— Ребята, товарища Урицкого убили! Держите этого, на самокате! Их тут двое сообщников!

Но Николай, все быстрее набирая скорость, отчаянно нажимая на педали, уже мчался вдоль полукруга здания в сторону Миллионной. Теперь его душа была переполнена другим чувством, стремлением, которому подчинялось все существо этого человека. Никогда прежде Николаю не приходилось быть «дичью», объектом погони, и сейчас это новое, неизвестное ранее ощущение, какое-то сладостно жуткое, холодившее затылок, будто к нему привязали большой кусок льда, превратило его в комок мускулов, переплетенных между собой, поддерживающих друг друга в стремлении превзойти в выносливости мускулы преследователей. Но едва успел Николай доехать до начала Миллионной, как он понял, что его физическая сила в соревновании с физической силой преследователей окажется бесполезной, — метрах в ста пятидесяти позади него раздался рокот мотора. Автомобиль с десятью охранниками, вынырнув из-под арки здания, расположенной рядом с подъездом, ещё минуты три назад покинутым Николаем, тарахтя разбитыми рессорами, покатил по мостовой площади вслед за велосипедистом.

Едва «мотор» свернул на Миллионную, как бойцы охраны, опираясь локтями на крышу кабины, стали стрелять по Николаю, чей плащ с развевающимися полами мелькал всего в пятидесяти метрах впереди от них.

— Цельтесь точнее, ребята! — командовал бойцами начальник караула, плотный бородач Викентий Францевич Сингайло. — Тому, кто срубит этого, буханку хлеба обещаю!

И бойцы стреляли, то и дело клацая затворами винтовок, но вдруг мотор автомобиля зачихал прерывисто, и машина, проехав по инерции несколько метров, остановилась.

— Эй, что стряслось, Кузьмич?! — заорал Сингайло, перегибаясь с кузова автомобиля к окну шофера и барабаня сверху по кабине своим железным кулаком. — Упустим из-за тебя ту контру, так под трибунал пойдешь, попомни!

Но растерянный шофер, нажимая на педали, дергая рычаги, никак не мог заставить машину сняться с места, несмотря на то что Сингайло поносил его черной бранью. А между тем бойцы охраны всё стреляли через кабину в изрядно удалившегося от них велосипедиста. Радостное «ура» вдруг огласило узкую Миллионную, когда караульные увидели, что беглец после одного из выстрелов упал с велосипеда, но радость солдат оказалась преждевременной: уже не садясь на поврежденный пулей велосипед, человек в плаще бросился к подъезду одного из домов и скрылся в нем.

— Слезайте с кузова, слезайте, — подталкивал солдат Сингайло. — За ним, в подъезд! Теперь он не уйдет от нас! Ишь, стрекача какого задал! Сейчас поджарим ему зад! Будет знать, как по чекистам палить! Не поймаем его — всем нам крышка будет за товарища Урицкого! Вперед!

Между тем Николай, упавший с велосипеда потому, что одна из винтовочных пуль перебила раму, не видел никаких иных путей спасения, кроме открытого подъезда большого дома. Вбежав в парадное, он бросился наверх, хотя и плохо понимал, что даст ему эта лестница. Он плохо знал устройство этих огромных доходных домов, но сразу же заметил, что здесь имеется кабина лифта.

"Нет, лифт мне не нужен, — лихорадочно соображал Николай, — поднимусь по лестнице и постучусь в какую-нибудь квартиру. Не может быть, чтобы русские мне отказали в убежище". Когда взбежал на пятый этаж, услышал, как внизу забухали шаги.

"А вот и незапертая дверь! — обрадовался Николай, увидев пробивавшуюся на полутемную лестницу полосу красного света. — Зайду сюда".

Оказавшись через несколько секунд в освещенной электрической лампочкой прихожей, где на вешалке висели несколько пальто, он услышал в глубине квартиры чьи-то оживленные выпивкой голоса и треньканье гитары.

"Прежде всего нужно снять этот плащ и заменить его на какой-нибудь другой", — подумал Николай, осторожно притворяя за собой дверь. Но едва он стал расстегивать пуговицы на плаще, торопясь, разрывая петли непослушными пальцами, как раздались шаги и в прихожей появилась женщина лет тридцати, лицо которой было разгорячено застольем. Не замечая присутствия постороннего, она быстрым движением поправила у зеркала прическу, воротник кофточки и вдруг резко обернулась в сторону Николая.

— Господи, да кто же вы? Откуда вы здесь появились? — встревоженно, нервно спросила она.

— Простите, не могли бы вы позволить мне остаться в вашей квартире хотя бы в течение получаса, — зашептал Николай, прижимая правую руку к груди в просительном жесте. — Но если это невозможно, то, по крайней мере, одолжите мне это… пальто взамен моего плаща.

Теперь уже женщина смотрела на Николая не с удивлением, а с негодованием.

— А, так вот вы кто! — гневно двинулись её губы. — Вы обыкновенный воришка, квартирный воришка, который ходит по лестницам и смотрит, где что плохо положено! Сейчас же убирайтесь вон, а то я позову друзей и вас отправят куда следует!

Если бы эту фразу произнесла не женщина, тем более не интеллигентная, судя по виду, то он, желая спасти себя во что бы то ни стало, отказался бы подчиниться. Но сейчас оставалось лишь покорно склонить свою голову и сказать:

— Простите, сударыня, я вынужден вам подчиниться и покидаю вашу квартиру, хотя это, возможно, будет стоить мне жизни. Уверяю вас, я — не вор. И… всего доброго…

Потом, быстро приподняв полу плаща, вытащил из галифе браунинг и отодвинул щеколду.

До него донеслись тихие голоса и осторожные шаги поднимавшихся по лестнице солдат караула. Стремительно подойдя к ограждению, Николай дважды выстрелил сквозь прутья, целясь в барашковые шапки бойцов. Выстрелы, усиленные лестничным эхом, прозвучали так неожиданно, что солдаты буквально скатились вниз на три марша, не успев ответить ни единым выстрелом, а он пустил им вдогонку ещё три пули.

— Эй, там, наверху! — послышался спустя минуту голос старшего охранника. — Сопротивление твое бессмысленно. Бросай оружие, спускайся к нам.

Но строгое требование караульного начальника произвело совершенно противоположное действие. Отчаянная дерзость, жгучая злоба к этому хаму, пытавшемуся приказывать и грозить ему, недавнему императору России, выплеснулись наружу:

— Патронов у меня довольно, — сказал он, — буду обороняться долго, а последнюю пулю — себе в висок. Уговаривать меня бесполезно!

Гордый ответ, как видно, произвел на солдат отрезвляющее действие. Он знал, что красноармейцы находятся сейчас на втором или третьем этаже, и было слышно, что они о чем-то негромко рассуждают. Прошли пять, десять минут, пятнадцать. Николай нащупал в кармане запасную обойму, потом услышал, что шаги стали удаляться, — солдаты спускались вниз, и скоро застучала, заскрежетала машина, приводившая в движение кабину лифта. Стукнули её двери, но где-то внизу, и лебедка снова задвигалась, загремели блоки, и Николай, смотревший вниз, увидел, что кабина лифта движется наверх, к нему.

Вход на чердак был закрыт, а поэтому все пути к спасению были отрезаны. Оставалось лишь одно — стрелять, покуда хватит в браунинге патронов. Кабина лифта очутилась на уровне площадки, где стоял Николай, и сквозь верхнюю, закрытую лишь матовой стеклянной дверью часть кабины он увидел фигуру красноармейца в шинели, с шапкой и с винтовкой. Целясь прямо в голову солдата, он дважды нажал на спуск, и фигура тут же исчезла, точно пули вошли не в живое тело, а в какой-то тряпичный манекен или в бумажную мишень.

"Но ведь это кукла! — пронзила быстрая догадка. — Они отправили на лифте куклу, обряженную в шинель и набитую, наверное, другими шинелями! Хотели, чтобы я побольше патронов расстрелял. Нужно воспользоваться этим…"

Мягко нажал вниз ручку лифта, отворил двери и на самом деле увидел на полу кабины шинель красноармейца, надетую на дворницкую метлу. За несколько секунд Николай сбросил с себя плащ и облекся в эту грубую, вонявшую солдатским потом шинель, застегнулся на все пуговицы и, насвистывая, приняв самый беззаботный вид, стал спускаться вниз, а поравнявшись с солдатами, которые уставились на него с угрозой и недоверием во взглядах, спросил у них с любопытством постороннего и праздного человека: