Поскольку одна рука у меня занята чашкой, ткань просто набрасываю на подрамник как попало и возвращаюсь к столу. В левой его части высится кипа бумаг, файлов и папок — должно быть, с набросками. Снимаю несколько верхних папок, открываю, пролистываю эскизы. Бабочки, цветочки… Всё это я уже видел и в альбоме. Скука. Вторая папка, третья — одно и то же. А вот под следующей меня ждёт сюрприз — несколько сложенных вчетверо листов. Разворачиваю их и мрачно качаю головой.

Это те самые наброски с моим портретом, от которых я велел избавиться. Приказывать — не приказывал, вот он и… избавился, как счёл нужным. Дурак. Избавиться — значит выбросить. И если он сам не в состоянии это сделать, стало быть, сделаю я. Зло пихаю листы в задний карман джинсов, чтобы потом отправить в мусор, и мгновенно о них забываю, потому что внимание привлекает нечто, торчащее из коробки под столом.

Наскоро допив чай, ставлю чашку к чайнику и опускаюсь на корточки. Несколько картонных коробок заполнены настоящим хламом: от засохших кистей до каких-то испачканных красками тряпок неясного назначения. А в средней коробке валяются расписанные лоскуты. Гадая, что это за чертовщина, выуживаю их и раскладываю на полу. Долго рассматриваю… и наконец понимаю. Резко становится не по себе, очень неуютно, а ладони увлажняются.

Сейчас будет игра «собери паззл». Медленно двигаю лоскуты по гладкому полу, пока картинка не выходит цельной. Это луна. Огромная луна в ночном небе, разрезанная острым, судя по краям, ножом на двенадцать ровных идентичных полосок. Одна — вдоль всей картины, пять — поперёк. Паззл готов.

Когда я отдал приказ уничтожить картину, то всерьёз и до конца не верил, что Соби не просто это сделает, а сделает именно так, как я велел. И про эти двенадцать кусков на ходу выдумал. Какая разница? Мне и в голову бы не пришло проверять. А Соби… сделал. И теперь, как я понимаю, на выставку ему ехать не с чем. А не нужно было мне хамить в столовой при всех! Я ведь не буду теперь чувствовать по этому поводу угрызений совести? Нет, мне совсем не совестно. Вот ещё.

Хмыкнув, сгребаю лоскуты холста в кулак и швыряю обратно в коробку. Возможно, в других я бы мог найти ещё что-то любопытное, но ощущение, что на меня смотрят, проверить не даёт. Поворачиваю голову и натыкаюсь на холодные синие глаза, пристально следящие за мной. Соби уже сидит на пледе, не знаю, как давно, но разрезанную картину у меня в руках точно видел.

— Проснулся, — констатирую я, поднимаясь на ноги.

— Доброе утро, Сэймей, — делая вид, что ничего не случилось, Агацума встаёт, складывает плед и убирает в комод. Потом принимается сворачивать футон. — Ты давно встал?

— Не очень.

Движения Соби, как и всегда, быстры, точны и скупы. От его вчерашнего напряжённо-вялого состояния не осталось и следа. Значит, он уже восстановился. Если бы нет — спал бы и спал дальше. В том, что не я его разбудил, я уверен: не то чтобы старался не шуметь, просто привык вести себя тихо, ходить спокойно, не топая пятками по полу, и ничего не ронять.

— Как ты себя чувствуешь?

Отодвинув футон к стене, Соби выпрямляется и с явственным волнением ждёт ответа. Но когда я лениво машу рукой, успокаивается и даже осторожно улыбается мне.

— Будешь завтракать?

Необычный вопрос, если учесть, что в комнате Агацумы не наблюдается ничего относящегося к съестному или хотя бы к предметам кухонной утвари, не считая чайника и единственной чашки. И тут я слишком запоздало соображаю, что чашка у него действительно только одна, а ведь я из неё пил уже дважды…

Пользоваться чужой посудой в чьём-то доме, а не в каком-нибудь кафе, омерзительно. У меня дома даже собственная ложка есть, с гравировкой в форме листка клевера на ручке. Пользуюсь я ей с самого детства, сколько себя помню. И как бы усердно мама время от времени не предлагала мне заменить старый потёртый прибор, к согласию мы так и не пришли. А ещё я знаю, что мою ложку таскает Рицка, когда меня нет. Но это другое, ему — можно.

— Нет, я уже выпил чаю.

Соби раздумывает несколько секунд, потом совершенно не в кассу предлагает:

— Я могу сходить в столовую за бенто.

— Я же сказал: нет. Хватит меня донимать!

— Прости.

Агацума обходит меня, чтобы включить чайник. Берёт со стола чашку, на дне которой улеглась щепотка чаинок, и, даже не ополоснув, кидает в неё ложку заварки. Это подталкивает меня к мысли, что пора бы уже и честь знать. Наверняка он не меньше моего хочет принять душ и спокойно почаёвничать, не говоря уже о том, что сейчас он точно начнёт здесь курить. Однако когда я разворачиваюсь и делаю первый шаг к двери, он замирает с чайником в руке.

— Куда ты?

— Собирать вещи, — ухмыляюсь я. — Чего и тебе желаю.

— Сэймей?..

— Всё, Соби. Всё — понимаешь? Мы сваливаем отсюда. Дай мне, кстати, свой табель — по пути зайду к Ямаде-сенсей.

Агацума отставляет чайник на стол и в задумчивости складывает руки на груди.

— Ты уверен, что теорию и практику боя нам зачтут? Мы ведь не победили.

— Можно подумать, ты сам не знаешь, как сражались эти «победители»! Конечно, зачтут. Ямада говорила, что для нас не эти дурацкие баллы и «кубки» важны, а то, как мы бились.

Соби ещё пребывает в сомнениях, однако лезет в сумку за табелем и протягивает его мне.

— И как ты оцениваешь наши вчерашние поединки?

Он спрашивает это как бы между делом, глядя в пол, как будто ответ его не волнует. Но сама формулировка вкупе с его нарочитым равнодушием слишком отчётливо представляет мне вопрос в иной редакции: «Как я тебе?». Это так забавно, что я не удерживаюсь от короткого смешка. Потом вспоминаю его руки с огромными синяками от ограничителей, предназначавшихся мне, и смех обрывается.

— Хорошая работа, Соби.

Он робко поднимает на меня глаза, и улыбка, которая сползла с моих губ, перебирается на его.

— Сэймей, когда я увижу тебя?

— Не знаю. Я буду заниматься сборами. Попробую устроить так, чтобы уже завтра мы смогли уехать. Как только выясню, я тебя позову. И не вздумай на этот раз лезть к учителям сам.

— Хорошо, Сэймей.

Пока я обуваюсь, Соби не двигается с места. Лишь когда открываю дверь и бросаю через плечо: «Пока», — приближается, чтобы попрощаться и запереть замок.

Я иду к себе, но, вопреки сильному желанию принять душ и переодеться, задерживаюсь в комнате всего на несколько секунд: чтобы взять свой табель и отправиться прямиком к Ямаде. Сначала дела, а потом уже отдых и расслабуха.

Мне везёт застать её в кабинете, причём не одну, а вместе с Такадой-сенсеем. Во-первых, теперь не нужно тащиться в зал, во-вторых, можно не вылавливать отдельно Такаду. Они как раз сидят за столом с чашками кофе и просматривают на компьютере записи ночных боёв, когда я тихо стучусь и захожу.

Мне приходится застрять здесь на десять минут. Четыре из них меня нахваливает Ямада, ещё четыре Такада ругается на Агацуму, оставшиеся две они въедливо обсуждают наше «выступление», ничуть не смущаясь моего присутствия. В то, что они говорят, я почти не вслушиваюсь, мне уже абсолютно всё равно. Пара комплиментов, правда, всё же не пролетает мимо моих ушей. Несистемная Ямада, конечно же, восторгается Соби: его «великолепной выдержкой», «удивительной способностью импровизировать» и «потрясающей выносливостью». Ну а Боец Такада предсказуемо поёт дифирамбы мне: выбор противников, грамотная стратегия, умеренный расход Силы, отдельно отмечает наш бой с Faceless и мой личный вклад в победу. Я могу только стоять, поправляя периодически съезжающую улыбку, и монотонно кивать.

Ямада быстро подмахивает наши табели и передаёт их Такаде. Сначала тот ставит высший балл мне, но, расписываясь у Соби, качает головой и ворчит себе под нос, что Боец отличный, только вот хамства и отсутствия уважения к старшим ему не занимать. У меня своё мнение на этот счёт, примерно из той же области, что и у Соби, поэтому я благоразумно помалкиваю, дожидаюсь, пока оба табеля окажутся у меня в руках, и откланиваюсь.