(5)«Берн Стернс» — крупный инвестиционный банк США, был поглощен во время ипотечного кризиса.
(6)«Леман Бразерс» — инвестиционный банк США. Обанкротился во время ипотечного кризиса. Государство его спасать не стало, и в сентябре 2008 года было подписано заявление о банкротстве. Так что Фердинанд, пишущий в июле 2008 года о близящемся крахе «Леман», совершенно прав.
7)CDO — «долговые обязательства, обеспеченные залогом» = ценные бумаги. Невыплаты ипотечных займов привели к резкому падению цен на CDO, которые являлись существенной частью инвестиционных портфелей финансовых организаций, что, в свою очередь, повлекло снижение кредитных рейтингов и обесценивание акций этих компаний.
8)В оригинале Гунтрам сравнивает секс с Конрадом с 14 июля — «День взятия Бастилии», очень бурно отмечаемый во Франции праздник.
========== "22" ==========
27 июля
Горан убедился, что я «заучил свой рассказ». Покинув Швейцарию, я уехал на целую неделю в Мадрид, а оттуда поездом отправился в Париж, где остановился в маленькой гостинице. У меня с собой было немного наличности, оставшейся после недавней продажи нескольких рисунков, и я искал новую работу, когда узнал о смерти Стефании. То, что я позвонил Фердинанду и отправил детям рисунки, подтверждало мою историю. Я сильно расстроился из-за того, что меня «выкинули» из дома, и не хотел ни с кем разговаривать, не осознавая, что все обо мне волнуются. Разумеется, лекарств мне хватило, потому что я запасся ими в Испании, где никто ни о чем не спрашивает, если платишь наличными.
Клянусь, Горан в свободное время смотрит мыльные оперы. Какой идиот поверит, что я, после двух лет жизни в этом аду, буду расстраиваться, что меня выгнали, словно проштрафившегося раба? Стоп, рабов не выгоняют, они принадлежат земле и своему хозяину, их «усыпляют», как собак.
Так или иначе, я переживал, что бросил детей, и позвонил Горану («Давай оставим Алексея в стороне. Он натворил дел в Пакистане, и герцог недоволен им. Нет, ничего серьезного».) Я попросил Горана «уговорить Его Светлость» ради детей разрешить мне вернуться. Мое единственное условие — жить вне замка.
Если я прошу «разрешить мне вернуться», какие у меня могут быть условия?!
Эта самая идиотская, детская и неубедительная история, какую я когда-либо слышал. Почти как «мой пёс съел мою домашнюю работу».
Горан считает, что все должно пройти гладко, и мне не стоит так напрягаться. Он проведет вводную беседу (???) с Конрадом, а дальше «все пойдет своим чередом». (????)
— Христа ради, выкинь свой дурацкий дневник в помойку, Гунтрам! Нет, лучше сожги в ванной. Впрочем, постой-ка. Блокнот — отрывной, и мы можем его немного «подредактировать». Оставим только твои зарисовки Парижа. Весь текст удалим. Ты якобы был слишком подавлен, чтобы писать.
— Когда будешь говорить с герцогом, помни одно, — сказал мне Горан на следующее утро в самолете перед посадкой.
— Что нужно врать как можно правдоподобнее? — усмехнулся я.
— Нет. Они мертвы, а ты жив. То, что похоронено в могиле, пусть там и остается. Не позволяй им испортить тебе жизнь, братик. Нельзя ненавидеть годами.
Мы поехали в банк на Борзенштрассе. Меня там явно никто не ждал, потому что симпатичная рецепционистка на входе очень непрофессионально уронила телефон, когда увидела нас.
— Никаких звонков, Клара, — рявкнул Горан, проходя прямо к лифту со мной на прицепе.
— Разве мы не к тебе в кабинет? — спросил я, увидев, что он нажал кнопку «5».
— Гунтрам, не начинай. Все будет хорошо.
— Не уверен. Я делаю это только ради вас, а не потому, что мне хочется.
— Как знаешь, — устало сказал он. — В любом случае, постарайся.
Реакция Моники и других секретарей не отличалась от реакции рецепционистки. Эй, я просто уезжал, а не умер!
— Здравствуй, Гунтрам. Очень рада тебя видеть, — поприветствовала меня она, снова вспомнив про свою королевскую осанку. — Боюсь, что герцог на встрече с людьми из ЕЦБ, но они скоро закончат. Не хочешь подождать в его кабинете?
— Здравствуй, Моника. Я тоже рад тебя видеть. Если Горан не против, я бы хотел подождать у него в кабинете.
— Я позвоню Михаэлю, милый. Фердинанд сегодня в Брюсселе.
— Нет необходимости. Кстати, ты подготовила документы, которые я оставлял? О переводе на детей Линторффа собственности на дом? — спросил я.
— Его Светлость запретил мне это делать. Прости, милый.
— Ясно. Спасибо. Я не хотел создавать тебе проблемы.
— Ничего страшного, милый. Выпьешь чего-нибудь? Можешь посидеть у меня, если хочешь. Ты должен рассказать, где был.
— В Мадриде и Париже. Сообщи, пожалуйста, когда герцог сможет уделить мне время.
— Да, конечно.
— Миссис Делер, я бы выпил чаю, не могли бы вы прислать его в переговорную? Пойдем, Гунтрам, — приказал Горан, не оставляя места для дискуссий. Я сердито посмотрел на него, но он и бровью не повел, как всегда.
Мы сели за большой круглый стол, наши лица отражались на темной полированной поверхности. Мы молчали, к чаю я даже не притронулся. Минуты тянулись, как медленная пытка. Я не мог не думать, что совершаю ужасную ошибку. Мне надо было спрятаться где-нибудь в другом месте, не у Репина, и тем более не следовало соглашаться с планом Горана и Алексея. Ради чего это всё? Чтобы сохранить жизнь нескольким бандитам? Они найдут другой повод перерезать друг друга. Нет, я здесь, потому что соскучился по детям, и я выдержу присутствие ублюдка, только лишь бы быть с ними. Терпел раньше, потерплю еще.
Дверь внезапно открылась, на пороге стоял Конрад, выше, чем я его помнил, одетый в черный костюм и синий галстук — траур по жене и ребенку. Мы посмотрели друг на друга, наши глаза встретились. В отличие от Горана, я не встал. В горле пересохло, а сердце бросилось вскачь, голова закружилась. Я глубоко вздохнул, тщетно пытаясь избавиться от щекочущего чувства в животе.
Не в состоянии больше терпеть его пронзительный взгляд, я повернулся к Горану, надеясь, что он начнет говорить, но серба и след простыл. Очень на него похоже. Конрад аккуратно закрыл дверь и двинулся ко мне, словно хищник, подыскивающий удобную позицию, чтобы прыгнуть на свою жертву. Он остановился рядом, глядя на меня так, словно не мог поверить, что я здесь.
— Соболезную вашей утрате, мой герцог, — сказал я почти неслышно, голос звучал хрипло.
— Спасибо. Потерять ребенка — тяжелый удар, — сказал он с глубокой печалью в глазах. Мне стало его очень жалко. Неважно, что он — ублюдок, он всегда любил детей.
— Могу себе представить.
Я замолчал, не зная, что еще сказать.
— Ты пришел сюда по собственной воле? — спросил он, сев на соседний стул и вынудив меня повернуться к нему лицом.
— Да. Я скучал по вашим детям. И хотел узнать, как у вас дела, сир.
— Не надо держаться так официально, Гунтрам. Ты никогда не был моим служащим… Не буду лгать тебе, я собирался развестись со Стефанией, но ребенок все изменил. Карл и Клаус ужасно скучают по тебе. Они будут счастливы снова увидеть тебя. Мне каждый вечер приходилось читать книжку, которую ты им прислал, — мягко сказал Конрад, его голос слегка дрогнул.
Я молчал и мучительно пытался придумать, что еще сказать.
— Вы позволите мне их повидать? — осторожно спросил я.
— В любое время, когда захочешь. Ты нужен им больше, чем я. На них тяжело сказался твой уход. У них испортился характер, они постоянно беспричинно плачут. Твоих вещей никто не трогал, но, к сожалению, Стефания приказала уничтожить твои картины.
— Ну и ладно. Там всё равно не было ничего хорошего. Разве что портрет Клауса с Карлом, который я хотел им подарить.
— Он висит у меня в спальне. Одна из горничных спасла его от огня. Очень красивая вещь. Не хочешь ли навестить детей сегодня?
— Если вы не возражаете, я мог бы приехать после обеда и уехать, когда вы вернетесь домой.
— Я надеялся поужинать с тобой. Жан-Жак вернулся. У нас есть много, что обсудить. Где ты остановился?
