи, читается очень хорошо.

— Ты, бесспорно, умён, Сэймей. Но, как я тебе уже говорил, до некоторых вещей ты не дойдешь в одиночку.

— И что это значит?

— Истинная пара — это двое, между которыми образуется Связь. Ты привык мерить всё системными категориями. Поэтому тебе не понять, что существует связь иного рода. Она крепка, надёжна и нерушима. Её невозможно порвать или истончить. И тебе, — уголок его рта хищно приподнимается, — она недоступна. Что бы ты ни делал.

Ритсу держит меня за малолетнего болвана. Он пока не знает, что понял я куда больше, чем он рассчитывает. И не знает, что я даже сделал кое-что, чтобы всё исправить. Он не знает про ветку терновника, которую я вырезал после той дуэли. Оказывается, очень приятно играть с противником, который считает, что изучил все твои карты. В таком случае его ждёт глубокое разочарование и моя победа.

— Да что вы? — я выпрямляюсь, уже предвкушая грядущий триумф. — Возможно, вы и правы в том, что такие связи не рвутся. Только одного не учли. Они легко заменяются.

В ответ на мою улыбку Ритсу лишь поднимает бровь, делая вид, что не понимает, о чём идёт речь. Несмотря на острое чувство, что лучше промолчать, я не могу удержаться и для полноты эффекта добавляю:

— Шрамы — неплохое доказательство наличия связи. Но только в том случае, если не появляется кто-то другой, кто тоже может что-то доказать.

— Шрамы? — хмыкает он, и его улыбка становится очень странной. — Шрамы — не доказательство связи, а лишь его инструмент. Они затягиваются и исчезают, а память остаётся. Вот что важно.

Минами опять прикуривает и выразительно смотрит на меня, словно человек, который что-то знает, в то время как его собеседнику это знание недоступно. У меня зреет нехорошее предчувствие: либо я в подтексты заигрался, либо сейчас мы говорили о совершенно разных вещах.

— Память? Память обманчива.

— Ну разумеется, — Ритсу глубоко затягивается с видимым удовольствием гроссмейстера, который уже предвидит положительный исход партии. И его поведение нравится мне всё меньше и меньше. — Память обманчива и изменчива. Мы выдаём желаемое за действительное, помним то, что нам удобно и выгодно. Мучаемся, пытаясь забыть то, что было, и мучаемся ещё больше, пытаясь забыть то, чего не было, но чего хотелось. Память — неверный спутник. И уж конечно, она не может служить доказательством.

Он меня путает. Или я его? Пытался я — точно знаю. Тогда как получилось, что теперь я — тот, кто ничего не понимает?! Шрамы — не доказательство, память — не доказательство. Тогда что? Какие ещё следы связи он мог оставить на Соби, если мы по-прежнему говорим об этом, в чём я уже не так уверен, как пять минут назад.

— Если нет доказательств связи — значит, нет и самой связи. Это не более чем самообман и красивые слова.

— Когда ты успел обезобразить своё мышление таким примитивизмом? — Минами уверенно давит окурок в пепельнице. Как будто раздавил соперника… — Ты по-прежнему ищешь подтверждения тому, чему они не требуются. Если до сих пор не понял, могу повторить. Есть связи, которые невозможно ни порвать, ни стереть, ни — как ты выразился? — заменить. Попросту говоря… — он поднимает на меня мрачный нехороший взгляд, — есть вещи, которые нельзя вернуть. Как бы ни старался кто-то другой. Иногда доказательством является не наличие чего-то…

…А отсутствие?

Я сглатываю. Вряд ли я на самом деле хочу понимать, о чём он говорит. Лучше не понимать, не знать, делать вид, что все события вокруг меня продолжают разворачиваться в тех же рамках, коими я их ограничил. Трудно даже мысль допустить, что их спектр может быть настолько широк, угрожающе широк. Должно быть, очень удобно обманывать себя. В этот момент я пытаюсь сделать это впервые в жизни. Действие не считается совершённым, пока ты с ним не смирился. Чтобы смириться, для начала нужно хоть раз мысленно проговорить его про себя. Я пытаюсь заполнить мысли чем угодно, чтобы они не вздумали выдавать мне готовую однозначную фразу.

Бесполезные попытки осложняются тем, что Ритсу мне сказал почти в открытую… Но ведь «почти» не считается, правда? Всё ещё есть надежда на то, что мы снова говорим о разном.

— Не думайте… — я медленно качаю головой. — Не думайте, что по-прежнему владеете Агацумой.

— Думать, считать, полагать… — на одной ноте перечисляет он. — Извини, Сэймей, но эти глаголы уже не для меня. Мне не нужно думать — достаточно знать.

Нет. Знать ему не достаточно. Убедить в своём знании меня — вот его цель. Сделать так, чтобы я тоже не думал, а просто знал. Ну уж нет. Чёрта с два дамся!

— Знать?! — я снова впиваюсь пальцами в спинку кресла. — Ну так знайте: Соби принадлежит мне! Только мне!

Минами вздыхает и скучающе подпирает подбородок рукой. Теперь его голос сочится уничижающей жалостью:

— Тебе? Сэймей, да ты сам себе не принадлежишь.