Счет, куда ежемесячно перечислялась моя зарплата, оставался нетронутым. Там сейчас где-то около 130 000 франков. Я никогда не взял бы деньги за воспитание Карла и Клауса. Линторфф может удержать их, как часть оплаты за мое обучение в университете. Сев за стол, я написал короткую записку Монике с просьбой передать дом в Аргентине в собственность Карла и Клауса.

Оглядевшись, я понял, что свои картины я не смогу забрать — будет слишком тяжело их нести. Я пошел в мастерскую, где обычно рисовал, чтобы попрощаться с ними. Там находилось около десятка работ. Я остановился у законченного портрета детей и Конрада. Он был начат в конце 2007 года — когда им еще не исполнилось четырех лет. Я нарисовал их играющими на ковре, с любимыми игрушками. Клауса с его медвежонком, а Карла — с муравьедом. Линторфф тоже сидел на ковре, неформально одетый, каким я запомнил его во время наших каникул на Зюльте, задолго до того, как нас уничтожила буря. Тогда он еще был Конрадом, а не Линторффом. Психоаналитик-фрейдист, а лучше последователь Юнга с удовольствием бы объяснил, почему я изобразил его сидящим спиной ко мне и с лицом (или маской хорошего человека, с которым я встретился в Венеции), отражающимся в зеркале, висящем на дальней стене. Наверное, получилось слишком мрачно — во всей картине свет только над детьми и в зеркале, отражающем умирающий закат позднего вечера. Я действительно влюбился в него в Венеции и любил его даже в самые тяжелые моменты нашей жизни — до того, как его мать расправилась с нами.

Получилось хорошо. Мрачно, но хорошо. Сбалансировано. Этот портрет заслуживает того, чтобы повесить его на стену.

Я вздохнул. Это Линторфф будет решать, что с ним делать. Портрет уже давно не мой. Он существует независимо от меня. Остальное можно смело выкинуть на помойку.

Я написал прощальную записку Фридриху, он сейчас разговаривал с ведьмой в библиотеке.

Меня вдруг одолели сомнения. Она не понимает, что стоит за понятием «Консорт», и права на управление состоянием детей в случае смерти Линторффа переведены на Фердинанда.

Может ли быть такое, что Линторфф согласился только на мое увольнение, но не хочет меня выгонять? Нет, это невозможно. Она действовала от его имени. Она не осмелилась бы так демонстративно поступать ему наперекор. Ну не настолько ж она ненормальная.

Я вызвал такси, но вместо того, чтобы поехать к Алексею, отправился на автобусную станцию. Лучше перестраховаться, вдруг Линторфф передумает.

Я тоже имею право начать всё заново.

Примечание переводчика

*Briefadel (нем.) = жалованные дворяне = те, которые получили дворянство в период с XV века до падения Германской и Авcтрийской империй в 1918 году.

========== "18" ==========

Дневник Фердинанда фон Кляйста

17 июня 2008 года

Этим утром мы с Конрадом и его детьми приехали в замок. Я был нужен ему, как буфер между ним и его женой, когда он будет говорить с ней о разводе. Он сослался на то, что у меня есть опыт в улаживании подобных дел.

— Как называлась юридическая фирма, которая занималась твоим разводом? Они добились для тебя хороших условий.

— В данном случае ничего не выйдет, потому что у вас заключен брачный договор. Тебе придется заплатить ей минимум пять миллионов за год брака и предоставить три недвижимости на выбор, за исключением фамильной резиденции и дома в Лондоне.

Я объяснял ему это несколько раз, но он не хочет отдавать ей так много.

Мы приехали в замок и обнаружили, что:

Гунтрам де Лиль был уволен и покинул дом шестнадцатого числа в шесть вечера, хотя доктор ясно сказал, что ему необходим месяц постельного режима. Я разозлился: мальчик должен лежать, а не бегать Бог знает где. Выкинуть его из дома в таком состоянии — практически убийство.

Гунтрам не оставил адреса. Его мобильный либо отключен, либо разрядился.

Фридрих был отправлен на пенсию в Зальцбург. К счастью, он оказался умнее, и просто переехал в номер в «Эдеме» в ожидании дальнейших распоряжений Конрада.

Большинство картин Гунтрама было уничтожено по приказу этой женщины. Избежал огня только портрет детей и Конрада. Одна из горничных спрятала его, потому что не смогла его уничтожить. Это чудесная вещь. Я не разбираюсь в искусстве, но портрет прекрасен. Конрад был восхищен, когда увидел его.

Дети Линторффа способны орать так же громко, как их отец.

Стефания ждала Конрада, и они начали яростно спорить, когда он, еще не зная об увольнении Гунтрама, сообщил ей, что хочет развестись и готов удовлетворить ее материальные требования в обмен на отказ от титула. Она взбесилась и отказалась разводиться по взаимному согласию.

В разгар их дискуссии в библиотеку ворвались дети, за ними бежала их няня. Мартина, если я правильно помню. Оба рыдали, повторяя, что Гунтрама нигде нет. Они производили много шума, особенно Клаус Мария, который довольно точно охарактеризовал Стефанию, назвав ее «ведьмой».

— Кто вам дал разрешение входить в мою комнату? — рявкнул Конрад, и дети притихли. — Ваш воспитатель, должно быть, сейчас в Цюрихе и скоро вернется. Выйдите отсюда. Здесь разговаривают взрослые. Я побеседую с мистером де Лилем о ваших манерах.

— Я уволила этого никчемного человека. Он бесполезен, у него нет соответствующей квалификации, и он совершенно не умеет себя вести. Нет причин держать его здесь и дальше, даже если ты и дал обещание его отцу. Ему двадцать пять лет, и он вполне может содержать себя сам, — сообщила нам Стефания.

Я онемел. Дети снова начали плакать, и няня увела их.

— Кто тебя уполномочил? — спросил ее Конрад, пока еще сохраняя спокойствие.

— Я сделала это, как главный управляющий в этом доме. Ты сам признал, что он вел себя со мной неуважительно. Так что он уволен. Я заплатила ему компенсацию за шесть месяцев. Он подписал соглашение о конфиденциальности и отказ от любых исков против нас.

— Вон. Сейчас же! — прорычал он, уставившись на нее. Я вскочил, готовясь вмешаться, если он набросится на нее. Например, начнет душить. Я хорошо знаю этот его взгляд.

— Я никуда не уйду. Я — твоя жена, а ты встаешь на сторону прислуги.

— Он для меня важнее, чем ты. Ты всего лишь хорошо оплачиваемая…

— Конрад! Не обязательно быть вульгарным! — предупредил я его.

Молчи или ты очень скоро предстанешь перед судьей, и это будет стоить тебе сто миллионов.

— Да он пустое место! Даже художник он никакой! Весь вонючий мусор, который он после себя оставил, пришлось сжечь.

— Что ты наделала, тупая корова?! — воскликнул я.

Тянет на «устное оскорбление». Еще плюс два или три миллиона.

— Он бросил свою мазню здесь, и я распорядилась убраться в его комнате, чтобы туда можно было поселить следующую няню, которая приедет через два дня. Она бегло владеет английским, французским и немецким и имеет степень по детской психологии. Он даже имел наглость оставить записку твоему личному секретарю о передаче детям какой-то лачуги в Аргентине.

— Эта «лачуга» стоит около двух миллионов долларов, — холодно сказал он.

Конрад, идиот, не надо ее наводить на мысль об истинном характере ваших отношений с Гунтрамом. Глупая корова настолько жаждала твоих денег, что купилась на историю о бедном сироте, опекаемым тобою.

— Зачем он это сделал? — удивилась она.

— Потому что он достойный и порядочный человек, но тебе трудно это понять. Я подарил ему этот дом на Рождество в 2002 году.

Конрад, не могу поверить. Она сдерет с тебя три шкуры в суде. Ты только что признался, что у тебя с ним были отношения! Хотя все в Цюрихе и так знают, что Гунтрам был Консортом, так что нет большого смысла отрицать или скрывать это.

— Ты подарил ему дом за два миллиона долларов? Этому ничтожеству? Зачем?! — завопила она так, что у меня заложило уши. Эти итальянки хороши для постели, но на мой вкус слишком шумные. Я предпочитаю молчаливых и улыбчивых, как моя Сесилия.