— А дерево тоже с собой потащим? — усмехнулась Мизори, пытаясь просунуть ногу в штанину. — Или оно само пойдёт?

— Вот ты его и понесёшь, — совершенно серьёзно ответила старшая элементалистка. — А заодно и меня, да смотри, чтобы без фокусов.

В следующее мгновение входные шторки разошлись, и внутрь, едва втискивая массивную крону, вошло дерево. Изрядно уменьшившееся растение лениво перебрало ножищами, а потом, громко шелестя листвой, встало посреди шатра. Рахиль подошла к нему, провела рукой по стволу — толстая кора разошлась, затягивая руку женщины вовнутрь. Несколько минут, и от Рахиль не осталось и следа, а вскоре и само дерево начало уменьшаться в размерах, пока, наконец, на его месте не осталась сучковатая палка.

«Возьми меня», — голос раздался прямо в голове Мизори. Всё верно, корни-то по-прежнему связывали их. — Правильно рассуждаешь. Теперь твои глаза — это мои глаза, твои уши — мои уши. Я действительно благодарна тебе, юная Торвальд, за то, что ты сейчас с нами, с простым человеком подобное слияние было бы невозможно. А теперь подними меня и отнеси к стоянке Хайницев. Если тебя остановят, я скажу, что отвечать. И не думай от меня избавиться, ты всё ещё живёшь за счёт моей силы: не станет меня — и твоё существование оборвётся».

— Как скажешь.

— Ребята, мне действительно неудобно, что всё так получилось. Семьдесят лет я посылала вас на смерть, «Слава или Смерть», говорила я. Вы умирали, и слава порой обходила вас стороной, а меня отчего-то стороной обходила только смерть.

В толпе не было видно говорившей, но гробовая тишина, царившая над поляной, позволяла расслышать каждое слово. Мизори, поначалу со скепсисом отнёсшаяся к идее прогулки по лагерю, внезапно поняла, что сейчас никому нет никакого дело ни до кого, кроме обладательницы этого хриплого надломленного голоса, умирающей где-то там.

— Надеюсь, вы не обижаетесь на меня за этот спектакль. Просто мне всегда хотелось помереть с помпой. Ребята, поднимите меня повыше, хочу видеть всех вас… — носилки выросли над толпой, но человека, лежащего на них, всё равно было не разглядеть. Слишком далеко он был. Лишь солнечные блики, отражающиеся от зажатого в руке клинка, и длинные седые волосы. — Ну что за рожи… Столько вас перебили, а как ни посмотрю, вас всё больше и больше. Да, какие-то вы невесёлые, даже странно, неужели никто не ждёт наследства старой Атмы? Там, знаете ли, много накопилось. А, не смеетесь? Ну и к барлогу вас! Сейчас будет то, чего вы все ждали. Торжественная прощальная речь от умудрённой опытом и маразмом старой курицы. Солдаты, как я уже сказала, мне очень стыдно перед вами, стыдно за такую неприлично долгую жизнь, за то, что как якорь тянула вас в прошлое. Война не любит прошлого, война всегда смотрит в будущее, война любит самое новое оружие, пьет самую молодую кровь. Стиксу не нужны старики, ему нужны молодые, поэтому сейчас я трясусь от страха, представляя, как предстану перед нашим богом. Я вспоминаю свою жизнь и жалею, что столько раз отказывалась от смерти. Наверное, даже для вас мои слова звучат как бред, наверно это и есть бред. Иные называют нас безумцами, но война — это и есть безумие, и я хочу… Пусть и дальше меняются стратегии, люди и оружие, но то безумие, дикость и азарт, что дарит битва, пусть сохранятся на века. И знаете, я смотрю на ваши лица и понимаю, что моей мечте вряд ли предстоит сбыться. Хайницы превратились в сборище сосунков. Наша кровь уже не так горяча, наши сердца зачерствели, а головы забиты посторонними мыслями. Моя вина… Зря подписались на эту гарнизонную службу. Ну ничего, у меня есть ещё пара минут, и их хватит, чтобы обеспечить вам весёлое времяпрепровождение на годы. Ульф, мальчик мой, подойди к бабуле. Я прошу Гартона меня простить — ту традицию, что заложил мой предшественник, я не могу продолжить. Ульф, может, ты и не самый старший, но ты — именно тот, кто нужен нашему роду. В твоих глазах я вижу жажду крови, что бушевала во мне когда-то. Да, возможно, ты не так опытен, как другие, ты допустишь ошибки, но именно это и сделало нас сильными. Не безупречность, а упорство, ярость и способность всегда идти вперёд, умение искать новые пути. Дети мои, этот человек поведёт вас в новое время, далеко, за горизонт, покажет вам, как надо воевать. Не бойтесь учиться, не бойтесь меняться, никогда ничего не бойтесь… А теперь ты, Зы. Ты был мне командиром, был мне как отец. Меч я взяла по своей воле, но именно ты направлял его, ты обучил меня, ты зашивал мою первую рану. Зы, всех слов мира не хватит, чтобы выразить мою благодарность, и всех сокровищ будет недостаточно, чтобы отплатить тебе. Я не говорю «прощай», я говорю «до встречи». В чертогах Стикса… Надеюсь, в Великой Битве мы будем на одной стороне. И наконец, ты. Я знаю, что сейчас ты где-то здесь, что слушаешь мои слова. Тебе, наверное, противно. Я понимаю. Сейчас я сама учу их жизни. А они не понимают, с кем я говорю и о чём. Хочу попросить у тебя прощения. Знаю, каково это — видеть смерть своих детей. Это больно, героическая смерть всё равно остаётся смертью. Не держи на меня обиды, всё именно так, как должно быть. Именно так… — Последний вздох сорвался с губ старухи. Рука, сжимавшая меч, безвольно повисла, но женщина не разжала пальцев.

«Пойдём…» — прозвучало в голове.

Он чувствовал себя совершенно разбитым. Блуждал между палаток, будто призрак, то и дело прикладываясь к фляжке. Как же оно так? Почему сейчас?

Сев на одно из брёвнышек, бородатый генерал отхлебнул ещё чуточку. Видевший в жизни десятки тысяч смертей, он думал, что окончательно утратил способность чувствовать, но нет. Тягостная боль в груди говорила, что нет…

Атма была ему как дочь, он помнил её ещё восьмилетней девчонкой. Непоседливая была, шкодливая. Что-то тянуло её к солдатам. Ясные голубые глаза всегда с увлечением изучали грани мечей и шрамы на телах ветеранах. Они всегда ругались с матерью. Та ненавидела оружие, ненавидела раны, из лечения которых состояла её жизнь. Когда Атме исполнилось тринадцать, она смогла вырваться из-под присмотра и каким-то чудом добраться до места сражения. После боя Рахиль отказалась возвращать дочери руку — та замахнулась на неё мечом. Не вмешайся в тот раз Зы, дело закончилось бы очень печально, а не просто печально. Они отреклись друг от друга. Было бы безумием оставлять подростка без надзора, и гном взял её на поруки, приписал к отряду лёгкой кавалерии, начал учить. Де Вальдос пыталась этому противиться, но гном не мог бросить девочку. Что-то похожее произошло с его дедом. Прадед долго выбивал для него пост инженера, а тот, вместо того чтобы продолжить семейную традицию, смылся с деньгами заказчика, сколотил ватагу лихих бойцов и начал непростую карьеру наёмника. Оно порой случается, Зы знал. Когда война у тебя в крови, ты не можешь заснуть, если не нанизал кого-нибудь на копьё или не перерезал парочку глоток. За свою долгую, по человеческим меркам, жизнь он успел повидать немало таких, обычно они гибли первыми. Но Атма каким-то чудом умудрялась выживать. Долго, очень долго. А теперь её путь подошёл к концу. Закончилась маленькая эпоха.

Взгляд полководца устремился за горизонт, но куда бы гном ни смотрел, постоянно натыкался на бревенчатые стены. Был бы рядом Конрад! Маг смог бы подняться, взлететь над шатрами и стенами. Его же взор был ограничен деревянным прямоугольником.

====== Горизонт. Часть вторая ======

Гуамоко негодовал. Подобное состояние было для птицы не в новинку, обычно он пребывал в нём постоянно, однако есть большая разница в том, где именно негодовать. На данный момент негодовал он в большой клетке, служащей передвижной тюрьмой отряда. Гном, несмотря на показное благодушие, решил не испытывать судьбу и подержать министра в надёжном месте до поры до времени. «Для твоей же пользы. Ты ведь птица, к тому же представляешь немалый интерес для таксидермистов», — бросил он с усмешкой, а потом приставил к клетке караульного для пущей надёжности.

Нечестно!

Поэтому, когда расстроенный и пьяный гном вернулся, его встретил полный презрения и недовольства взгляд жёлтых глаз. Но гном, казалось, не замечал этого взгляда. Отпустив караульного, он грузно плюхнулся на землю, пригубив содержимое фляжки.