— Этот остров — заповедник чувств. Когда устанавливали ВСБ, решили оставить один этот остров без защиты — сделать здесь общедоступный музей, чтобы люди видели, какие блага им дала ВСБ… Но первые же экскурсанты начали завидовать здешней привольной жизни и не хотели возвращаться отсюда. Их приходилось выселять силой. Тогда и постановили: допускать на остров только членов правительства. А чтобы об острове не было и слуху, уничтожили старые карты, а на новых остров не обозначен. Тебе чудом удалось проникнуть сюда.
— Это чудо — большая круглая пуговица от моего летного шлема, — сказал я и объяснил ей, как получилось, что ВВАДУ не смог повернуть мою межкосту.
— Теперь ты не захочешь уходить отсюда.
— Я уже не хочу.
— Тебя увезут насильно, возможно, даже сделают прочистку памяти.
— Я не дамся.
— Тебя кто-нибудь видел здесь?
Я рассказал ей про толстяков, встреченных в конце аллеи, и про человека, который видел, как я взбирался на ее балкон.
— Тебе нужно немедленно скрыться. Они придут за тобой.
— Я стану драться, — сказал я, откидывая одеяло.
— Ты ничего не сможешь. Это битва не со змаром: они вооружены пистолетами с гипнотическими ампулами — они усыпят тебя раньше, чем ты шевельнешь пальцем… Я знаю одну пещеру, недалеко, на этой стороне скал. Ты укроешься в ней. Подожди меня, я быстро. У нас совсем немного времени.
Она вернулась через несколько минут. Принесла две дорожных сумки, наполненных продуктами — консервами и питательной пастой.
— Я стащила это со склада. И еще вот что, — она показала альпинистский костюм. — Все равно никто ими не пользуется. Вначале еще были смельчаки, которые отваживались уходить за ограду. Теперь таких не стало. Никому из этих толстяков не пересилить страх. Они живут здесь только тем, что тешат себя возможностью уйти за ограду, но ни один не решается. Даже здесь в заповеднике они все равно не испытают настоящих чувств. Они обманывают себя иллюзиями, будто они смельчаки. Давно уже никто на Тибии не знает, что такое настоящее чувство. Может быть, нас двое последних, на всю планету.
Она запихала в сумку теплое одеяло.
— Тебе понадобится: ночи здесь холодные.
Она выводила меня из здания какими-то нехожеными коридорами. Мы крадучись пробирались, замирая при каждом постороннем шорохе. Потом мы шли через бесконечную анфиладу пустынных комнат. Здесь уже давно не было человека. Пыль висела в неподвижном воздухе, каждый шаг гулко разносился в тоскливой пустоте.
— В прежние времена, когда здесь было больше народу, в этих залах устраивали игры и танцы. Теперь этих развлечений не стало.
Столбы света из оконных проемов пересекали пыльный воздух. Когда мы проходили, он начинал колыхаться, нам видна была вихревая пляска миллионов пылинок.
Последняя дверь наружу оказалась заколоченной, и мы выставили раму. Свежий воздух, пахнущий морем и соснами, ворвался в затхлые комнаты.
Выбрались на дорожку. Ограда была недалеко от нас. Мы бегом пустились к ней. Когда перелезли через железную изгородь и немного отошли так, что сверху нам стала видна крыша санатория и встревоженная легким ветром поверхность моря, Хилина села на камень и сняла с плеч сумку.
— Сними и ты, — сказала она. — Отдохнем. Сюда за нами не рискнут идти. Кроме меня, никто не выходит за ограду. Они так и умрут, не испытав настоящего чувства, хотя оно вот здесь, рядом. Там, внутри ограды, действует местная маломощная ВСБ.
Вход в пещеру был закрыт колючим кустарником. Было тепло, сухо и сумрачно. Неширокий ход вел внутрь горы, он заканчивался невдалеке тупиком. Из стены вытекал холодный родник. Вода накапливалась в мраморной чаше и, переливаясь через ее края, исчезала в трещине.
Хилина оставила меня одного, предупредив, что вечером придет, чтобы сообщить новости. Она постарается узнать есть ли опасность.
Лежа в гроте я смотрел, как опускалось солнце: алая и золотистая полоса убегала по воде от берега, где тихо бился прибой. Я прислушивался, не идет ли Хилина, и начинал уже сильно волноваться: скоро стемнеет.
Наконец, я увидел синюю кофту, мелькающую в кустах. Я вышел из своей норы встретить Хилину. Она принесла еще одну сумку. В ней тоже были продукты и еще два одеяла.
— Тебя уже ищут. Приехала особая аварийная команда. Они привезли с собой переносную установку ВСБ и завтра начнут прощупывать остров по секторам. Меня уже спрашивали о тебе. Я решила тоже бежать. В гроте хватит места двоим. У меня есть один план… Я скажу после.
Темнота осела в низинах. Только в океанском просторе отражался холодный и безнадежно сиротливый отсвет вечного пояса астероидов. Закутавшись в одеяла, мы сидели тесно прижавшись друг к другу. Хилина говорила:
— …Искусства тоже умерли. Да иначе и не могло быть. Люди, не знающие чувства, не способны понять ни музыку, ни живопись. А чувства умерли очень скоро. ВСБ устранила опасности, дала каждому возможность без всякого риска изведать любое наслаждение. И люди решили, что наслаждение — и есть чувство. Вначале был век разгула. Многие даже опасались, что именно от этого погибнет человечество. Но и разгул скоро наскучил — наступила апатия. Всякое наслаждение приедается очень быстро, особенно когда оно легко доступно. Только чувства живут долго, но люди уже забыли, что это такое. Они думают: чувства — есть наслаждения…
— Я уже говорила: этот остров заповедник чувств. Сейчас он открыт для избранных. Когда им наскучивает жизнь, они едут сюда, чтобы пощекотать нервы. Вначале были такие, которые в самом деле испытывали чувства и рисковали выйти за ограду. Теперь таких не стало. Они только издали поглядывают на заповедные скалы и лес, поглядывают с вожделением и страхом. Поэтому они так и поразились, увидев тебя, когда ты пришел из-за ограды.
— Я всегда убегала за ограду тайком, — мне бы запретили, если б узнали. Я открыла здесь старую библиотеку и стала читать, потом научилась понимать музыку. Я замечала: чем больше я нахожусь на воле, за оградой, тем глубже начинаю чувствовать и понимать искусство. Я завидую тем, которые жили раньше, до ВСБ, до века Благоденствия. Правда, и тогда были глухие к чувствам — именно они больше всего любили наслаждения… И были трусы — это те, кто не способен одолеть страх в себе. Они становились подлецами, чтобы другие не разгадали, что они трусы. Так всегда было…
Громкий протяжный вопль — в нем слышались боль и отчаяние — принесло издали. Он замер внезапно, словно потух, достигнув самого сильного напряжения. Вслед за ним пронесся стрекочущий выкрик, полный торжества и радости. И несколько таких же голосов, только более тихих, отозвались на него.
— Это змар подстерег вепля на водопое и задрал, — объяснила Хилина. В ее голосе мне послышалась зависть. — У них идет своя жизнь. Вольная.
Я слышал другие таинственные звуки ночи, и Хилина каждый раз объясняла мне, что они значат. На острове шла таинственная, незнакомая для меня жизнь, и я завидовал этим веплям и змарам, которых никто не оберегал от опасностей.
Я отыскал в темноте руку Хилины. Прикосновение к ее холодным пальцам наполнило меня пронзительным чувством ответственности за ее судьбу и желанием сделать ее счастливой.
На следующий день утром начали прочесывание острова. Из нашего укрытия мы видели, как пятеро в форме служителей ВСБ выкатили за ограду передвижную установку и стали прощупывать заросли излучателями. Ничто живое в радиусе на триста метров не могло укрыться от них. Перепуганные обитатели леса удирали в глубь острова. На первый участок понадобилось почти два часа. При таких темпах они не скоро доберутся до нас. Во всяком случае сегодняшней ночью мы можем еще не опасаться их. А чтобы прощупать весь остров, понадобится не меньше месяца. Сделав эти расчеты, я успокоился и повеселел.
— Они не найдут нас, — сказал я. — Когда доберутся сюда, мы поднимемся кверху, а когда они придут в горы, спустимся назад.
— У нас продуктов всего на четыре дня, — возразила Хилина. Она вовсе не разделяла моего оптимизма, глазами затравленного зверя смотрела вниз, где в зарослях поблескивали жгуты гибких антенн излучателей.
