— Твое слово абсолютно ничего не значит, де Лиль, — выплюнул Линторфф, подходя ко мне. — Ты — не мужчина, если способен так оскорбить и унизить женщину. Твой отец стыдился бы тебя. Он был настоящим джентльменом.

Его слова больно задели меня.

— Я тоже жалею о том, что было, но отец понял бы меня, это же была его идея.

Линторфф посмотрел на меня, как на ненормального.

— Я про эту чертову картину! Портрет герцогини, который ты написал! Ты унизил мою жену в глазах всех наших друзей! — заорал он.

— Знаю, что портрет плох, но герцогиня вполне узнаваема на нем. Вы сами его одобрили.

— Да не тот! Ты меня за дурака держишь, мальчик?! — рявкнул он так, что я отшатнулся. Стефания начала плакать еще громче.

Я ошарашено глядел на него. У меня нет другой картины с герцогиней. Предыдущие четыре были уничтожены в процессе, вместе с эскизами.

— Другого портрета не существует, сир, — сказал я. В ответ он так сильно ударил меня по лицу, что я не удержался на ногах. Как в Венеции, когда он решил, что я обманываю его с Федерико. Из носа потекла кровь, и я поспешно достал платок, чтобы промокнуть ее.

В комнату вбежал Фридрих, что-то прокричал Линторффу по-немецки и подскочил ко мне, чтобы помочь подняться.

— Я отведу тебя в твою комнату, дитя. Обсудите всё с Его Светлостью завтра, — сказал он.

Герцогиня прекратила рыдать и смотрела на меня со злорадством.

— Нет. Я хочу знать, в чем меня обвиняют. Герцог посмел упомянуть моего отца, — сказал я, глядя на Линторффа с ненавистью.

— Ты нарисовал пасквиль на мою жену и отдал Элизабетте, чтобы она его выставила на аукцион! Ты опозорил наше имя и положение!

— Ничего такого я не рисовал! Я начинал чертов портрет шесть раз! Думаете, я стал бы переводить на эту женщину еще больше материалов? — заорал я.

— Там твоя подпись. На ошейнике чертовой кошки! Ненавижу, когда мне лгут!

Я ужаснулся. Только не то уродство! Его должны были уничтожить! Остерманн сказал, что позаботится об этом!

— Я бросил писать эту картину в декабре, перед Рождеством, и попросил мастера Остерманна ее уничтожить. Он пообещал. Я не собирался ее продавать или выставлять. В этом году я вообще ничего не передал в «Линторфф Фаундейшн», потому что готовился к выставке в Берлине. Портрет писался в качестве упражнения!

— Как тогда она попала на аукцион, и почему Андреас Фолькер заплатил за нее 99 000 франков?

— Я не знаю, честно, — потеряно прошептал я. Герцогиня снова принялась рыдать. — Мадам, я попытаюсь вернуть картину. Это недоразумение, — сказал я, но она зарыдала еще пронзительнее, отчего голова у меня разболелась сильней.

— Мой герцог, вам бы лучше сначала поговорить с организаторами аукциона и его управляющим. Совершенно очевидно, что Гунтрам ничего об этом не знал, — вмешался Фридрих, и Линторфф вроде бы задумался над его предложением.

— Я опозорена! Моя блестящая карьера разрушена за один вечер! Меня считали иконой гламура и стиля, а он нарисовал меня в виде уличной шлюхи. Все наши друзья видели это! Уволь его! Никто из вас мне не помог и не поддержал! Я делала все, чтобы стать своей в этом доме, но вы только плели интриги и строили планы, как бы меня унизить! В Риме, где я жила раньше, люди по-настоящему ценят искусство, — завывала герцогиня.

— Мадам, я поговорю с мистером Фолькером, он вернет мне портрет. Я предложу его купить, — в отчаянии сказал я. — Ему нравится одно полотно с выставки, я отдам его ему, оно стоит в два раза дороже, чем он сегодня заплатил.

— Ты меня ненавидишь и сделаешь все, чтобы испортить мне репутацию! Как жить женщине с испорченной репутацией?! Конрад, прогони его! Сейчас же! Он подлый, с ним опасно оставлять детей!

— Мадам, это несправедливо, и вам лучше поискать свою репутацию на одном из подиумов, где вы ее потеряли! — я разозлился, услышав предположение, что я могу причинить зло малышам. Теперь она глядела на меня с настоящей ненавистью, а не с презрением, какое обычно доставалось от нее нам, слугам.

— Убирайся, де Лиль. Пакуй вещи. Ты уволен. Покинь мой дом сегодня же, — сказал Линторфф.

— Когда я могу попрощаться с детьми? — спросил я, пытаясь справиться с комком в горле.

— Убирайся. Ты не заслужил право быть рядом с ними, — медленно сказал он. — Фридрих пришлет тебе утром вещи. Моника займется финансовой частью.

— Как пожелаете, сир, — я застыл на месте, тщетно пытаясь осознать, что произошло. Он действительно меня уволил? И я никогда больше не увижу моих малышей?

— Пойдем, дитя, герцогу надо подумать. Поговорим завтра, — Фридрих потянул меня за рукав. Я не мог не заметить быструю улыбку триумфа, промелькнувшую на губах герцогини.

Я позволил Фридриху увести себя.

— Будет лучше, если ты не останешься здесь сегодня. Он слишком возбужден, его гордость уязвлена. Поезжай к кому-нибудь из друзей. Позвони Антонову, он вернулся.

— Нет, не хочу мешать им с Жан-Жаком. Поеду в отель.

— Отель — это не для тебя, дитя. Может быть, мне позвонить принцессе?

— НЕТ, она — Линторфф. Не хочу втягивать ее в неприятности с герцогом. Лучше я позвоню Горану, — решил я.

— Хороший выбор. Он предан нам.

Горан, добрый человек, предложил гостить у него, сколько понадобится.

— Чепуха, ты не поедешь в отель. Дай герцогу прийти в себя. Эта сука доведет его до безумия. Он уже уволил Антонова за одно единственное замечание, которое тот сделал, когда герцогиня посмеялась над тем, что он — гей и встречается с поваром. В понедельник он уволит Делера за остроту на аукционе и, возможно, фон Кляйста — за то, что тот торговался за портрет. Они уже рассказали мне про аукцион, а Михаэль скинул фото картины на мобильный. Скажи Милану, чтобы привез тебя сюда, я хочу с ним поговорить, — с этими словами Горан повесил трубку.

Я попрощался с Фридрихом и сел в машину к Милану. Парень постоянно хихикал и даже скачал себе на чертов мобильник музыку из «Титаника».

— Не волнуйся, Гунтрам. Скоро мы от нее избавимся.

— Он уволил меня, он никогда не позволит мне увидеться с детьми!

— Я бы не хотел быть на месте герцога, когда он сообщит эту новость мелким. Они — настоящие чертенята, как их отец. Если они пойдут вразнос, две недели не пройдет, как сука сбежит отсюда. Они ведут себя хорошо только из-за тебя, — хихикнул Милан. — Портрет — это что-то, парень! Я попрошу наших айтишников сделать из него обои на рабочий стол.

— У тебя будут неприятности с герцогом, Милан!

— Это у него будут неприятности с нами, парень. Его власти над нами есть предел. Мы — не русская мафия. Ему не стоит об этом забывать.

Горан, не желая ничего слушать, сразу отправил меня в постель, спросив, принял ли я свои таблетки. Мне не хотелось затевать с ним спор, и я пошел спать, но долго не мог заснуть, потому что оба серба в соседней комнате громко разговаривали и смеялись почти до двух часов ночи.

Сегодня утром, после завтрака в компании молчаливого Горана (все, что он сказал, это: «Плохо выглядишь. Ты действительно принял лекарства?») ему нанесла визит Элизабетта фон Линторфф. Я поразился, когда увидел ее в гостиной Горана, с осанкой как у принцессы (Гунтрам, она и есть принцесса!).

— Благодарю вас, мистер Павичевич. Вы — настоящий друг. Наша семья в долгу перед вами. Поехали, Гунтрам, нам нужно поговорить с моим идиотом-племянником. Я не позволю ему рушить жизни своих детей из-за дешевой шлюхи и собственного идиотизма.

— Мадам…

— Бери пиджак, — приказала мне она тоном императрицы. Да, она умеет быть убедительной.

Мы спустились на улицу, где нас уже ждала ее машина. На пассажирском месте сидел Остерманн.

— Не расстраивайся, Гунтрам, ты не виноват. Это была моя идея, — сказал он.

— Не присваивай все достижения себе, Рудольф. Изначально это была моя идея. Давненько я так не веселилась.

— Эта картина должна была отправиться в помойку! Вы мне обещали, что не будете ее продавать! Линторфф мог застрелить меня, и был бы прав. Я публично унизил его жену!