Когда взошло солнце свободы на приозерной земле, ему и тогда не стало хуже, не лез он на яркий солнечный свет, но был где-то рядом, вел себя так, чтобы не остаться совсем не замеченным, но и не высовывался сверх меры. Был ни в тени, ни на солнце. И уж никак не был в первых рядах борцов с фашизмом. Когда же победили коммунисты, сначала он поклялся на верность Сталину, а потом и тем, кто храбро вытеснил из людских голов русского Вождя народов. Хотел он того или нет, Ягулче Дримский стал героем нового времени.
Он давно подумывал о том, чтобы, как только наступит свобода, поменять себе имя. Ягулче, эх, Ягулче, размышлял он, нет, с таким именем ему не будут верить! Будут подозревать в его намерениях недоброе. Так и останется он сомнительным и скользким, неискренним…
Тем не менее, Ягулче неплохо устроился и при новых властителях. Он пока откладывал изменение имени до момента, когда, как ожидал, он получит высокое место в партийной иерархии власти. И снова его мучил вопрос — как же он войдет в партийное руководство с именем Ягулче?! У него должно быть героическое имя, достойное нового времени. Он знал, что в который раз в партии будут его спрашивать, зачем крестный дал ему такое имя, о его классовой принадлежности, почему родители согласились с таким именем. В какой-то момент он твердо решил поменять себе имя. В голове его вертелось несколько имен. Имен героев, первым среди них был Сталин со всеми производными от этого имени. Хотя в те времена Вождя называли по-разному, но как ни назови, все равно получалось Сталин. В результате Ягулче так и остался со своим именем. Лучше остаться Ягулче, решил он, чем иметь имя другого, да еще с неизвестно какой судьбой. Да, в конце-то концов, он просто привык к собственному имени Ягулче, и как ему прикажете быстро от него отвыкнуть?! А потом, когда Тито открестился от Сталина, и вчерашние братья стали заклятыми врагами, Ягулче был счастлив, уж так счастлив, что не поменял имя. А был бы он Сталин? Ягулче должен был бороться, чтобы самому привыкнуть к родному имени и заставить сделать это других…
А жизнь на Балканах в те первые годы свободы и сталинизма была такой, какую заслужили себе люди. Текла себе жизнь здесь, на истоке реки из Озера, текла в ногу с новым временем. А Ягулче Дримский бился зато, чтобы выплыть из воды и оставаться на суше как можно дольше. Уж как он орал на первых послевоенных митингах, выступая против домашних врагов и их недавних приспешников, против спекулянтов, против крестьян, не хотевших отдавать свою землю и добровольно вступать в колхозы, против всех, кто новым руководителям был не по нраву.
После того, как Ягулче Дримский прославился рьяным исполнением задач, поставленных властью в городе на реке, вытекающей из Озера, местное начальство, с согласия сверху, доверило ему историческую миссию — руководить не только людьми, но и водами реки, водами всех притоков, которые вливались в реку и Озеро.
Надо сказать, Ягулче Дримский знал все истории, связанные с водами, большими и малыми, с притоками, вливающимися в Озеро, и кто и как в этих историях был замешан. Он знал и о спорах насчет земли и воды высоко в горах, окружающих Озеро, о том, как ругались между собой крестьяне — кто больше забрал воды для села из ручья или реки, протекающих между селами. Ягулче был против тех, кто хотел иметь много воды за счет других и распоряжаться водой как полноправные хозяева. Все бы ничего, но он не старался убедить людей поступать по справедливости, а им приказывал.
Так и прославился Ягулче Дримский. Получил республиканскую медаль за особые заслуги. Сначала он носил ее на груди постоянно, а потом только по случаю государственных праздников или когда в город приезжал кто-то из высшего руководства. Медаль придала ему еще больше смелости в его действиях. Он делил воду — одним меньше, другим больше, как ему виделось справедливым. А ходил он с дубинкой и револьвером, кто решится голос подать, даже если пить хочется! «Будет, будет вам вода! Видите Озеро, оно огромное, как море! Воды на всех хватит! Озеро может напоить всех жаждущих в мире», — утверждал Ягулче Дримский, и никто не смел ему противоречить.
Однажды утром Ягулче Дримского вызвали в общинный комитет партии на заседание местного руководства. На заседании должен был лично присутствовать представитель Центрального Комитета партии товарищ Сретен Яворов. В записке были указаны еще несколько фамилий важных персон из правительства южной Республики. Кто держит в голове все эти имена? У Ягулче прямо-таки дух перехватило.
Он колебался — приколоть на грудь медаль или нет? До этого его никогда не звали на такие важные заседания. И что там будет? Жена проводила его до порога с кувшином воды в руках. Потом выплеснула воду за порог, чтобы удача сопутствовала Ягулче Дримскому в тот день.
22
Вышел Ягулче Дримский из дома, пребывая в неизвестности, как сложится день, пошел вдоль реки, надеясь, что, пока дойдет до места, до городского комитета партии, в голове у него прояснится. Вода могла привести в порядок любые мысли! И любые мозги!
Ягулче Дримский на всякий случай нес с собой медаль, держал ее в кармане. Всю дорогу он думал — лучше с медалью на груди или без нее? Даже решил, как делают дети, погадать на ромашке: приколоть — не приколоть. И так, отрывая лепестки, неспешно дошел до здания горкома. Гадание показало, что нужно медаль приколоть. Если бы он шел по набережной с медалью на груди в будни, а не в праздничный день, народ бы над ним подшучивал. Медаль была большой, такой, какие рядами украшали мундиры русских генералов, которыми Ягулче восхищался, глядя первые послевоенные фильмы.
О многом передумал Ягулче Дримский, пока шел вдоль реки. По пути он встретил разных людей: одни с ним здоровались, другие обходили его стороной. Ягулче Дримскому все же было как-то не по себе. Наконец, вот так, с медалью на груди, вошел он в здание комитета. Поднявшись по лестнице, направился к актовому залу, где у дверей его встретил Трим Тоска, секретарь городской парторганизации. Ягулче вошел в зал с медалью, будь, что будет!
И тогда — ничто, в сущности, не изменилось с далеких оттоманских времен, когда ценою вопроса была власть, власть над людьми. Она так и осталась в мифологическом ореоле. Для людей, подчиненных власти, и для людей, которые думали, что они ее подчинили, она оказывалась фатальной, она приходила из такой дали, какую трудно представить, может, даже от Бога. Восточный фатализм, сколько бы времени ни прошло после падения Оттоманской империи, когда дело касалось власти, не мог быть искоренен легко и просто.
Вот и Ягулче Дримский представлял себя красным оттоманским вали в сталинском вилаете, ожидающим указа — фирмана о наказании или, наоборот, о поощрении. Разные мысли вертелись у него в голове. Все в Ягулче будто застыло, замерло без движения. Впервые в жизни он не чувствовал себя под стать своему имени. Эх, бедный Ягулче, не мог он больше оставаться ни в воде, ни на суше. Как бы не оказаться Ягулче в речной запруде. А оттуда, известно, спастись нелегко, попал, и готово, ты пойман, ах, как мало шансов найти выход из лабиринта. «Ох, гляди, гляди — и республиканского партсекретаря пригласили! Как в те времена, когда судили спекулянтов, предателей. Наказание будут определять, что ли… — думал Ягулче Дримский, чувствуя себя, словно в ловушке. — Одному Богу известно, что со мной будет, — снова охватывали Ягулче сомнения, — от судьбы не убежишь». Да, давно не обращался к Господу Ягулче, который одним из первых закончил партийные курсы по научному атеизму. Между тем, не желая раньше времени выказывать признаки слабости, он энергично зашагал навстречу секретарю горкома партии. Поздоровался сначала с ним, а потом и с другими, понятия не имея, кто эти люди. Он видел их впервые в жизни. Ягулче пожал им руки мягко, тепло, что не было для него характерно. Будучи в боевом настроении, он мог и руку сломать при пожатии.
Но, когда Ягулче увидел на столе разложенную перед секретарем большую рельефную карту, на которой было Озеро со всеми втекающими и вытекающими из него водами, на душе у него полегчало. Он взглянул на свою медаль. Но тут его накрыла новая волна страха. Уж не переборщил ли он в своих действиях с водой и людьми? Не пожаловались ли на него крестьяне, вдруг его собрались судить за его поступки? Он хорошо знал свои грехи, помнил случаи, когда неправомерно злоупотребил своей властью.
