Скоро принесли похлебку из конины, Алеше налили в жестяную миску наравне со всеми, ничуть не меньше, дали железную ложку, кусок черствого хлеба, и он принялся есть суп — гадкий, вонючий, — в котором плавал кусок жилистого лошадиного мяса, какого-то сладковатого, осклизлого. Мальчику вначале чуть не стало дурно от этого варева, его едва не вытошнило, но пересилив в себе отвращение, видя, с каким аппетитом, чавкая и стуча ложками, торопясь, ели суп беспризорники, Алеша тоже стал есть, и с каждой ложкой суп казался ему все вкуснее и вкуснее. И, привыкнув к пище, Алеша снова испытал гордость за себя от сознания собственной силы и свободы.

— Ну, как шамовка? — подмигивая, спросил у Алексея Свиной Нос, для чего-то переворачивая и надевая на свою нечесаную голову пустую миску.

— Очень вкусно! — почти искренне отозвался Алеша. — Монголы в старину такую пищу в походах ели.

— Может быть, и ели, — сказал Яшка, — но мы не монголы, мы — братва. Вот сегодня штуку тебе одну покажем — уписаешься от смеха!

— А какую? — немного покраснев, спросил Алеша.

— Да в попрыгунчиков поиграем! А, ребята, поиграем?

— Поиграем, ещё как поиграем! — ответили Свиному Носу товарищи, сытно порыгивая.

Алеша был на вершине счастья оттого, что его ожидало впереди какое-то дивное зрелище. Мир, которого он не знал, открывался перед мальчиком, точно шкатулка с драгоценностями, откуда, искрясь, играя бликами, выкатывались один за другим самоцветы настоящей жизни.

— А что такое в попрыгунчиков играть? — спросил он осторожно, опасаясь, что Свиной Нос передумает и не сотворит перед ним чудо.

— Попрыгунчики? — тянул время Яшка. — Это, фраер, такая штука… короче, эй, Федька, Подкова, — давайте-ка, покажите Костяному Кулаку, что значит в попрыгунчиков играть, а ты, Леха, отвернись пока к стене. Потом повернешься…

Алеша отвернулся и зажмурил глаза в ожидании чего-то невиданного. Он слышал позвякивание металлических предметов, шепот и смешки. Минуты тянулись долго, и наконец Яшка ему сказал:

— Давай, Костяной Кулак, смотри скорей!

Алеша поспешил повернуться и открыл глаза. В подвале было почти темно, а прямо перед собой он увидел две белые фигуры с лицами мертвецов, которые жутко светились зеленоватым светом, будто намазанные фосфором, и подпрыгивали так, что едва не доставали головами сводчатый потолок. А уж когда мертвецы завыли, Алеша и вовсе не смог удержаться от того, чтобы не закрыть руками глаза.

— Не надо! Не надо! Не хочу! — закричал он пронзительно, и тут же раздался дружный хохот бродяг, начавших потешаться над бывшим наследником престола, но Свиной Нос строго цыкнул на них:

— Чего ржете? Али не знаете сами, что попрыгунчики и из взрослых дядек чуть дух не вышибали, до того пугали? На то и попрыгунчики…

— Но… что это такое? — спросил Алеша, когда снова зажгли свечки.

— Подойди да сам посмотри, что мы придумали, — предложил Яшка. Алеша с опаской подошел к двум фигурам в саванах и сразу увидел, что лица мертвецов — грубо намалеванные маски, но, что самое главное, ноги Подковы и Федьки были примотаны веревками к тугим пружинам, на которых подростки и подпрыгивали к потолку.

— А, все понял! — воскликнул Алеша. — Но зачем вы все это придумали? Меня попугать? Или просто забавляетесь?

— Нет, браток, нам тебя пугать — времени нет. Других людишек пугаем, ещё как пугаем, с хорошим наваром остаемся! — гордо произнес Яшка.

— Каких же людей? — допытывался Алеша.

— Да мешочников, которые в город товар из деревень тащат. Видал же их у рынка?

— Видел, — кивнул Алеша.

— Ну вот, тут-то наш фокус-покус и требуется. Мешочники эти до Питера не доезжают — чекистов боятся, которые их за торговлю товаром могут расстрелять в два счета. Выходят обычно раньше, а потом идут через Митрофаньевское кладбище, ночью идут.

— А что это за кладбище такое? — перебил Алеша, к своему стыду не слышавший никогда о Митрофаньевском кладбище.

— Не знаешь? — с презрительным видом посмотрел на Алешу Свиной Нос. Да ты, выходит, не питерский, со стороны приехал?

— Нет, питерский я, — покраснел Алеша. — Просто не был я там…

— Значит, и песни не знаешь… — И Яшка противным дискантом затянул:

А как на кладбищ-и-и да на Митрофаньевска-а-м

Атец дочку зарезал сваю-у-у…

— И про Надюху, отцом зарезанную да там и схороненную, тоже ничего не слыхал?

— Нет, не слыхал, — очень тихо ответил сильно сконфуженный своим неведением Алеша. — А за что же отец убил свою дочь?

— Ну, нужно, значит, было, вот и убил да нас не спросил, — спокойно ответил Яшка. — Пойдешь с нами на Митрофаньевское — могилу покажу тебе её. Может, ты с нами попрыгунчиком заделаешься?

Алеша чуть не задохнулся от радостного чувства, охватившего все его существо.

— Да, конечно, я очень хочу стать попрыгунчиком, только боюсь, что не получится у меня…

— Чего ты надумал, Свиной Нос? — сказал худой, очень сутулый подросток, которого называли Подковой. — Он же нам всю малину испортит! Какой из него попрыгунчик?

— А я говорю, будет Костяной Кулак попрыгунчиком — и баста! — трахнул ладонью по столу Яшка. — А ну, подать Лехе пружины! Пусть пока без савана здесь попрыгает, поднатореет. У него ловкости и смелости, как у двух наших! Я из него клевого попрыгунчика сделаю!

С робостью и трепетом надевал Алеша на ноги пружины, привязывая их веревками, вставал на них, поддерживаемый с двух сторон Яшкой и Подковой, с замиранием сердца попытался подпрыгнуть — не получилось, только сжались пружины.

— Мельче, мельче вначале приседай, приседай, — советовал Свиной Нос.

И скоро у Алеши пошло, все выше стали подбрасывать его упругие пружины, а сердце подпрыгивало от радости в такт с ними, и несостоявшийся цесаревич, сын императора России, прыгая уже чуть не до потолка в этом освещенном множеством свечей подвале, ликовал в душе: "Ну вот, и я попрыгунчиком стал! А кем я был прежде? Таскали меня на всякие церемонии, обряжали в какие-то тесные одежды, постоянно держали под присмотром, на веревочке, зачем-то учили французскому языку, математике. Для чего они мне? Теперь я свободен, я тоже ем конину, как древний монгол, я живу в подвале, умею прыгать на пружинах и скоро пойду на Митрофаньевское кладбище, о котором отец мне ни разу не говорил, и мне покажут там могилу девочки Нади, зарезанной своим отцом. Да, только теперь я стал настоящим человеком, и жизнь моя тоже стала настоящей. Никогда не вернусь я в квартиру на Первой линии, никогда не соглашусь, чтобы меня заставляли решать задачи и учить французские вокабулы. Я счастлив сейчас!"

Они вышли из подвала уже под вечер, с шумом, гамом, руганью и смехом влезли в подошедший трамвай, и Алеша не знал, что именно на трамвае этого маршрута год назад его отец ехал вместе с Томашевским все к тому же Варшавскому вокзалу, к которому стремились сейчас беспризорники. Добрались до вокзала, потом пошли вдоль путей, мимо пакгаузов, депо, складов, веселые, жующие по дороге хлеб, матерящиеся, балагурящие, веселые и пьяные от сознания собственной бесшабашности и предчувствия поживы. А августовское небо уже украсилось с одной стороны оранжевым пожаром заката, а с другой стало глубоко серым, неприветливым и спящим. Скоро замаячили впереди вековые деревья, что росли на кладбище, шумящие могучими кронами, которые сверкали на макушках отсветами прятавшегося за горизонт солнца.

— Это что же, и есть Митрофаньевское кладбище? — настороженно спросил Алеша, несший на плече мешок с пружинами, саваном и маской, когда впереди мелькнули кресты и памятники.

— Ну да, оно и есть, Костяной Кулак, — дружелюбно откликнулся Свиной Нос. — Только ты не дрейфь, в штаны не наложи. Самые живые мертвецы здесь это мы, ты это помни. Вон там по тропинке пройдем да и заляжем, приготовимся. Через час пойдут мешочники, вот мы их и попугаем…

— А Надину могилу пойдем смотреть? — спросил Алеша, из памяти которого никак не мог испариться образ зарезанной девочки.