Линторфф подошел ко мне очень близко и взял за руку. Я не отдернул ее лишь потому, что не хотел устраивать сцену перед умирающим человеком, но его прикосновение прожигало меня до костей.
— Гунтрам — избранный мною Консорт. Что бы ни произошло между нами, я никогда не отниму у него этот титул.
И тут ублюдок поцеловал мне руку! Я с трудом удержался от искушения врезать ему по лицу.
— Верю, что Гунтрам простит тебя, как простил меня, мой Грифон.
— Мы благодарим вас за вашу службу и будем молиться, чтобы Господь проявил к вам милосердие, — сказал Линторфф, подходя к старому князю, опустился на колени и поцеловал его руку. Потом он поднялся и вышел из комнаты, я сделал то же самое.
Было больше шести, когда мы уехали. Линторфф переговорил со множеством людей, а я, как обычно, держался рядом с Лёвенштайнами и Сесилией.
— Пойдем, Гунтрам, пора ехать домой, — сказал мне Линторфф. Я послушался, не желая спорить в такую минуту. Во дворе возле его машины стоял Горан. Я залез в салон. Линторфф сел рядом. Он молчал, но я чувствовал глубокую печаль, волнами исходившую от него. Лёвенштайн был ему как отец.
Мы были на полпути к замку, когда его мобильный пискнул. Линторфф достал телефон и прочитал СМС.
— Князь скончался десять минут назад, — проговорил он.
— Я сожалею, сэр, — прошептал я и взял его за руку, чтобы успокоить.
Внезапно он прижал меня к себе и разрыдался, как ребенок. Никогда не видел до этого, чтобы он так плакал. Он стиснул меня в объятьях, словно чертову плюшевую игрушку, но я не стал ничего ему сейчас говорить. Я замер, а он плакал на моей груди. Это было ужасно: я не знал, что делать, и мы уже подъезжали к замку. Я приобнял его и погладил по голове — как утешаю Карла или Клауса, когда они упадут и разобьют локоть или коленку.
Мы сидели так минут десять. Я заметил, что мы едем к замку не так, как обычно. Наверное, Горан догадался, что происходит, и велел шоферу сделать круг. Так же внезапно, как и начал плакать, Линторфф отпустил меня, и я дал ему свой носовой платок, как дал бы в такой ситуации платок ребенку. Он вытер глаза, пытаясь взять себя в руки.
— Ты действительно простил его, Гунтрам?
— Да. Я не стал бы шутить с такими серьезными вещами.
— А меня простишь когда-нибудь?
— Не знаю. Ты начал новую жизнь, мне тоже нужен новый старт. Отпусти меня, и можешь считать, что мы примирились.
— Я не могу. Ты — моя душа. Ты принадлежишь мне.
— Тогда вы знаете ответ, сир.
========== "11" ==========
21 марта. Страстная Пятница
Этим утром в замок начали стягиваться динозавры. Я хотел сразу сбежать с детьми к Элизабетте, но их отец решил, что они должны послушать мессу и позже я смогу отвезти их к ней обедать.
Накануне мы стали свидетелями крупной ссоры между новобрачными. Армин сдержал обещание и сбежал в свою квартиру в Цюрихе. Мне очень его не хватает. Ведьма все еще в дурном настроении: медовый месяц пришлось прервать, ее свадебный репортаж отменили из-за смерти князя, Линторфф запретил ей уезжать из Цюриха и куда-либо ходить, потому что она, как член семьи Лёвенштайнов, сейчас официально в трауре. Она едва не разбила сервиз от Версаче об его царственную голову, когда он предложил ей одеваться соответственно. Фридрих до сих пор не может поверить, что женщина может так себя вести. Добро пожаловать в XXI век, и, если я правильно помню, Марианна фон Лихтенштайн тоже обладала взрывным характером.
Так как у супругов напряженные отношения — это еще мягко сказано, — Линторфф решил, что я должен каждый вечер — после того, как уложу детей — ужинать с ними. Если спросите меня, то это очень плохая идея. Я совсем этому не рад и стараюсь за столом держаться тише воды ниже травы.
Я его не понимаю. Правда. Он ведет войну с Репиным, имеет дело с очень неприятными клиентами, но прячется за моей спиной от своей собственной жены. По словам Фридриха, он боится сорваться и сделать что-нибудь такое, о чем потом пожалеет. Я, дескать, его умиротворяю. Да-да, прямо-таки голубь мира — когда на самом деле мне хочется его прибить.
Поскольку ужин был «неформальный», мне пришлось сидеть слева от герцога, лицом к герцогине, потому что Линторфф не позволяет ей садиться во главе стола — это допустимо лишь в торжественных случаях.
Нам прислуживали Фридрих и Дитер, и герцогиню раздражало, что Дитер, подавая блюда, метался между мной и ею. Это что, такая месть со стороны Фридриха — отказываться ей прислуживать? Мне он всегда подавал без проблем.
— Ты уже решила, что будешь делать завтра, дорогая? — спросил Линторфф с притворной веселостью — обычно к такому тону он прибегает, когда хочет вежливо от тебя избавиться.
— Разве у тебя завтра не будет делового обеда с твоими ассоциатами?
— Будет. Отец Бруно отслужит нам мессу, и в час начнется обед. Куда ты собираешься поехать?
— Никуда. Если тут будут твои дети с де Лилем, тогда я тоже могу остаться. Я — твоя жена и заслуживаю уважения, — твердо сказала герцогиня.
— Они останутся только на мессу, и поскольку ты не соблюдаешь католические обряды, тебе лучше не присутствовать. Это очень скучная встреча. Ничего гламурного.
— Я — твоя жена. Ты не можешь меня отослать, — она повысила голос.
— Да, я в курсе, но ты — женщина, а женщины на наши встречи не допущены, — резко сказал он, выделяя каждое слово.
— Де Лиль, выйдите, — почти истерически велела она мне.
Я уже поднялся из-за стола, но Линторфф рявкнул:
— Сядь и доешь свой суп.
Что за навязчивая идея — всегда требовать, чтобы я доел суп?! Может быть, Фридрих заставлял его самого в детстве? Я вопросительно посмотрел на старика. Кого из них мне не послушаться? Хороший вопрос. Фридрих махнул рукой, и я остался сидеть, догадываясь, что ничего хорошего не увижу.
— Что с того, что я — женщина? Мы с тобой равноправны! Ты и твои свиньи, которые завтра придут, должны зарубить это себе на носу! Я так же много работаю, как и все вы, и устала слушать ваши шовинистские замечания!
— Что не мешает тебе пользоваться моими кредитными карточками, — невозмутимо заметил Линторфф. — Я — твой муж, и ты, как моя жена, должна подчиняться. Если я говорю, что надо уехать, ты должна уехать. Возьми мой самолет, слетай в Рим или Париж, повидайся с друзьями.
— Ты сам-то слышишь, что говоришь?! Я не собираюсь тебе подчиняться, сейчас не средневековье. Я — независимая женщина!
— Мадам, если хотите, мы можем вместе поехать к принцессе ди Баттистини. Уверен, она будет счастлива видеть вас за обедом, — вмешался я, прежде чем скандал не пошел на новый виток. Думаю, Элизабетта отнесется к этому с пониманием и превратит меня в своего раба всего на десять лет, вместо заслуженных двадцати — за то, что я «привел к ней в дом эту вульгарную женщину».
— Сделай так, как говорит де Лиль, Стефания. Это дельный совет. Тебя завтра тут не ждут, — сказал Линторрф. Я уставился на очень раздраженного Фридриха. Да, твоему подопечному стоит освежить в памяти уроки этикета.
— Я не собираюсь никуда ехать с этим ничтожеством! — взорвалась герцогиня. — С нищим, который живет за счет богатого мудака, считающего себя пупом земли!
Он смотрел на неё с такой ненавистью, что я застыл на месте. «Если он сейчас на нее бросится, я не смогу его остановить», — промелькнуло у меня в голове.
— Мадам, вы не в себе. Ступайте к себе и отдохните. Я хочу, чтобы вы уехали завтра в девять утра, — угрожающе пророкотал Линторфф, едва не согнув серебряную вилку, которую держал в руке. Она вскочила и в ярости запустила в него стаканом. Я закрыл глаза, ожидая худшего.
Но ничего не случилось. Она вышла из комнаты, перестук ее высоких каблуков эхом разнесся по коридору. Дитер сразу же бросился подбирать осколки. У меня чудовищно заболела голова, и только я хотел извиниться и уйти, Линторфф сказал Фридриху подавать главное блюдо. Чувствовалось, что он едва сдерживает ярость, когда он очень вежливо спросил меня о том, как дела у детей в школе. Нервно сглотнув, я начал рассказывать, что они учатся писать гласные, готовят пьесу к маю и планируют поймать кролика на Пасху, чтобы потом оставить его себе насовсем. Слушая мой голос, Линторфф постепенно успокаивался.
