— Нигде. То есть, Горан предложил мне пожить у него.

— Дети захотят, чтобы ты остался с ними на ночь. Они стали бояться темноты. Пожалуйста, Гунтрам, сделай это для них.

— Я не уверен, что это хорошая идея.

— Пожалуйста, останься с нами, — сказал он, беря меня за руку, и я позволил, мои пальцы утонули в его огромной ладони. Я кивнул в знак согласия, зная, что делаю ошибку, но я умирал от желания увидеть Клауса и Карла. — Мы можем ехать сейчас, если хочешь. У них скоро обед.

— Разве вам не надо работать? — вырвалось у меня. — Простите.

Он мягко, но печально улыбнулся.

— Да, мне надо кое-что закончить, но я отменил все встречи на сегодня. Пойдем, посидишь у меня в кабинете.

— Я не хочу мешать.

— Я настаиваю, — сказал он, поднимаясь, и потянул меня за собой. Некоторые вещи никогда не меняются, как, например, его избирательный слух и командирские замашки. Как много лет назад, в Венеции, я смиренно побрел за ним в его кабинет.

Там все осталось, как я помнил. Место, где раньше висел мой рисунок с Торчелло, было занято другим, сделанным год назад: дети, сидящие на пляже. На его письменном столе стояла фотография, снятая на Рождество 2005 года, где мы изображены вчетвером: Конрад, дети и я. Я побледнел, но промолчал. Линторфф приглашающе указал на диванчик у окна — обычно я сидел там, когда после учебы приезжал к нему в офис. Я послушно сел и стал смотреть в окно.

В кабинет вошел Михаэль, нагруженный папками для Конрада. Видя, что он умирает от желания поговорить со мной, я вместо приветствия слабо улыбнулся ему и снова отвернулся к окну.

— Ты хорошо выглядишь, Гунтрам, — не справившись с удивлением и любопытством, сказал он.

— Спасибо. Приятно снова тебя видеть, Михаэль, — я печально улыбнулся ему в ответ.

— Не хочешь пообедать с нами? Горан тоже будет, — выпалил он, не глядя на своего босса, который, между тем, уже прожигал его взглядом. Конрад громко захлопнул кожаную папку, и Михаэль вздрогнул от неожиданности.

— Мы через пять минут уходим. Он будет обедать со мной в Кёнигсхалле.

— Ясно. До свидания, Гунтрам, — пробормотал Михаэль, схватил подписанные бумаги и быстро сбежал.

— Мой герцог, это не очень хорошая идея — идти туда. Мне нечего делать среди этих людей.

— У меня обед с тетей Элизабеттой. Я не могу его отложить.

— Я могу вернуться позже.

— Нет. Я дал разрешение навестить детей слишком поспешно. Я сейчас думал, хорошо ли это для них или нет. Ты будешь появляться и исчезать, когда тебе вздумается, вселяя в них еще большую неуверенность и страхи. Безопасная, понятная и стабильная обстановка — вот что им нужно. Может, они поплачут еще несколько месяцев, скучая по тебе, но потом привыкнут к твоему отсутствию.

— Я понял, сир. Хорошего дня, — сказал я, поднимаясь с дивана и отчаянно борясь со слезами.

— Я хочу дать тебе второй шанс, но на своих условиях. Ты будешь жить в моем доме и снова вернешься к обязанностям Консорта. Я не желаю, чтобы ты и дальше изображал приходящего учителя. Нескончаемая война, которую мы вели два года, истощила мое терпение и силы. Ты должен решить раз и навсегда, чего ты хочешь. Либо ты соглашаешься с этими условиями, либо ты уходишь из моей жизни и жизни моих детей навсегда.

— И что вы подразумеваете под «обязанностями Консорта»? — резко бросил я, чувствуя, как меня душит желчь.

— Твою поддержку во всем. Ты должен постоянно быть с детьми, жить под моей крышей, уважать меня и подчиняться моим приказам. Если я говорю тебе присутствовать на встрече, ты это делаешь. Никакого непослушания с твоей стороны. На данный момент я не прошу тебя возобновить сожительство со мной, но ты должен прекратить вести себя в моем доме, как прислуга. Ты вернешься в свою старую комнату в моем крыле. Ты будешь называть меня по имени, и если я еще раз услышу от тебя этот пренебрежительный тон, который мне приходилось терпеть последние два года, мы с тобой распрощаемся.

— Я никогда не позволю тебе снова ко мне притронуться! — крикнул я.

— Тебе выбирать, Гунтрам. Ты не захотел и дальше быть наставником моих детей, так что ты либо будешь моим Консортом, либо уйдешь навсегда.

— Ненавижу тебя. Ты испортил мне жизнь и уничтожил мою семью.

— Твой отец выпрыгнул из окна. Он предложил мне тебя. Я тебя не искал. Сейчас ты пришел ко мне по собственной воле. Ты почти разрушил жизнь моих сыновей, и ты ждешь от меня великодушия? А ты был великодушен к ним и ко мне? Итак, твой выбор?

— Я остаюсь ради них, но, клянусь, твоя жизнь станет адом на земле.

— Потише, или я выкину тебя вон. Веди себя хорошо.

— Я не шлюха, которых ты так любишь. Я не буду изображать фальшивую любовь и уважение к тебе. Ты мне бесконечно отвратителен.

— Впечатляющее выступление, Гунтрам. Доволен собой? — он поднял брови и усмехнулся, я бросил на него убийственный взгляд. — Давно я не видел, чтобы ты так живо реагировал на мои слова. Жаль, что у тебя больное сердце, секс со злости может быть чрезвычайно захватывающим.

— Ненавижу тебя.

— У любви и ненависти больше общего, чем ты думаешь. Даю тебе десять минут, чтобы успокоиться, потом мы встречаемся с Элизабеттой. Посмотрим, как ты будешь себя вести.

— Еб*ть! — вырвалось у меня.

— Видишь? Ты уже сам просишь. Не так уж это и трудно, да, Гунтрам? — поддразнил он меня.

Вне себя я выскочил из кабинета и помчался по коридору. Подбежав к общему лифту, я нажал на кнопку, и у меня перед глазами вдруг всплыли лица Карла и Клауса.

Я не могу снова их бросить. Они — мои дети, а я чуть не разрушил их жизни. Когда я вошел в лифт, на меня навалилось печаль, отчаяние и чувство вины. Я нажал кнопку первого этажа, прилагая неимоверные усилия, чтобы не заплакать, и мне потребовалась вся моя выдержка, чтобы не зарыдать на глазах у секретарши, которая вошла в кабину на втором этаже. Когда лифт остановился, я едва не оттолкнул ее в сторону — хотелось быстрее вырваться из удушающее тесной кабины. Девушка заученно улыбнулась мне и помахала рукой на прощание, я кивнул.

Я прошел по фойе к выходу и увидел, что снаружи уже стоит черный лимузин. Я остановился, уставившись на огромную машину, напоминающую гроб. Швейцар побежал, чтобы открыть для меня дверь, и я осознал, что нахожусь на перепутье: я мог уйти навсегда, став по-настоящему свободным, и зачахнуть, не видя моих малышей, или мог сесть в машину и остаться с детьми, живя с чудовищем. Я замер, мучительно решая, что мне делать, а швейцар держал дверь открытой.

— Я тебя ждать не буду. Поправь галстук, — невозмутимо сказал Конрад, проходя мимо меня размашистой походкой. Совершенно бездумно я поправил воротник с галстуком, глубоко вздохнул и пошел к машине. Он еще не сел в салон, и я торопливо юркнул внутрь, не дожидаясь, пока он потеряет терпение. Я сел слева и стал смотреть в окно, игнорируя его, а он устроился справа.

Установить мои условия? Как же! Мне хотелось содрать шкуру с Горана и Алексея. Живьем и медленно. Проклятые лицемеры! Все это было инсценировкой с начала и до конца, а я, идиот, повёлся.

Вскоре мы подъехали к проклятому ресторану. Конрад первым вышел из машины, я — за ним. Он сел за свой постоянный стол рядом с окном, выходящим на озеро, откуда также хорошо просматривался и зал.

— Садись слева от меня, Гунтрам. Элизабетта должна сидеть справа, — очень холодно сказал Конрад.

Я молча послушался и продолжал игнорировать его, даже когда он отпустил метрдотеля.

— После обеда мы поедем домой и вместе пойдем к детям. Сделай лицо попроще — моя тетя не обязана терпеть твое дурное настроение.

— Сделаю — когда она придет, — сухо сказал я. Пришлось проглотить рвущиеся наружу слова, поскольку в зал в сопровождении метрдотеля вошла Элизабетта фон Линторфф. Я встал и улыбнулся ей. Она на секунду потеряла дар речи, увидев меня за одним столом с Конрадом.

— Привет, мой дорогой, — сказала она, ласково клюнув меня в щеку. — А ты слишком старый и страшный для поцелуев, — пошутила она, глянув на Конрада. Я снова улыбнулся, на этот раз искренне. — Я счастлива видеть тебя снова, Гунтрам, — она протянула мне руку, и я поцеловал ее.