Соби, похоже, и сам понимает, что лишь подрывает уверенность Нисея в своих силах, поэтому, опустив голову, отступает назад.

— Ты отвратителен, — кривится Гомон. — У тебя два Бойца, но ты не ценишь ни одного из них. Может, если лишишься их, тогда наконец поймёшь, что потерял.

— А ты, может быть, собираешься мне в этом помочь?

— С большим удовольствием. Когда мы разделаемся с Акаме, уничтожим и Агацуму. И как только твой последний защитник падёт, ты будешь умываться слезами, жалея, что так наплевательски к ним относился. Они продолжают биться за тебя, хотя оба знают, что ничего для тебя не стоят. И это омерзительно!

Страшно чешется левое Ушко, как бывает всегда, когда Соби смотрит на меня украдкой. О чём ты думаешь, Соби? О том, насколько она права, или как сильно ошибается?

А какой бы вариант больше устроил меня?

— Мне надоели твои стенания, Микадо. С тех пор как я покинул школу, меня не победила ещё ни одна пара. А знаешь почему? Потому что все они были слабые и жалкие, совсем как вы. Напоследок могу даже объяснить, почему слабы вы.

— Мы сильны, пока вместе! — она яростно сжимает ладонь Токино.

— Вот поэтому-то вы и слабы. Можете биться, лишь судорожно хватаясь друг за друга, но сами по себе ничего не стоите.

— Твои Бойцы тоже! — выкрикивает Токино.

— Ошибаешься. Каждый из них без труда может победить вас в одиночку. Они никогда не подводили и не предавали меня. И, видишь ли, я и правда не собираюсь помогать Нисею, потому что с такими как вы он с лёгкостью справится и один. Я в него верю. Да, кстати, Нисей, почему мне приходится распинаться за тебя? Почему мы всё ещё здесь?

Теперь смотреть на Нисея даже приятно. Он пришёл в себя ещё где-то в начале моей тирады, и сейчас стоит, глядя на Moonless со знакомой глумливой ухмылкой.

— Прости, Жертва моя, немного отвлёкся. Приказывай.

— Вот и славно. Нисей, убей их! Это приказ.

— Слушаюсь! Силой этих слов призываю великого Яги! Опали плоть и выжги души! Ущерб тотальный!

Вот, кажется, и всё. Эту атаку они не переживут. Токино выставил щит и с ужасом смотрит на приближающийся с громким треском огненный смерч, но Микадо всё ещё суетится за его плечом, пытаясь что-то кричать. Сквозь шум пробиваются лишь отдельные слова:

— …ты не Beloved, ты подделка! …не любишь! Ты ненавидишь своих Бойцов и причиняешь им боль только за то, что не способен их любить!

Как же чешется Ушко…

И это последнее, о чём я успеваю подумать, прежде чем огонь, уже почти коснувшись своими языками их купола, вдруг исчезает. Просто пропадает, как если бы в кино разом выключили все спецэффекты. Более того, никакого купола вокруг Moonless больше нет, а нас окружает не бездонная чернота Системы, а пошарпанные стены дряхлого склада с облупившейся краской, грязный пол и дырявый потолок.

— Нисей, почему нас выки… — начинаю я и осекаюсь.

Собственный голос звучит странно, неузнаваемо, будто я слышу его со стороны. Под ложечкой возникает сосущее ощущение пустоты, как если бы я попал в воздушную яму, летя на самолёте. Тело внезапно наливается давящей тяжестью, словно гравитация усилилась. Я почти неспособен пошевелиться или поднять руку. Что это за… заклинание?

С трудом поворачиваю голову к Moonless, и меня по-настоящему пугает выражение, застывшее на их лицах. Микадо, выкатив глаза, ловит ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, и держится за грудь. Токино омертвелым взглядом скользит по полу и дрожит.

Это было не их заклинание?..

— То… То… Токино… — Микадо еле дышит и слабо тянется к своему Бойцу.

— Я здесь… я с тобой, — наконец придя в себя, он давит Гомон в объятиях.

— То… кино… Я ничего… ничего… не чувствую… — она не пытается высвободиться, её будто парализовало. — Я не чувствую… я ничего не… чувствую…

И тут я понимаю, откуда взялась эта странная тревожная пустота. Я и сам… ничего не чувствую. Совсем ничего.

Отказываясь верить в то, что это происходит взаправду, тяжело поднимаю к глазам правое запястье. Надпись «Beloved» ползёт по среднему пальцу серыми, как старая татуировка, буквами, но Имя больше не светится. В лёгкой панике пытаюсь активировать Имя, прикладывая к этому все силы, но… не нахожу у себя внутри ничего, что можно было бы приложить. Я ничего не чувствую.

— Ни… Нисей, — у меня срывается голос, я напрочь забыл, как сделать его послушным. — Нисей… загрузи С… Систему. Нисей!

Лоб покрывается ледяными каплями пота, меня потряхивает, с дыханием справиться не могу.

— Нисей!

Я оглядываюсь. Нисей согнулся, упираясь ладонями в колени, и тяжело дышит. Потом поднимает голову, и у меня по спине проходит дрожь от его взгляда. Лицо, которое я знал, как своё собственное, теперь просто не узнаю.

— Сэй… — и этот чужой, неприятно режущий уши голос. — Я не могу запустить Систему. Кажется, её… вырубило.

— Что… значит…

— Совсем вырубило, — поясняет он, распрямляясь. — Я ничего не чувствую, а ты?

От резкого головокружения я едва сохраняю равновесие. Как будто из меня выбили какой-то стержень, поддерживавший моё тело на протяжении семнадцати лет. Одновременно я и тяжёлый, и неуклюжий, и абсолютно пустой внутри, подобно кривой, плохо слепленной вазе.

— Сэймей, — зовёт Нисей, не получив никакой реакции. — Система… её больше нет.

Системы больше… нет?

С другой стороны зала доносятся испуганные стенания Гомон и успокаивающий шёпот Токино. Не понимаю, в чём дело, но выглядят они… по-другому. Их движения, их голоса, их жесты совсем не те, что были раньше. Да и само помещение склада как-то изменилось. То ли чёткость картинки ушла, то ли цвет, но всё кругом такое безликое и пустое, совсем как я сам.

— Сэймей, ну скажи что-нибудь!

Системы больше нет? Я не верю… Системы больше нет… Силы больше нет? Связи… больше нет?

Боги.

Я разворачиваюсь так резко, что почти путаюсь в ногах.

Соби стоит всё там же, где и стоял, вот только… Он и сам теперь выглядит как-то иначе. Прикрыв глаза и подставив лицо мелким каплям дождя, пробивающимся сквозь большую дыру в крыше, спокойно и легко улыбается, не замечая ничего вокруг. Плечи его ровно поднимаются и опускаются, словно он впервые в жизни дышит полной грудью и никак не может надышаться. Одна крупная капля падает на его скулу, чертит мокрую дорожку по щеке и, миновав подбородок, теряется в бинтах на горле.

Нет… Это не может быть правдой.

— С… Соби? — зову я совсем тихо, почти шёпотом.

Он глубоко вдыхает последний раз, опускает голову и останавливает на мне ясный умиротворённый взгляд.

— Сэймей...

Я с трудом узнаю это помолодевшее красивое лицо, с которого ушли напряжение и привычная сосредоточенность, складки на лбу разгладились, а губы изгибает свободная беззаботная улыбка.

— Сэймей. Кажется, солнце всходит.

Он медленно поворачивает голову к выходу, и улыбка становится ярче.

Нет. Я не верю. Не верю. Это происходит не со мной.

Больше не глядя на меня, Соби делает несколько шагов к дверям.

— Стой! — хрипло выкрикиваю я.

Он медлит немного, но потом возобновляет шаг. Его походка плавная, но непривычно лёгкая, словно, в отличие от меня, он не отяжелел, а наоборот, потерял половину веса. Соби доходит до дверей, здесь задерживается на несколько секунд, будто готовится пересечь черту, отделяющую его от незнакомого мира, а потом уверенно переступает порог.

Несмотря на тяжесть, я срываюсь с места, вылетаю на улицу, споткнувшись о порог, и замираю. Пустая зимняя улица наполняется утренней серостью; в предрассветной тишине каблуки Соби ровно стучат по асфальту.

Это не может происходить на самом деле. Так не бывает!

— Соби! Вернись!

Он постепенно, словно нехотя, останавливается. Но не оглядывается.

— Соби… Вернись сейчас же, — я изо всех сил стараюсь, чтобы голос не дрожал, но ничего не выходит. — Это приказ!

Соби не двигается. Я отсчитываю семь грузных ударов собственного сердца. А потом он расправляет плечи, отталкивается носком ботинка от земли и продолжает идти, уже не сбиваясь с твёрдого шага.