Мы заказали ужин — мясо, если у вас еще остались сомнения — и в тишине поели.

— Ты помнишь своего отца? — я чуть не подавился от неожиданности. Ради всего святого, что это за вопрос?! Не хочу об этом говорить.

— Не очень хорошо. Его почти все время не было. Приезжал раз в месяц или реже на несколько дней. Заваливал подарками и возился со мной целыми днями, — я улыбнулся, вспомнив, как мы играли в лошадки.

— Что он был за человек?

— Внешне похож на меня, думаю. У меня есть семейные фотографии, если хочешь посмотреть. Он много возился со мной, когда был рядом, и, думаю, сильно избаловал. Кажется, он работал в банке в Париже, но я не уверен. Я так и не понял, почему он это сделал… Не помню, чтобы он был чем-то озабочен или подавлен, но, конечно, с маленькими детьми не делятся неприятностями. Он сказал мне однажды, что очень любил мою мать и что мне от нее достался мирный характер. По натуре он был энергичен и решителен — не то, что я. Мне нужно много времени, чтобы определиться.

— Зато когда ты примешь решение, то становишься упрямей осла.

Я изобразил обиженный взгляд.

— Ты сказал, он работал в банке? В каком?

— Если честно, не знаю. Когда мне исполнилось восемнадцать, юрист, ведший мои дела, передал мне контейнер. Там не было ничего, кроме фотографий, писем отца с матерью и бабушкиного пианино. Кстати, если карга, которая продала тебе квартиру, сказала, что оно — её, не верь. В общем, ничего, проливающего свет на место его работы, я среди вещей не нашел. Юрист сказал, что видел отца только однажды — когда папа оформлял для меня трастовый фонд. Перед самой смертью он продал квартиру и перевел деньги на мое имя.

— Я скажу Монике, чтобы позаботилась о пианино.

— Меня больше беспокоят мои двенадцатидюймовые фигурки персонажей «Звездных войн». Они сделаны в семидесятых годах. — Пора немного тебя подразнить и посмотреть, что будет, потому что ты уже отложил вилку с ножом и выглядишь слегка встревоженным. — Они будут прекрасно смотреться в витрине в твоей голубой гостиной. А эти золотые и белые фарфоровые горшки можно куда-нибудь убрать, — с абсолютно серьезным видом сказал я.

— Эти, как ты их назвал, горшки, сделал сам Бёттгер (3). Они подарены королем Августом моей бабушке с материнской стороны, — в голосе Конрада прорывалось негодование. Расшевелю-ка я его еще немного.

— Если это фамильная реликвия, так и быть, оставим их на месте. Но, честно говоря, они выглядят ужасно. Китайцы гораздо лучше расписывают фарфор, — весело сказал я.

— Учитывая, что у Бёттгера изобретение фарфора заняло всего двадцать лет, а у китайцев — несколько веков, ему простительно. В то время любили такие мотивы в росписи, а в Мейсене еще не было хороших художников, — тяжело вздохнув, объяснил он.

— Если эти горшки тебе нравятся, ладно, но статуэтки — сцены из охоты, животные и особенно портной верхом на козле — настоящая жуть! (4) Считаю, что мой Дарт Вейдер прекрасно разбавит дух барокко.

— Это подлинный Кендлер (5), статуэтки датируются 1735-1760 годами. Моя прапрабабушка получила их в дар за службу при дворе короля Польши, — едва сдерживая гнев, пояснил он с видом единственного наследника Великой Римской Империи.

— Понятно. Она взяла их на поле битвы, — быстро ответил я, в первый раз заставив его покраснеть, и рассмеялся. — Я не собираюсь разбивать на мелкие кусочки мейсенский фарфор, не расстраивайся. Иногда у тебя такой серьезный вид, что трудно удержаться и не пошутить.

Он тоже засмеялся.

— Могло быть и хуже, Конрад — ей могли подарить фигурки из обезьяньего оркестра. (6)

— А ей и подарили. Весь набор. Они находятся в парижском доме. Ты все это время знал о них, — подначил он меня.

— Мне надо было сразу нацелиться на них, а не на столовое серебро, — хихикнул я, чувствуя огромное облегчение от того, что он реагирует на шутки, как нормальный человек. — Наша последняя учительница по ИЗО считала нас безнадежными в плане творчества, поэтому решила научить нас приобретать предметы искусства на аукционе Кристи. Она много лет проработала в их лондонском офисе и после ухода на пенсию по привычке вербовала новых покупателей.

— По пути в Цюрих с твоими фигурками еще может что-нибудь случиться, — угрожающе проговорил он.

— О, меня это совершенно не беспокоит. Они из настоящего американского пластика, можно сказать, классика.

К одиннадцати мы подустали и решили, что пора возвращаться в отель. Я был не совсем адекватен после стакана вина, который Конрад мне разрешил выпить. Мы пошли вниз по Дефенса к Хумберто Примо, где оставили машину. Поскольку улица была пустой, я разрешил Конраду на немножко взять меня за руку. Всё-таки мы не в Европе…

Четверо мужчин лет тридцати, в спортивной одежде заступили нам путь, и я подумал «Ну вот, нас грабят», пытаясь не нервничать. Похоже, это обычные ребята из бедных районов, отбирающие у прохожих бумажники, чтобы купить себе следующую дозу.

Не потребовав ни денег, ни часов, двое сразу набросились на меня, и один из них ударил меня по лицу цепью. Я рухнул на землю, и он добавил еще — уже по туловищу. Тело взорвалось жгучей болью.

— Pegale fuerte al putito para que el gringo de mierda se vaya (вмажьте посильнее педику, чтобы сраный гринго свалил), — крикнул один из тех двух, что схватили Конрада за руки. Грабитель с силой наступил на мою левую руку, вызвав жуткую боль.

Воспользовавшись тем, что бандиты отвлеклись на меня, Конрад вырвался и двумя молниеносными движениями отбросил грабителей от себя. Когда Конрад отшвырнул одного из парней к стене, и его кулак встретился с лицом противника, я услышал тошнотворный звук ломающихся костей. Не могу сказать, что в точности произошло потом, потому что Конрад действовал очень быстро, но вскоре трое из них уже валялись на земле, вопя от боли.

Тот, который бил меня, дернул меня за волосы вверх и приставил нож к горлу. Конрад на секунду заколебался, но когда парень начал надавливать лезвием на кожу, Конрад выхватил полуавтоматический пистолет и выстрелил, попав ему в плечо. Мы оба упали, и Конрад подскочил к нему с очевидным намереньем прикончить, но в этот момент трое других попытались сбежать. Конрад повернулся к ним и снова выстрелил, в этот раз ранив другого грабителя в ногу.

Я был в ужасе и решил, что он собирается убить остальных.

— Стой, Конрад! — взмолился я. Кажется, мой голос вывел его из боевого транса. Он помог мне подняться и потащил прочь от стонущих подстреленных бандитов.

Он почти что донес меня до машины, положил на заднее сидение, прыгнул за руль и погнал к отелю. Я мучился от боли и несколько раз просил его позвонить в полицию, но он не обращал на мои слова внимания. На глазах у шокированного швейцара он потащил меня к лифту, а потом в номер.

— Горан, срочно зайди ко мне! — рявкнул он в мобильник и двинулся в мою сторону. Я невольно съежился на диване, куда он меня положил. Он глухо прорычал:

— Гунтрам, не будь ребенком — дай осмотреть свои раны.

— Ты стрелял в двоих, — нервно сказал я, до жути напуганный. — Хотя бы позвони в полицию!

— Надо было уложить всех четверых — они били тебя, — ответил Конрад. Я прикрыл рот ладонью, чтобы меня не вырвало ужином на гостиничный ковер. По мере того, как он сокращал дистанцию между нами, я дышал все чаще, начиная задыхаться.

— Стой. Не подходи ко мне.

Голова адски болела, и с каждым вдохом взрывалась вспышкой острой боли.

— Гунтрам, ты сегодня первый раз видел, как в кого-то стреляют. Я понимаю, что ты нервничаешь, но, пожалуйста, успокойся, закрой глаза, подумай о чем-нибудь другом и позволь мне себя осмотреть, чтобы мы знали, что делать, — спокойно сказал Конрад.

— Ты мог их убить! Они всего лишь нищие бедолаги, пытающиеся стрясти немного денег с туристов! Ты мог бы просто отдать им бумажник, и они бы отстали! — истерично заорал я в ответ.

— Я должен был дать им денег до того, как они начали пинать тебя ногами, или после? — холодно спросил он, явно раздраженный моей вспышкой. — Так, веди себя разумно и дай мне посмотреть. У тебя кровит щека, и шестисантиметровый порез на шее.