— Мой опыт говорит об обратном. То, что эта страна коррумпирована до мозга костей, мне сейчас на руку — они продадут что угодно по очень низкой цене. Ваши политики даже предложили Ландау совместное товарищество — назовем его так; тройка сенаторов за сто и высокопоставленный чиновник из Центрального банка за тридцать тысяч. Или ты имеешь в виду маленькие советы «обеспокоенных граждан», организованные в городах, чтобы «построить новую Аргентину»? В этой стране нет ни закона, ни образования, ни цивилизованности, ни капли порядочности у людей. Как только они дорвутся до денег, все вернется на круги своя.

Его циничный взгляд на вещи задел меня больше, чем я готов был признать.

— Я всё еще хочу рискнуть, — сказал я твердо.

— Как тебе будет угодно, — он поднялся.

— Что ты собираешься делать? Это нелепо, Конрад. Ты ведешь себя неразумно.

— Теперь, когда у меня нет тебя, у меня нет и ограничений. Я могу делать все, что захочу, — он пожал плечами.

— Не понимаю. Ты и так делаешь все, что хочешь.

— Я бы не тронул то, что нравится тебе.

— У меня нет ничего, что могло бы тебя заинтересовать, — сказал я презрительно. — Вчера ты нас всех уволил, а сегодня купил мою квартиру по несуразной цене.

— Трущобы, о которых ты так заботишься, занимают участок очень дорогой земли. Многие бы хотели вложить в нее свои деньги, а железная дорога рада ее продать, чтобы покрыть убытки от дефолта.

— К счастью, эти люди живут там уже более пятидесяти лет, и правительство не осмелится их оттуда выгнать. Политикам не нужны социальные протесты. Ты просто станешь одним из тех, кто потеряет на этом деньги.

— Возможно, для решения этой проблемы просто нужны другие методы. Их лачуги так ненадежны и уязвимы, если с ними что-нибудь случится, люди будут вынуждены переселиться, — от его равнодушных слов мне сделалось не по себе. — Нелегально проложенной открытой электропроводке достаточно искры, чтобы все вспыхнуло, и, насколько я понимаю, ни один пожарный не сунется на территорию трущоб из-за опасения быть убитым их обитателями.

— Ты не посмеешь, — сказал я, напуганный его будничным тоном.

— Местные лидеры, если их правильно стимулировать, помогут нам достичь наших целей.

— Ты блефуешь. Твои люди не смогут подойти к входу ближе, чем на двести метров, — сказал я с облегчением. Он не знает ребят, которые держат здешний рынок наркотиков и оружия. Кстати, трущобы для них — надежное укрытие, они никогда от него не откажутся. Даже полиция не осмеливается туда входить. Если возникают проблемы, они бросают тела у входа.

Он с ухмылкой поднялся из кресла, подошел к столу, взял одну из лежащих там папок, открыл и стал читать.

— Мартинес Орондо… Кучо — это имя или прозвище? Ладно, неважно. Он — большой оригинал и значительная фигура в том районе.

Я побледнел. Кучо — местный босс и, по-моему, полный параноик. Он терпит наше присутствие только потому, что его дочь ходит в нашу школу. Ты его ни за что не найдешь, пока он сам не захочет с тобой говорить.

— Его последнее дело с колумбийцами не заладилось, и кое-что пропало. Люди из Антьокии (4) очень недовольны и будут рады сведениям о его местонахождении. Так, у нас еще есть Мария Сала, местный политический лидер из перонистской партии (5), принимавшая активное участие в декабрьских беспорядках; сеньора не заплатила обещанное своим «войскам» и теперь остро нуждается в наличности… Отец Патрисио Фернандес не будет первым священником, убитым боевиками. Это Движение священников стран третьего мира (6) до сих пор имеет много врагов. Мне продолжать, или ты сам почитаешь материалы? — сказал он, вручая мне папку.

Она содержала полицейские файлы, отчеты, данные, изображение и даже три моих рисунка, сделанных на прошлой неделе. Я замер. Он посмотрел на меня.

— По словам лица, доставшего рисунки, дети очень хорошо понимают капиталистическую систему: они торговались, пока первоначальная цена не удвоилась, — со смешком сказал он. — Кстати, мне не нужно говорить, что тебе невозможно вернуться туда, поскольку эти воришки теперь знают, что тобой интересуется богатый «гринго» и хорошо платит за все, что имеет к тебе отношение. Не пройдет и двух часов, как они порежут тебя на мелкие кусочки, чтобы получить лучшую цену. Они не отличаются интеллектом. Токсикомания отлично сдерживает рост популяции.

Как ты понимаешь, я не могу упустить проект, который может принести 300% прибыли. Но если у меня будет что-то другое, что займет мои мысли, я могу и забыть о нем.

— Эти люди ничего тебе не сделали, — пораженно прошептал я, в шоке от его ледяного спокойствия.

— Совершенно верно. Они не значат для меня ничего. Ты — всё. А сейчас ответь мне, Гунтрам: нам нужно переходить на следующий уровень?

— Нет. Чего ты хочешь? — я уставился на него покрасневшими глазами. Его взгляд светился торжеством.

— Чтобы ты держал все свои обещания и соблюдал установленные правила. Больше никаких ребяческих бунтов.

Я кивнул, не в состоянии говорить — в горле застрял болезненный комок.

— Не слышу тебя. Скажи это громко.

— Я буду слушаться и вернусь с тобой в Швейцарию, — медленно проговорил я. Но он все еще был не доволен, поэтому я поспешно добавил: — Я принадлежу тебе.

— Теперь иди в спальню. Мне нужно сделать так, чтобы ты больше об этом не забывал. Иди! Сейчас же! — рявкнул он.

Я замер на месте, как олень, попавший в свет автомобильных фар.

Он молнией кинулся ко мне, словно тряпичную куклу выдернул меня из кресла и толкнул так, что я буквально полетел к двери спальни. Я запаниковал, повернулся, чтобы сбежать, но он оказался быстрее и вцепился мне в шею.

— Ты когда-нибудь вдыхал аромат горящей человеческой плоти? Он сладкий и опьяняющий, — шепнул он мне на ухо. Я прекратил сопротивляться и обмяк в его руках, дав увести себя в спальню. — Уже лучше. Снимай с себя всё. Немедленно.

Сгорая от стыда, я медленно раздевался. Конрад просто стоял и бесстрастно смотрел на меня. Потом снял пиджак, аккуратно повесил на спинку стула и двинулся ко мне, расстегивая молнию на брюках. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не попятиться от него и удержаться от слез.

Не сказав ни слова, он развернул меня лицом к огромной кровати и толкнул на нее — я успел только выставить вперед руки, чтобы смягчить падение. Он раздвинул мои ягодицы и одним безжалостным толчком глубоко вошел в меня, даже не дав привыкнуть.

Он долбился неумолимо, как животное. Ни нежности, ни поцелуев, ничего. Только бездушный акт — чтобы унизить и не позволить получить удовольствие. Я кричал, но он не останавливался. Я попытался сбросить его с себя, но он сильно, до синяков, вцепился мне в бедра. От его грубых толчков внутри все пылало болью, и скоро начало кровоточить, облегчая ему проникновение.

Зарычав, он кончил глубоко внутри меня. Я плакал, уже не скрываясь, ошеломленный чудовищной болью и ужасом ситуации. Нет слов, чтобы описать состояние, когда тебя насилуют. Он наклонился надо мной и сильно, до крови, укусил в плечо, заставив меня снова взвизгнуть от боли.

Он поднялся с постели и оделся. Я рыдал и никак не мог остановиться, хотя и боялся, что он снова набросится на меня.

— Надеюсь, что теперь ты понял, чего я от тебя жду — должного уважения и любви. В следующий раз, когда ты решишь изображать из себя разнузданного революционера, я отдам тебя своим людям на забаву. А сейчас прими душ и надень пижаму, она лежит на постели слева. Закажи что-нибудь поесть и не жди меня. Мне нужно работать.

Я не двигался, и он силой поставил меня на ноги и затолкал в ванную комнату, бросив вслед мою одежду.

Холодный кафель и резкий свет привели меня в чувство. Трясясь, я залез в ванну, и горячая вода смыла остатки спермы и крови. Мышцы немного расслабились, но хотелось как можно скорее вылезти из воды. Я вытерся и подобрал с пола белую в голубую полоску пижаму. На полотенце следов крови не осталось. Надев пижаму, я заглянул в зеркало и увидел человека с красными глазами и вспухшим следом от укуса на правом плече. На лице никаких отметин не было. Я стал медленно причесываться, чтобы хоть как-то успокоиться, но это мало помогло.