Я подрулил к приемной площадке и помог остальным войти в шлюп.

Когда я потянулся к торчащему из стены рычагу, даже мои пальцы вспомнили мягкую шероховатость рукоятки. Только тогда, у мальчишки, пальцы чуточку не сошлись, а моя ладонь облегла ее плотно.

Кресла здесь были самые обыкновенные, как в реактивном самолете. С одной разницей — не нужно мучиться с привязными ремнями, они сами выползли из подлокотников и застегнулись.

Тело ненадолго налилось тяжестью — сказывалось ускорение шлюпа, — потом снова возвратилась невесомость, и ремни ослабли. Кресла располагались по два в ряд. Я покосился взглянуть, кто же сидит слева от меня. Опять Либзе. Все остальные тоже распределились парами. Мне еще не просто было узнавать их в новом обличье, я по привычке смотрел на рисунок свитеров.

Снова накатилась тяжесть. Я догадался: подлетаем к цели, и двигатели выполняют торможение. Жесткие ремни стиснули запястья и щиколотки. Было неприятно чувствовать себя пленником кресла. Но остальные, кажется, ничего не испытывали. Либзе, повернувшись ко мне, сколько позволяли тугие ремни, спокойно улыбалась. Торможение усилилось, шлюп начало лихорадить. Казалось, из меня вот-вот вытряхнет все внутренности, — но именно в этот момент стихло. Ремни отстегнулись. Можно было взглянуть в иллюминатор.

Поверхность астероида светилась холодным сиянием. Если не знать, что внутри расположена жилая полость, Карст можно принять за мертвый осколок породы. Две полосы прожекторного света падали на каменную поверхность. Никаких построек, кроме малой силовой антенны — она вылезла из планетоида, как обелиск.

Корабль мягко пришвартовался, гулом отозвались опустевшие баки с остатками горючего, последняя судорога дрожи прокатилась по металлической обшивке шлюпа. Где-то под нашим полом задвигались автоматы, устанавливая галл-трап — герметически закрытый переход во внутренние помещения Карста.

Лишь у самого входа было тесно, как в прихожей, дальше коридор расширялся. За поворотом сверкнул глаз страшилища. На миг появился уродливый клубок на шести раскоряках-ходулинах. Тень скользнула по стене, своду и пропала в темной нише. От неожиданности у меня упало сердце. Раньше, чем испуг прошел, я догадался, что это был не паук, а робот из ремонтной группы. При встрече с людьми он обязан уступать дорогу. Для этого вдоль коридора и расположены ниши. И через тридцать тысяч лет заложенная в него программа действовала безупречно. Конечно, это был совсем не тот робот, который встретился мальчишке на этом же месте — может быть, сотая копия. Когда механизмы изнашивались, роботы сами направлялись в восстановительный цех. Там их разбирали на части, металлические детали пускали в переплавку. За тридцать тысяч лет здесь ничего не изменилось.

От этой мысли мороз продрал меня.

В лабиринте можно было идти по двое, и Либзе припарилась ко мне. Я взял ее под руку, сгиб локтя точно пришелся в мою ладонь. Я чувствовал тяжесть ее тела — Либзе слегка опиралась на руку. Позади вразнобой слышались шаги остальных.

По сравнению с просторными и светлыми переходами между этажами на Земтере, здесь настоящие катакомбы. К тому же стены и пол — материально тверды. Многие с непривычки насшибали себе синяков.

Створы тяжелой двери уползли в пазы, автоматический луч-счетчик зарегистрировал каждого из нас. Поблизости натужно гудели запасники-трансформаторы. Свинцово-каменная плита встала на прежнее место. Открылись вентиляторы. Разреженный воздух, который мы занесли, с шипением уходил в них. Изоляционный душ шумно оросил наши скафандры. Вакуум-насосы увлекали воду в очиститель. Слышно было, как в карантинный приемник нагнетался местный воздух.

Теперь можно было освободиться от скафандров. В первое мгновение воздух показался мне кислым, с легким запахом гнили. То же самое почудилось тогда и мальчишке.

Все как есть до мельчайшей подробности хорошо помнилось мне. Я уверенно шагнул прямо на закрытую дверь, зная, что она вовремя распахнется сама. Но произошла короткая заминка — будто от долгого бездействия механизмы заржавели — я слегка ударился коленом. Ушиб был не сильным, но я все же поразился. И только минуту спустя понял, что поразился вовсе не я, а мальчишка. Вернее, я поразился его памятью; самому мне не могло прийти в голову шагать на запертую дверь.

Я не мог дать себе отчет, что именно настораживало меня, почему я испытывал беспокойство. Четырехчасовой кусок мальчишеской жизни прочно сидел во мне, как будто все происходило недавно, буквально накануне.

…Знакомое ощущение бескрылатого полета в гравитационной трубе. Пропасть в оба конца. Ноющий холодок в животе. Я свободно, будто в полусне, управлял своим телом — делал все точно, как требовалось. Остальным полет давался не просто. Их прибивало к внешним стыкам трубы, невольный страх заставлял их цепляться за неохватистые и гладкие выступы. Я по очереди подплывал к каждому и помогал выбраться на середину, где направленный поток легко подхватывал невесомые тела. Я разозлился на Герия. Он смотрел на меня обезумевшими глазами. Его мускулистое тело, приплюснутое к стыку, было нелепым и смешным.

— Не прикасайтесь ко мне! — вопил он. — Я никуда не хочу!

Я влепил ему отрезвляющую пощечину. В невесомости удар получился слабым и не причинил ему боли. Но он все же взял себя в руки. Под конец ему даже понравился полет, у него по-детски заблестели глаза.

В тоннеле, пробитом в известняковой толще, стояла глухая тишина От нее становилось не по себе. Я невольно ускорил шаги. Женская ладонь легла в мою руку, я, не оборачиваясь, легонько сдавил чужие пальцы. Женщина боязливо прильнула к моему плечу. Я сбоку поглядел на нее: к моему удивлению, это была не Либзе, а Эва.

За недолгий срок, проведенный без гипномасок, у меня не было времени хорошенько приглядеться к ней: что она, Эва, невеста Герия, я определил по рисунку на свитере. Их помолвка состоялась в один день с нашей. Эва не походила на земтерскую гипномаску ни лицом, ни сложением — угловатая, чуточку нескладная. Сейчас она улыбалась, пересиливая страх, и косилась в глубокие ниши, из которых веяло сухим шелестом работающих в полную мощь дугов(*?*).

Почему же внутренние помещения Карста не разрушились, не обратились в прах? На Земле достаточно было нескольких тысячелетий, чтобы напрочь сгинули города, империи и даже цивилизации. А за тридцать тысячелетий там способно истребиться что угодно: и моря, и горы. Правда, истребляет не само время, а ветры, реки, солнечный зной, стужа и тление. А здесь, как в громадной консервной банке, время остановлено: ни ураганов, ни наводнений, ни резкой смены погоды — климат поддерживается искусственно. К тому же роботы постоянно следят за целостью помещений и сохранностью убранства, периодически подновляя все.

Мы вошли в пустынный цирк. Навечно застывшие каменные кулисы распахивались перед нами. Пространство, разделенное ими на центральный и боковые нефы, как будто не замыкалось стенами, а терялось в бескрайности. Страх остался позади. Прислушиваясь к затухающим ударам собственных сердец, мы ждали, когда соберутся остальные.

Эва доверчиво прильнула ко мне, крепко схватилась за руку. В ее порыве не было ничего женского — так поступают дети, когда пугаются. Видимо, на нее действовала непривычная обстановка.

…По забывчивости я шагнул на запертую дверь и ударился лбом, и снова мальчишка, сидящий во мне, удивился. Створки раздвинулись на долю секунды позднее. Мы направились дальше.

Кажется, я понял, откуда взялось это смутное ожидание беды: в моей памяти коридоры и переходы на Карсте связаны с трагическим известием о гибели землян — это не моя, чужая тревога, чужое сознание непоправимой беды.

Но, может быть, не одна память, о пережитом мальчишкой волнует меня? Есть еще что-то. Например, вот эти звуки, похожие на скрежет. Будто снаружи кто-то скребется в стенку. Там за нею главная полость астероида — поля, огороды, плантации, уборочные машины, механизмы, управляющие ими, скотные дворы… Может, какая-нибудь хавронья чешет свой бок о стену?..