Увидев её, Пётр Васильевич сказал:

– Дай, думаю, поправлю что-нибудь, пока хозяйки нет дома. Авось мой труд зачтётся.

– Труд зачтётся, только кормить тебя нечем. Дети сидят голодные целый день.

– А я не гордый, могу попить и кипятка. Надеюсь, вода в этом доме найдётся? А ещё я сыграю на гармошке. Вот тогда все про еду и забудут!

– Откуда ты такой весёлый взялся?

– С войны, хозяюшка, а иду я домой. Переночевать пустишь, ночлег отработаю.

– Это как же ты отрабатывать собрался?

– А как хочешь, так и отработаю. Могу просто на гармошке играть, чтобы другим работалось веселее.

– Некому у нас работать. Война всех забрала. Остались одни бабы. Справного мужика с огнём не найти.

– Выходи за меня замуж, вот у тебя и будет мужик. Хочешь, поживу недельку, хочешь – две.

– Зачем же мне за тебя выходить, если ты всего две недели жить тут собрался?

– Поживёшь со мной – не пожалеешь!

– Посмотрим, а сейчас вот тебе полкартофелины за работу. Небось, устал с дороги? Не спрашиваю, кто ты и откуда, и так видно, что топаешь давно. Отдыхай с дороги, а у меня ещё домашние дела есть, детей спать уложу.

Остался Пётр Васильевич жить с Настёной. Детей куча. Он вместо няньки: то на гармошке поиграет, то пилит-строгает. Звали на работу – не пошёл, сказал, что в доме полно работы.

Жил так десять дней, пока не затосковал по родному дому. Всё было хорошо, только родительский дом стал по ночам сниться. Крепился-крепился, да и собрался однажды опять в дорогу. Баба – реветь! Да разве удержишь мужика возле себя слезами! Ушёл Пётр Васильевич ранним утром дальше по тракту, поцеловав на прощание свою невенчанную жену. До дома рукой подать – всего каких-то сто километров осталось. Только шёл он эти километры до самых белых мух.

В каждой деревне находилась ему работа по специальности. Совсем некоторые дворы обветшали. Вот и ладил он крылечки, чинил крыши, ремонтировал полы, даже мебель делал. А уж как играл! Ни одна баба мимо не проходила. Как ни упирался, но пришлось по дороге ещё дважды жениться – это не считая тех, с кем спал ночь или всего часок. Оставил он тех баб беременными продолжать род особый мезенский. Лили они по нему слёзы, да что толку? Шёл солдат к себе домой.

Глубокой осенью глядел он с пригорка на свою родину, выискивая глазами родительский дом.

Вечером организовалось огромное застолье, на котором гуляло всё село. Остался Пётр Васильевич дома, женился, наделал детей. От недостатка работы не страдал: одной мебели переделал сколько, а ещё мелкий ремонт, строительство. Плотник на селе – первая профессия. И гармонь свою не забывал. Праздник какой или так созовут на именины – всегда приходил, ублажал народ.

Шли годы. Пётр Васильевич заматерел, хоть и был щупленький, как пацан. Строгал он детей так, что пацаны выскакивали один другого краше. Были и девки, но те не в счёт. Своё умение он мог передать только мужикам – так уж велось у них в роду. Стал Пётр Васильевич совсем домашним. Выпить любил, но голову никогда не терял. Жена приглядывала, чтобы дом с друзьями не покидал. А как проспится – опять за работу. Приспособил он в большом своём доме маленькую комнатушку себе под мастерскую. Вот там и появлялись у него изумительные экземпляры мебели. Что ни закажут, с какими-нибудь выворотами, он обязательно всё исполнит.

Раз задумал у себя в доме сделать перегородку. Дело плёвое – закрыть досками пространство. Вот только гости заявились не вовремя. Приехал старший сын с друзьями. Гости в доме дело святое! Выложил он на стол деревенские угощения, а гости выставили привезённую с собой водку. Молодые пили и только краснели, а Пётр Васильевич угнаться за ними не мог, стал уставать. Поднимал вместе со всеми тосты, поднимал, да и заснул прямо за столом. Гости переложили его на диван, а сами продолжили торжество.

Поздним утром молодые ребята кое-как открывали опухшие глаза. Не хотелось, не только работать, а и подниматься, чтобы опохмелиться.

За стеной раздавался стук. Пошли посмотреть, кто это там колотиться «спозаранку»? Пётр Васильевич бодрый и весёлый продемонстрировал им свою работу. В сенях белела своей новизной деревянная перегородка. Сама по себе перегородка не ахти, какое сооружение, но удивила она тем, что щели между досками отсутствовали вовсе, а поверхность оказалась такая гладкая, как будто её полировали на специальном станке.

– Как же ты сумел так подогнать доски и когда это всё успел сделать? – только и вымолвил один из гостей.

На что Пётр Васильевич сказал:

– А я с утра не похмеляюсь, вот и сэкономил время. А пить вот уже, как все, не могу. Сморило меня вчера.

– Всех бы так смаривало, чтобы с утра была такая работа сделана! Остаётся только восхищаться и нам молодым брать пример!

В этот день пили мало. Ребята к вечеру уехали. Старший сын поехал в свою Амдерму, где после учёбы работал, зарабатывая северный стаж и отбывая положенные три года. Амдерма сама по себе хоть и не маленькая, но расположена в голой тундре, где всё время свищут ветра. Лето, хоть и жаркое, но очень короткое. Все товары, как продовольственные, так и промышленные доставлялись самолётом. В посёлке затеяна по его меркам огромная стройка: сооружали клуб. Делали его давно, но всё время чего-то не хватало, поэтому стройка превратилась в долгострой. А когда дело дошло до полов, и вовсе встала – не было ни материала, ни настоящего плотника.

– Будет вам плотник! – сказал однажды Александр, решившись вызвать к себе отца, – Только дорогу ему придётся оплатить.

– Оплатим все расходы, только найди плотника, – сказали местные чины.

Александр пригласил к себе отца погостить. А когда Пётр Васильевич приехал, не дав ему отдохнуть, сразу озадачил местной проблемой.

– Ты работай, – сказал Александр, – А кормёжку и выпивку тебе принесут прямо на работу. Если надо и девок найдём! У нас тут такие красавицы в малицах ходят!

Пётр Васильевич за короткое время практически в одиночку выполнил всю работу, а вдобавок ещё и лавки соорудил для просмотра кинофильмов. Клуб получился, что надо. За всё время, что работал, стопка никогда не была пустой, а употреблял уж он по своему усмотрению.

Так слава шла следом за мастером. А потом были другие селения и другие заказы. Разве все упомнишь! Только неизменными оставались гармошка, которую Пётр Васильевич сам когда-то изготовил, и мастерство. А жениться больше не приходилось, сам повзрослел, да и дети стали взрослыми, которых время от времени между командировками надо хоть изредка, но пересчитывать!

– Эй, Иннокентий, ты держи хвост у кобылы, а не то ненароком хлестнёт тебя по лицу! – мужики, сидящие на берегу, издевались над неумелым возницей, подъехавшим на телеге к реке, чтобы напоить лошадь.

Рыжая лошадка, сморённая небывалой жарой и гнусом, облепившим не только её бока, но и всю большую лошадиную морду, мотала непрестанно головой, дёргала ногами и, как заведённая, хлестала по бокам хвостом. Спасения от гнуса не было, правда, у воды его было меньше. Лошадь сразу забрела в воду и стала жадно её пить, раздувая ритмично свои огромные бока.

– Киня, а сам чего не пьёшь? – снова раздался возглас.

– Вы маетесь бездельем, а я работаю.

– Хорошо работаешь, сидя на телеге. У тебя только лошадь работает.

Паром задерживался. Ребятишки, собравшись большой гурьбой, переправились на нём на другой, более мелкий берег. Их слабеньких, помноженных на количество рук, сил хватало, чтобы перетянуть по стальной проволоке старенький дощатый паром. Теперь они, раздевшись, резвились на другом берегу, а паром оттащили от берега. Самые смелые с него ныряли. Те, что не умели плавать, перебирались, держась за трос на паром и обратно. Это доставляло им большое удовольствие. На телегу, появившуюся на другом берегу, они не обращали никакого внимания.

– Ты бы хоть сам искупался что ли, в бане-то, поди, года два не был?