— Скажи мне, что надо делать, — пробормотал я.

Он потащил меня в маленькую темную аллею, толкнул к стене, откинул полы пальто и расстегнул пуговицу на брюках.

— На колени и соси, — приказал он. Его темная аура давила, и я запаниковал; попытался вывернуться, но снова был прижат к стене. Сердце чуть не выпрыгивало из груди.

— Соси, мальчик, на этот раз ты не сбежишь, — повторил он.

Я опустился коленями на мелкие камушки, всхлипывая и дрожа всем телом. Руки тряслись, и я никак не мог поймать язычок молнии. Он наклонился, взял мою руку и прижал к паху. Я расстегнул молнию и осторожно опустил край шелковых трусов. Член под ними уже стоял; он дернулся, когда я прикоснулся к нему.

Он положил ладонь мне на шею, наверное, чтобы лучше контролировать процесс, и притянул мою голову ближе к члену.

— Давай, возьми головку губами и осторожно пососи, — мягко сказал он, словно не желая больше меня пугать. Я послушался, деликатно коснулся языком верхушки. Было страшно задеть член зубами, и я принялся выводить круги по головке, как ни странно, наслаждаясь солоноватым вкусом шкурки. Бережно отведя прилипшие пряди волос, он стал гладить мое лицо медленными, успокаивающими движениями. — Хорошо, теперь постарайся взять его полностью.

От попытки как можно шире открыть рот снова заболело то место, куда пришелся его удар. Я слабо хныкнул, и он издал успокаивающий звук. Испугавшись, что он снова взбесится и изобьет меня или сделает еще что похуже, я поднял взгляд, но его глаза теперь мягко светились.

— Все отлично, не волнуйся. Мы попробуем это потом. Просто оближи его от основания до головки и возьми в руки.

Я медленно последовал его совету, и каким-то чудом ситуация вдруг стала приятной нам обоим. То, что я делал, странным образом действовало на меня — по телу словно пробегали электрические разряды. Осмелев, я так глубоко, как мог, заглотнул головку, чувствуя, что начинаю сходить с ума от желания. Ускорив ритм, я полностью потерял представление, что делаю и где нахожусь, а его пальцы выписывали круги на моих висках — сейчас с реальностью меня связывали только его прикосновения. Я засосал еще быстрее, давясь от жадности, как голодный ребенок, и тогда он взорвался мне в рот. Дернувшись, я попытался отодвинуться, но его руки удержали меня. Оказалось, что мне нравится его вкус.

Наконец он меня отпустил. Я прижался к стене и сгорбился, ошеломленный и раздавленный тем, что сейчас делал.

— Ты понял, Гунтрам, какая идея стояла за этим наказанием?

Я не ответил, погруженный в свой собственный ад похоти, стыда и ненависти к нему за то, что он заставил меня делать. Себя я ненавидел еще больше, потому что под конец наслаждался всем этим.

Он дернул меня вверх и толкнул к стене, заставив упереться в нее двумя руками. Ударом по икрам заставил меня встать шире, молниеносно расстегнул мой ремень и грубым рывком сдернул с меня брюки и нижнее белье. Рукой схватил за горло, и я испугался, что теперь он собирается меня изнасиловать.

Он провел эрегированным членом между ягодицами, не пытаясь войти, но с силой надавливая на сфинктер, то отстраняясь, то снова прижимаясь, в то же время жестко стискивая мое горло. Наконец он кончил мне в расщелину и отпустил. Ноги подкосились, я рухнул на землю. Попытавшись натянуть на себя белье, я снова всхлипнул и закашлялся от острой боли в гортани. Он встряхнул меня, привлекая мое внимание, и я взглянул на него, ужасаясь, что он еще задумал. Это человек — психопат!

— Хорошо, теперь проверим, понял ли ты цель своего наказания и правила, по которым отныне будешь жить. Разумеется, сейчас ты слишком взволнован, чтобы мыслить четко, поэтому я тебе помогу. Первое: почему я рассердился? — спросил он, насильно поднимая мой подбородок и заставляя посмотреть себе в глаза.

— Мы c Фефо — не любовники, — упрямо сказал я.

— Неправильно. — Меня снова ударили по больной щеке. — Попробуй снова, — прошипел он. Я попытался понять, чего он хочет услышать, но мне было слишком плохо и страшно. Вспомнив, как он бесился, когда говорил, что я держу его за дурака, я осторожно сказал:

— Я пытался обмануть тебя.

— Уже лучше. Лгать мне недопустимо. Ты принадлежишь мне и телом, и душой. Следовательно, должен подчиняться мне во всем. Что еще?

— Я убежал от тебя.

— Да, но это не главный твой промах.

— Я не знаю, правда! Помоги мне!

— Ладно, поскольку ты попросил у меня помощи, на этот раз я скажу тебе сам. Ты позволил постороннему человеку вмешаться в наши отношения. Не знаю, почему этот сопляк возомнил, что может врываться в наши жизни и провоцировать ссоры. И наконец, он прикасался к тебе, а этого я не терплю. Никто не прикасается к тебе, только я. Это понятно, мальчик?

— Да.

— А теперь поговорим о правилах — чтобы мы оба были уверены, что правильно поняли друг друга. Первое: никто и ничто не должно стоять между нами. Что бы ни случилось, мы решим это между собой. Второе: ты принадлежишь мне. Полностью. Третье: искренность, послушание и сдержанность — вот твои добродетели. Четвертое: я буду любить тебя и заботиться о тебе так, как сочту нужным. Теперь всё ясно?

— Да, ясно, — всхлипнул я, опасаясь снова его разозлить. Он обнял меня и прижал к груди, а я пытался перестать трястись и плакать, восстанавливая дыхание. Он успокаивал меня, медленно гладя по волосам и спине и мягко шепча мне на ухо:

— Я очень надеюсь, что отныне ты будешь соблюдать мои правила. Этим наказанием я хотел показать тебе твое место. Ты слишком долго был предоставлен сам себе, и сейчас тебе пора понять, что означает кому-то принадлежать… Пойдем домой, Mäuschen,* — добавил он, деликатно отстраняясь. Я снова всхлипнул и хотел вытереть глаза рукавом, но он не позволил. — Возьми мой платок. Пальто грязное, ты повредишь глаза.

Я взял его и стал вытирать слезы.

Он поднялся, застегнул брюки и подал мне руку. Почему я взял ее? Не знаю. Я слишком устал, чтобы связно мыслить. Теперь я знал: хотя с виду он уравновешенный человек, внутри него затаилось чудовище, выжидающее, когда появится малейшая возможность вырваться на свободу. Но он предложил мне кров над головой и обещал любить. Думаю, я просто устал быть один с тех пор, как умер отец. Порой жизненно важные решения принимаются спонтанно. Так что я ухватился за его теплую ладонь. Он помог мне привести в порядок испачканную одежду. Мною снова овладели сомнения, и я попятился, но его рука, словно анаконда, молниеносно обвила мою талию. У меня хватило ума не сопротивляться, и я послушно пошел за ним.

Мы молча пошли вдоль Гранд канала. Я попытался собраться с мыслями, но это оказалось непосильной задачей. Снова и снова они возвращались к его жестокой выходке, перемежаясь с воспоминаниями о том, как мы сидим в ресторане, о его мягком успокаивающем голосе, рассказывающем о мозаиках Торчелло, о нашем первом ошеломительном поцелуе.

Как-то слишком быстро мы добрались до места. Вошли через черный вход, и он повел меня через весь дом к входному залу. Мы остановились возле лестницы, ведущей в спальни. Конрад отпустил меня и сказал: «Беги наверх и прими душ. Ты весь грязный». Я не двигался. «Давай, иди. Увидимся позже. Мне надо кое-что уладить», — сказал он, мягко подтолкнув меня.

Я отправился в свою спальню, надеясь, что не застану там дворецкого — мне необходимо было побыть одному. В комнате уже успели прибраться. Я снял обувь и одежду, бросил ее бесформенной кучкой на стул; полураздетый, пошел в ванну и открутил в душе кран с горячей водой. Снимая нижнее белье, поймал отражение своей физиономии в зеркале: красные воспаленные глаза, начинающая опухать щека. Завтра тут будет синяк, это точно. Но пугало не это, а безжизненное выражение глаз в зеркале. Мне приходилось несколько раз участвовать в школьных драках, но никогда меня так жестоко и унизительно не избивали. Я почистил зубы и встал под горячую воду.

Там меня и накрыло. Рухнув на пол душа, я безудержно разрыдался, спрятав лицо в ладонях. Меньше чем за 48 часов моя жизнь перевернулась, и далеко не в лучшую сторону. Единственный друг обвинил меня в преступлении. Сумасшедший, ревнивый, жестокий и любыми средствами добивающийся своего человек помешался на мне, и мне это нравилось. Вот что больше всего тревожило: я, обычный скучный парень, живущий ничем не примечательной жизнью, испытывал влечение к психопату с раздвоением личности.