Остаток дня я провел в библиотеке, читая и делая карандашные наброски. Знаю, звучит тоскливо, но я порядком устал от прогулки. Должно быть, я задремал, потому что жадные поцелуи и нетерпеливые прикосновения Конрада застали меня врасплох. За окном уже стемнело.

— Может, нам продолжить в спальне? — предложил я, отвечая ему с не меньшим пылом. Он резко замер и внимательно посмотрел на меня.

— Похоже, что тебе стало лучше, котенок. Но увы. Врач сказал, что тебе не стоит усердствовать следующие две недели.

— Так нечестно! — заныл я и попытался его поцеловать. — Я весь день хорошо себя вел: ел, что давали, гулял и сидел тихо, не причиняя беспокойства твоей прислуге. Ну давай, совсем чуть-чуть!

— Ничто на свете не доставило бы мне большего удовольствия, но ты еще не совсем поправился. Кстати, у меня для тебя письмо от Долленберга. Он прислал его мне, так как не получил ответа от тебя и забеспокоился. Я рассказал ему о том, что произошло — надеюсь, ты не против.

— Я совершенно о нем забыл. И почту не проверял. У вас с ним все нормально?

— Сделай это завтра. Твой лэптоп в моей студии в башне. Доктор предупреждал, чтобы ты воздерживался от чтения и не нагружал свои мозги. И да — наше с Долленбергом дело закончилось удовлетворительно. Трансфер сделан, и твой друг, хотя он совсем юн, держится, как джентльмен.

Конрад порылся в портфеле и отдал мне папку.

— Попробуй он только вести себя как-то иначе — его дед собственноручно утопил бы его в пруду. Хорошо, отвечу ему завтра, — сказал я, откладывая папку.

— Думаю, пора ужинать. Я попрошу Фридриха накрыть стол сейчас, чтобы мы пораньше пошли отдыхать.

Конрад ушел, а я взял письмо и обнаружил, что оно написано по-английски. Видимо, из вежливости по отношению к Конраду. Была там и маленькая приписка, адресованная ему, в которой Пабло объяснял свое беспокойство моим молчанием.

Дорогой Гунтрам,

Я был очень взволнован известием о происшествии, случившимся с тобой в Буэнос-Айресе. Мы с женой молимся за твое скорейшее выздоровление. По правде говоря, я рад, что ты уехал из этого города. Пока здесь все спокойно, но трудно сказать, как долго продлится это затишье.

Наш малыш решил познакомиться с нами раньше, чем мы ожидали — а именно вчера. Хуан Игнасио — здоровый симпатичный мальчик, очень похожий на свою маму. Когда почувствуешь себя лучше, черкни мне несколько строк, чтобы я знал, что пора начать забивать твою почту его фотографиями.

Мой непутевый брат передает наилучшие пожелания и собирается написать тебе сам.

С наилучшими пожеланиями,

Пабло

— У них родился ребенок. Как давно пришло письмо? — спросил я Конрада, когда он вернулся.

— Долленберг говорил со мной два дня назад, а письмо написано вчера. Моника уже что-то послала в подарок ребенку. Женщины бросаются за покупками, лишь услышат слово «младенец»…

— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны, — я с благодарностью взглянул ему в глаза, едва не утонув в них.

— Пустяки. Еще один немец, который будет работать на мою пенсию.

Я рассмеялся и привстал, чтобы обнять его, на этот раз сильнее, чем обычно — словно желая снять напряжение последних недель. Коснулся его лица и тихо спросил:

— Тебе было плохо, да?

— Знавал я и лучшие дни, котенок, — пробормотал он, обнял крепче и прижал мою голову к груди своей большой ладонью.

Горло сдавило раскаянием.

— Я подозревал тебя в ужасных вещах. Мне так стыдно.

— Это не ты. Это твое сотрясение мозга. Забудь все и думай о нашем будущем. — Я встал на цыпочки и поцеловал его. — Моника набрала брошюр из университетского центра профориентации и материалов по летним курсам в этом году. Так что можешь начинать их изучать. Не хмурься, ты прекрасно понимаешь, что пора начинать устраивать свою жизнь здесь. Но не торопись, ты еще недостаточно окреп, — строго сказал Конрад.

— Но я даже не говорю по-немецки!

— Большинство предметов преподаются на английском, к тому же язык можно быстро выучить. Почему бы тебе не позаниматься немецким и не взять несколько частных уроков живописи?

— Это будет пустая трата денег!

— Вовсе нет. У тебя исключительный художественный талант. Позор, что ты зарываешь его в землю. Пора тебе уже что-нибудь предпринимать в этом направлении.

— Ты говоришь так только потому, что влюблен, но на самом деле так не думаешь.

В ответ он громко фыркнул:

— Просто поверь мне.

— Ладно.

Если ему некуда девать деньги, пусть. Убедится сам, когда от меня откажутся учителя.

— Не дуйся. Ведешь себя, как ребенок.

— Я еще целых шесть месяцев буду невыносимым тинэйджером*, — ехидно ответил я, а он тяжело вздохнул.

— Надеюсь, что переживу эти полгода, а учеба в университете прочистит тебе мозги.

За обедом я был любезно поставлен в известность, что Конрад берет выходные в четверг и пятницу, а в субботу вечером улетает в Пекин и Шанхай, провести встречу и проверить, как идут дела в шанхайском офисе. И если ничего непредвиденного не случится, то вернется во вторник ночью.

— Не беспокойся, Моника уже нашла преподавательницу немецкого, которая будет приходить к тебе по утрам. Она тоже из Буэнос-Айреса. Моника прекрасно о ней отзывается.

Я оторопел. Он уже успел раздобыть мне учительницу, хотя всего лишь пять минут назад советовал подумать о занятиях этим проклятым языком.

— Я почему-то считал, что решение остается за мной, — мягко сказал я, с излишней силой терзая рыбу.

— Да, конечно, ты можешь сам выбрать метод обучения — она оставляет это на твое усмотрение, — ответил Конрад, словно дело было решенное. А ведь это совсем не так! Какая жалость, что нельзя пульнуть в него фасолью с тарелки! Я хотел возразить, но не успел.

— Гунтрам, прежде чем ты начнешь ругаться, вспомни, что в сентябре начинается семестр, и ты должен уметь поддержать хотя бы простой разговор с другими студентами. Даже если лекции читают на английском, тебе все равно надо как-то общаться со студентами и преподавателями. Не можешь же ты всю оставшуюся жизнь разговаривать по-английски с Фридрихом, — сказал он тоном учителя/отца/банкира.

Даже если он был прав, и передо мной откроется возможность познакомиться с людьми своего возраста (неужели он обдумал мои слова о жизни в мавзолее?), все равно меня злило, что он беззастенчиво все решил за меня.

— Ты мог бы, по крайней мере, спросить меня до того, как нанял преподавателя, — проговорил я, сделав ударение на слове «до».

— Ее наняла Моника. Она сказала, что тебе понравится заниматься. Еще она дала мне брошюру о факультетах цюрихского университета и программу по экономике и финансам. Сначала тебе придется прослушать годовой вводный курс, затем два года подготовки к степени бакалавра и два года магистратуры. Моника будет очень признательна, если ты займешься этим на следующей неделе, а в выходные обсудишь свое решение со мной. Твои документы были поданы, и ты условно принят. В университете признали итоги международных тестов, но не захотели учитывать результаты из аргентинского университета. Радуйся, что тебе не надо сдавать вступительные экзамены.

Я потерял дар речи и вытаращил глаза.

— Гунтрам, это все для твоего же блага. Ты можешь спросить преподавателя обо всем, что тебе непонятно, и спокойно все обдумать без моего вмешательства. Если понадобится совет, поговори с Фердинандом. Иногда тебя нужно немного подтолкнуть в правильном направлении.

Немного подтолкнуть? Это скорее похоже на пинок.

— Я понимаю твою точку зрения, но...

— Раз понимаешь, тогда не спорь, — резко оборвал он меня и бросил предупреждающий взгляд. Я замер. — Все делается ради твоей же пользы, в твоих интересах. Мы всего лишь избавили тебя от ненужной обременительной беготни по кабинетам. Ты пожелал изучать экономику, и я принял твое решение, хотя считаю его огромной ошибкой. Тебе больше подошла бы история искусств или что-то в этом роде, чтобы чувствовать себя комфортно. Твой характер никак не подходит для успешной карьеры банкира или трейдера. Только пойми меня правильно — я рад этому. Ты прирожденный оптимист, художник или даже врач.