— Мне тоже. Но план-то, я думаю, составить в наших силах. Если находкой заинтересуются, сюда прибудут специалисты — им и карты в руки.

— Готов послужить для науки, хоть и не пойму, кому и какая польза от этих каракуль, — сказал Моторин. — Нет, нет, — поторопился прибавить он, — то, что эти рисунки наша история и прочее, это я понимаю и признаю. Но… — Он растопыренными пальцами показал в глубь пещеры, сразу на все стены. — Но меня больше всего поражает другое: почему этим дикарям не жаль было труда и времени. Думаю, им и без того хватало забот. Того же оленя загнать.

— Ну что ж. В затяжные ненастья от безделья о чем только не толкуем, — сказал геолог, доставая из полевой сумки рулетку, компас и листок миллиметровки. — Давайте и сейчас будем рисовать, обсудим своим умом: имеет ли наскальная живопись подлинную ценность.

— Принято, — согласился Моторин.

Пир не пробежал и половины пути, когда позади расслышал чьи-то быстрые и легкие скачки. Охотник свернул с тропы и приготовился защищаться. Тревога оказалась ложной: по следам хозяина мчался До. Пир потрепал собачий загривок, и До, непривычный к ласке, удивленно посмотрел на хозяина. Дальше они шли вдвоем, Пиру стало не так тоскливо. Верный пес добровольно разделил с человеком участь изгнанника.

Пир знал одну пещеру, пригодную для жилья, в ней могла бы поселиться небольшая семья. Он наткнулся на нее случайно, рыская вместе с собакой по звериным следам. Грот был хорошо защищен в случае нападения: ни человек, ни хищник не сможет подобраться ко входу незамеченным и неуслышанным.

Пир не мог позволить себе бездельничать. Набросав в костер толстых валежин и присыпав сверху землей, чтобы не разгорались сильным пламенем, а тлели, отправился на охоту. Назавтра ему пришлось вернуться ни с чем, хотя они с До напали на свежий след. Пес некоторое время продолжал еще погоню, потом, не слыша Пира, оставил зверя.

— Мы должны вернуться в пещеру и подложить дров, — объяснил Пир недоумевающему псу, который прыгал вокруг хозяина и обиженно лаял. — Иначе погаснет огонь.

Еще дважды Пиру приходилось оставлять почти уже загнанного оленя и возвращаться в грот, чтобы поддержать огонь.

Долго так не могло продолжаться, необходимо было что-то придумать. Кроме того, Пиру было невыносимо тоскливо в одиночестве. Раньше ему случалось уходить надолго одному, но тогда он не испытывал тоски, потому что знал: есть вдалеке над речным обрывом пещера, где живет племя, и, когда он добудет мяса, он снова придет туда — к людям. Теперь он возвращался в пустой грот, где слабо тлели остывающие угли. Он давно не ел мяса — одни коренья да ягоды, иногда орехи — и начал слабеть. До никак не мог понять, что происходит с хозяином, почему Пир покидает его, когда запах загнанного оленя так приманчиво близок. Пес одичал, стал промышлять в одиночку. Пир по калу узнавал, чем удавалось разживиться собаке. Чаще это были мелкие длинноухие зверьки. Пиру и самому иногда случалось подшибить камнем одного из них. Но этого было слишком мало. Надвигалась долгая зима — голодная и морозная. Пир понимал: одному ему не пережить ее — околеет с голоду. А собака либо разделит с ним участь, либо вернется в большую пещеру, к людям.

Даже и наяву его мучали грезы.

Пир был еще несмышленышем, когда племя, теснимое многочисленным и сильным народом, вынуждено было оставить привольную страну Несчитанных озер, бежать в горы. Раньше он ничего не вспоминал об этой поре — кое-что слышал от старших и только. Собственно его воспоминания, которые ожили сейчас в одиночестве, были смутными, но волнующими. Навязчивей всего возникали прошлые запахи. Один из них похож на легкое веяние пыльцы бледных весенних цветов, которые распускаются на горных кустах, едва ветви отряхнутся от снега. Так пахла озерная вода. А от воспоминаний другого запаха у Пира и вовсе щемило в груди. Этот запах шел от загорелой кожи на спине у женщины, которая таскала его на себе, когда сам Пир не был в состоянии пройти много. У женщины были легкие и длинные волосы. Пир любил растрепывать их и накручивать на пальцы. Еще у нее были удивительно мягкие и нежные ладони. Привязанность к ней была самым сильным и прочным чувством его детства.

Потом он вырос и позабыл ее.

Сейчас он, как и все другие его сверстники, не знал, которая из женщин племени носила его на себе и жива ли она. Его привязанность распространилась на всех женщин в Большой пещере. Видимо, это происходило от одиночества. Ему снились мучительные и приятные сны: он видел себя слабым, беспомощным ребенком, но вокруг него были люди и теплые женские руки ласкали его, и ему было радостно и покойно. Но сны были короткими.

Он не мог все время молчать и приучился разговаривать с собакой. До внимательно вслушивался в речь охотника и повиливал хвостом.

— Нам нужна женщина, — говорил Пир. — Женщина будет заготавливать дрова и поддерживать огонь, находить коренья и орехи. Мы сможем уходить далеко от пещеры и охотиться. Без женщины мы оба погибнем.

— Я украду Ми, — решил он вслух.

Почему именно ее, а не другую женщину племени, Пир не мог растолковать собаке. Ее лицо всплывало первым в его памяти, когда он думал о покинутой пещере. На острых выступах ее скул, обтянутых свежей и гладкой кожей, переливались отблески пламени костра, в узких и раскосых глазах веселыми огоньками вспыхивали темные и глубокие зрачки, когда она случайно взглядывала на Пира. Она была легка и быстра на ногу. Сколько раз Пир видел, как Ми без передышки вбегала по тропе на откос. Ее крутые бедра, вольно накинутый па них обрывок выношенной шкуры, ее ноги двигались плавно и сильно, — песок и галька шуршали, выкатываясь из-под ее стремительных ступней.

Пир навыворачивал много толстых старых и гнилых пней. Они хотя и не дают яркого пламени, зато подолгу тлеют, сохраняя огонь в трухлявой сердцевине. Он понимал: украсть женщину будет непросто. Неизвестно, сколько времени понадобится провести в засаде. Пес, видя, что хозяин не собирается на охоту, отправился рыскать по лесу в одиночку. Пиру это было даже на руку — появление собаки вблизи пещеры, где живет племя, могло быть замечено и насторожило бы всех. А ему необходимо застигнуть Ми врасплох.

Сотни знакомых примет попадались ему на пути, когда он подкрадывался к жилищу племени: галечный берег на излучине, расщепленное молнией дерево, сухая сосна с гнездом ястреба на макушке, обомшелый валун — точно зверь на лежке… Все это он и прежде видел множество раз, но тогда не испытывал и малой доли того волнения, как теперь.

Из кустов смотрел на глинистый откос — там по-прежнему четко выделялся нарисованный олень. Можно соскоблить рисунок, прийти к родичам и объявить, что выздоровел. И никогда больше не искушаться, забыть про все, что ему грезится. Его бы с радостью приняли: каждый здоровый охотник нужен племени. Это вернуло бы ему все права, какими он пользовался, живя в пещере. Он всегда был бы сыт наравне с другими, не нужно было бы самому заботиться обо всем: и о том, как сохранить и поддерживать огонь, как обезопасить жилище, и о многом, многом другом. И главное, одиночество не мучило бы его больше.

Чтобы возвратить эти блага, требовалось немного: сказать, что оленя на глиняной стене нет, признать, будто у него, у Пира, было временное затмение рассудка. Солгать.

Но олень был! И хоть от него не пахло ни мясом, ни потом — олень этот представлялся Пиру нужным даже больше, чем настоящий. Почему он был уверен в этом, Пир не смог бы растолковать.

Мужчины уходили на охоту — у каждого был свой излюбленный надел. Так, с молчаливого согласия, никто не появлялся в угодьях, отданных Пиру. Одна из собак учуяла Пира, но узнала его и не подняла тревоги. Женщины и дети разбредались невдалеке, собирали топливо, искали грибы. Пир крался за ними. Нужно было выждать, когда Ми удалится от других.

Неожиданный порыв ветра выдал его. Ми подняла голову, широкими ноздрями втянула воздух, ее рука нашарила суковатую палку, острые глаза остановились на дереве, за которым притаился Пир. Оба выжидали. Но ему уже стало ясно: затея провалилась. Теперь ему не справиться с Ми. Он показался из засады, она узнала его, и глаза ее радостно вспыхнули.