На работе я стал то и дело отрываться от компьютера, устало массировать шею и откидываться на спинку кресла, попутно вынимая новый телефон. Я даже научился держать его под правильным углом: чтобы глазок камеры был направлен на монитор, но в то же время было незаметно, как я фотографирую.

Первые попытки вышли неудачными: почти все изображения оказались смазанными, поэтому нужно было тренировать руку, что я и начал проделывать дома по вечерам. Но эта проблема была не главной. Наш общий рабочий кабинет — в целях безопасности, конечно! — оборудован камерами наблюдения. Я видел, какое изображение с них получается — из-за несовпадения частот мониторов и камер невозможно разобрать, что именно делает человек на компьютере, зато понятно, что он делает за компьютером.

Когда в кабинете находился кто-то ещё кроме меня, я, понятное дело, не мог сидеть с раскрытым телефоном в одной руке и щёлкать мышкой по файлам — другой. Но даже в одиночестве невозможно спокойно снимать. Если кому-то придёт в голову просмотреть записи с камер, сразу станет ясно, чем я здесь занимаюсь. Поэтому за одно выуживание телефона на свет удаётся сделать не больше двух фотографий: первую — в любое время и вторую — когда телефон ползёт в карман, но рука уже ложится на мышку. А файлов, которые мне ещё нужно скопировать — горы. Десятки папок, в каждой — десятки файлов, в каждом файле десятки страниц… Так что дело двигалось с черепашьей скоростью.

Поняв, что такими темпами не закончу и за год, я потребовал от Bloodless придумать, как упростить процесс. Они как раз находились на стадии фонтанирования разнокалиберными, но совершенно негодными идеями, когда в начале осени в «Семь Лун» наконец-то прибыла делегация из «Белого орла», приглашённая Микадо.

Безумный изматывающий день подошёл к концу. На часах уже почти одиннадцать, когда я наконец вваливаюсь домой и скидываю ботинки, едва попадая носком по пятке. В доме подозрительно тихо, и весь первый этаж погружён во мрак. Я настолько вымотан, что даже нехорошее предчувствие неспособно заставить меня двигаться быстрее. Лениво стягивая куртку, замечаю на лестнице съёжившийся Ушастый силуэт.

— Рицка? — шепчу в темноту. — Почему не спишь?

— Ждал тебя, — отвечает он так же тихо, и следом раздаётся хруст пакета с чем-то съедобным.

Хоть после проживания в Лунах я и отучился жевать всякую гадость вроде чипсов или крекеров, желудок болезненно сжимается, напоминая, что за весь день у меня во рту побывало лишь две чашки кофе. Только я представляю, как сейчас отправлюсь на кухню и разогрею себе остатки ужина, как на весь коридор раздаётся предательское урчание.

— Голодный? — беззвучно смеётся Рицка. — Иди сюда, у меня ещё полпакета осталось.

Добравшись до лестницы, на ощупь присаживаюсь на ступеньку и запускаю руку в пакет, с готовностью тыкнутый мне прямо в лицо.

— Это нелогично, — говорю я, нашарив крекер. — Тратишь деньги на печенье, чтобы потом налопаться им в сухомятку и полночи мучиться от изжоги. А потом тратишь деньги на врача и таблетки, которые спасут тебя от язвы желудка. И тогда ты снова сможешь лопать по ночам печенье, чтобы потом мучиться изжогой.

Рицка делает какое-то невнятное движение — видимо, пожимает плечами.

— Ты теперь всегда будешь так поздно приходить?

— Только когда аврал на работе.

— Что-то много навралов у тебя в последнее время.

— Авралов, — машинально поправляю я и понимаю, что от усталости просто не заметил подколки. — Прекрати. Правда много работы.

— Ты даже не рассказываешь о ней.

В его голосе обида, ведь так и есть. После амнезии я стараюсь поменьше распространяться о «Семи Лунах». Пока не знаю, зачем мне нужно скрывать что-то от Рицки теперь, за полгода до его поступления, но почему-то чувствую, что так будет лучше.

— Я работаю программистом в школе, где учился, я же тебе говорил.

— Я помню, просто… Ай!

— Что такое?

С удивлением отпускаю его запястье, за которое ухватился в порыве лёгкого раздражения. Уронив пакет с крекерами на ступеньку, Рицка шипит, прижимая к животу левую руку.

— Ничего, — отвечает он, стараясь сделать голос безразличным.

— Ну-ка, пошли, — встаю и тяну его наверх за собой.

Заведя Рицку к себе в спальню, включаю свет и оглядываюсь, но он невинно хлопает глазами, растянув манжеты кофты до самых пальцев. Беру его ладони в свои, задираю рукава…

— Чёрт! Почему ты сразу не сказал?

Рицка стыдливо прячет руки, изуродованные синими пятнами и красными полосками, за спину.

— Всё в порядке, Сэймей. Это ерунда.

— Ну конечно, ерунда, — вздыхаю я, доставая аптечку. — Сепсис, заражение и ампутация — сущие пустяки. Садись.

Царапины от маминых когтей обрабатываю быстро, почти не глядя. У меня уже в этом деле солидный опыт. Сколько раз я это делал? Двадцать? Тридцать?

— К синякам лёд бы приложить, — предлагаю я, завязав первый бинт и прилаживая второй.

— Да всё нормально.

— Готово.

Рицка осматривает забинтованные руки, мимолётно улыбается и опять становится хмурым.

— Болит?

— Да нет.

Да, не слишком, наверное, это похоже на обычный разговор двух братьев. Но спрашивать, что случилось, толку нет. Спрашивать, за что, — тоже. Я эту историю знаю наизусть, она повторяется от раза к разу, могу в лицах рассказать. Стоит Рицке сделать что-то, по мнению мамы, странное, как она тут же впадает в меланхолию по «прежнему Рицке», а после его извинений наступает стадия буйства. Хорошо, когда достаётся только посуде или подвернувшимся под руку стульям. Но чаще — самому Рицке.

Когда я рядом, она себе такого не позволяет, ведёт себя как примерная мать, только причитает иногда. А если что, мне очень быстро удаётся её успокоить. Зато когда меня нет — а это в последнее время случается регулярно, — она отрывается вволю, даже если отец дома.

— Рицка, — зову я, ссутулившись.

— Что?

— Извини, что пришёл поздно.

— Да ничего, — отвечает он немного растерянно, как человек, для которого такая жизнь давно уже стала нормой.

— Если в моё отсутствие мама будет вести себя странно, сразу же беги из дома, понял?

— Хорошо, так и буду делать.

По его удручённому виду понятно, что ничего такого он делать как раз не собирается. Как всегда замрёт, зажмурится и прикроет голову руками, на которых уже не все увечья заживают так быстро, как раньше.

Хорошо, хоть первое обещание держит — если я дома, тут же несётся ко мне. Вот только домой я теперь лишь ночевать прихожу и поделать ничего не могу. А что я, в сущности, могу? С папой говорить пытался, в пару клиник на пробу звонил. Но там сказали, что для госпитализации необходимо разрешение супруга. А супруг и сам с начала весны дома бывает не чаще, чем я, и свою жену буйнопомешанной назвать пока не готов.

— Как ты пойдёшь в ванну с повязками? — запоздало спохватываюсь я.

— Нормально. Просто мочить не буду.

— Ужинал? — задаю я второй неактуальный вопрос, если судить по крекерам.

— Бутербродов наделал.

— Может, мне что-нибудь приготовить?

Наверное, вид у меня слишком измученный, потому что Рицка только усмехается:

— Да нет, я наелся.

Хватаю его поперёк живота, подтаскиваю к себе и зарываюсь носом в волосы, пробегаясь пальцами по рёбрам.

— Чего твоя душенька желает? Может, чего-нибудь особенного?

— Ай, Сэймей! Что ты делаешь? Мне щекотно!

Рицка тихо смеётся, извивается, как уж, а я тискаю его до тех пор, пока самому не надоедает. Обнимаю его крепче, фальшиво зеваю и валюсь на кровать, не разжимая рук.

— Что-то мне спать захотелось…

— Нет! Не щекочи меня! — Рицка протестует и вырывается, хотя ничего щекотного я больше не делаю. — Мне же в ванную надо…

— Ну тогда хочешь, я тебе массаж сделаю?

Приподнявшись, переворачиваю его на живот и запускаю руки под кофту. Наверное, ладони у меня холодные, потому что Рицка дёргается и замирает.

— Перестань, Сэймей! Щекотно…