«... в комнате. Ее звали Тьямад. И с ней была Бельен. Их маски лежали рядом на подоконнике, в то время как они наблюдали за лисицей, снующей по поляне под окном. Саммер окружал рой темных бабочек. Это были бражники «мертвая голова». Она знала, что они принадлежали только ей и были невидимы для Бельен. Так же как она не могла видеть червонцев своей подруги. Каждая Зоря обладала собственным роем, постоянно окружавшем ее.

Задолго до того, как рой превратился в возбужденное, жужжащее облако, Тьямад услышала зов.

— Ламайя, — прошептал чей-то мужской голос. Она встала и улыбнулась Бельен, которая даже не подняла взгляд, зная, что Тьямад через несколько мгновений вернется назад. Тьямад подняла руки, чтобы плащ укутал ее будто лепестками пыльного, закрытого бутона тюльпана. Последнее, что она увидела, был крошечный узор в виде черепов, составленный из тысяч бархатистых крыльев, темно и светло-коричневого цвета, с вкраплениями золотисто-янтарного.

Она попала в уже знакомый круговорот. Из ее рта вырвалось дыхание, и с высокой скоростью закружило ее во времени и пространстве. Когда она снова смогла вздохнуть, то ощутила под босыми ногами не полированный паркет, а гладкий как зеркало мрамор. Она опустила руки и плащ распахнулся. Время в мире людей остановилось. Перед ней на кровати, похожей на пьедестал, лежал позвавший ее мужчина. Кровать находилась посреди парадного зала».

Странно, что в ее памяти его лицо имело размытые контуры. Но она знала, что он был слишком молод, чтобы умереть от старости. Он был тяжело болен, и страдал от температуры, от которой мог умереть.

«Сквозь белое шелковое покрывало, защищавшее больного от посторонних глаз, Саммер разглядела застывшую сцену, разыгравшуюся в помещении: смеющиеся рты, руки, поднятые в танце, юбки застывшие в движении. Музыканты, чьи музыкальные инструменты отражали свет от свечей. Гитара, отделанная перламутровой инкрустацией, виолины и литавры. Повсюду цветы, люстры и краски, ослепившие и заворожившие ее, как свет завораживает мотыльков.

Тьямад наклонилась к умирающему, но когда ее губы уже почти коснулись его губ, она в нерешительности остановилась. В воздухе что-то завибрировало и продолжило звучать внутри нее, так растрогав ее, что ей хотелось и плакать и смеяться. Звук...? Нет, отголосок множества звуков, объединенных в одну симфонию. Она помедлила и нарушила первую заповедь Зоря: Никаких вопросов.

— Что это? — спросила она умирающего.

— Музыка,— ответил он слабым голосом. — И танец. Это жизнь.

Он умолял ее:

— Дай мне еще немного времени! Дай мне послушать только одну эту песню.

И когда она кивнула, нарушив тем самым вторую заповедь Зоря, танцоры снова начали двигаться, а музыка утопила Тьямад в светящемся каскаде звуков и доселе невиданных ощущений. Свет танцевал на лепестках роз и зимних астр. Их аромат овладел ею, а звуки музыки полностью наполнили ее. Насколько я должна быть пустой, чтобы вместить в себя все это? — думала она. Став видимой, она смешалась с танцующими. Люди попятились от нее. Она не вписывалась в общую картину – девушка с распущенными волосами, босиком и в черной одежде. Крылатый плащ был невидим для смертных и она больше не чувствовала его веса, когда вступила в центр этой музыкальной симфонии».

Лица людей в зале в ее памяти тоже были лишь пятнами. Сцена потеряла четкость, стала размытой. Саммер нахмурила брови. Внутри нее как будто была натянута пружина, так сильно, словно, она всеми силами пыталась что-то удержать. Болела голова.

Пальцы Леди Мар беспощадно, как клешни, сжимали ее плечи.

— Вспоминай! Что произошло потом?

Хватая ртом воздух, Саммер снова погрузилась в картины из воспоминаний.

«Прошло какое-то время. Она вернулась к постели больного, запыхавшаяся и счастливая, как будто и правда танцевала. Она с тоской посмотрела обратно в зал, но в этот момент больной слабым голосом попросил ее:

— Подари мне еще один день, госпожа. И я покажу тебе всю музыку, танец. Жизнь и свет, я подарю тебе все это!»

Испуг как ледяное дыхание заставил ее содрогнуться.

— Нет, — пробормотала Саммер. — Я не могла этого сделать! Я знаю правила. Я бы никогда...

— Пшт! Покажи мне, что было!

«— Один день! — сказала Зоря властным голосом, стоя возле кровати».

Поднялся испуганный шепот, похожий на шипение змеи и жужжание тысячи крыльев. Задыхаясь, Саммер распахнула глаза. Ища помощи она посмотрела через плечо Леди Мар и увидела бледное лицо Бельен, ее огромные глаза и прижатые ко рту руки. Олицетворение испуга, который она сама ощущала. Она стояла перед трибуналом, который разбирал дело о совершенном ее проступке! Анжей прикусил нижнюю губу. Теперь она понимала, почему его поцелуи и близость к ней одурманивали ее мысли. Если бы она вспомнила, что натворила, то никогда не последовала бы за ним.

— Я так и думала, — сказала Леди Мар. Ее голос дрожал от гнева. — А теперь раскрой тайну, которую ты все еще пытаешься от меня скрыть. Скажи, что случилось потом!

Поцелуй прозрачных губ горел на ее лбу белым пламенем. Саммер задыхалась, пыталась ослабить хватку женщины-смерти до тех пор, пока у нее подкосились ноги. Однако Леди Мар и не думала отпускать ее. Они вместе опустились на колени. Сощурившись, Саммер краем глаза увидела отражение: черная фигура с рыжими волосами и костлявыми руками, как темная мать, любяще поддерживающая ослабевшую девушку. Саммер была обессилена, но та девушка из Маймары, которая все еще была частью нее, всеми силами противилась подступающим чужим мыслям, держа дверь потаенной камеры закрытой.

— Я дала ему один день жизни. Потом еще один, — прошептала Саммер. — Я спросила, как его зовут, и он сказал Торс, но друзья называли его Индиго, потому что он любил бабочек-индиго, которых можно увидеть в мае на севере. Уже почти пришла зима, и мне очень захотелось увидеть этих бабочек. Он показал их мне, потому что собирал все виды бабочек, а также засохшие цветы. Но бабочки были мертвы, бледные, маленькие существа под стеклом. Я еще подумала, как грустно, что они больше не летают. Индиго выторговал еще один день, чтобы показать мне всю коллекцию.

Он встал, несмотря на температуру. На следующий день он учил меня танцевать, после чего я подарила ему еще один день, чтобы он обучил меня пению. Я... не могла устоять. Он смеялся вместе со мной. Жизнь людей так отличалась от нашей. Она была такой одинокой и оторванной от других. Но все же... такой удивительной! И я дала ему еще один день и затем еще один. И он вылечился от температуры. Я познакомилась с людьми, они... понравились мне. В какой-то момент мне стало нравиться быть человеком, жить как люди. Индиго научил меня быть таким как он. Я была хозяйкой его замка. Мы ездили в его поместье и ...

Во время рассказа, все снова стало таким близким: путешествия, кровать из слоновой кости, которую он приказал вырезать для нее. Запах апельсинов и зимних цветов, и каждую ночь праздники до рассвета. Она сняла черную одежду, носила красные и ярко-синие платья. Но больше всего ей нравился белый цвет. Она жаждала света и красок, пила их как вино, которое подавал ей Индиго в позолоченных стаканах. Он любил ее за каждый час, который она ему дарила. Он был у ее ног и делал все, чтобы развлечь ее. Она была его смертью, ни дня не сомневавшейся в своей власти над ним.

«До тех пор... пока однажды она не проснулась в своей постели из слоновой кости. Ее схватили и потянули за собой солдаты. Она так сопротивлялась, что даже уронила кувшин со стола. Он с грохотом разбился о каменный пол. Наручники сдавливали ее запястья. И она поняла, что Индиго обманул ее. Был зимний день, когда Индиго приказал вывести ее из своего золотисто -синего дома и привести на эшафот перед замком. На ней было белое платье. Она была слаба, растеряна и наполнена внутренним пламенем, которое бушевало в ее голове, и как птица-феникс сгорало и снова возрождалось из пепла. А перед ней стоял ее палач с мечом в руке».