Документ я получил через неделю - сплошь чёрная узорная вязь в широкой цветной рамке ещё более изощрённой работы. На одной странице оригинал, на другой - перевод на русский. Несмотря на непривычную славянской графике витиеватость букв и гораздо большую длину, перевод оставлял чёткое ощущение, что там кое-что пропущено, причём самое важное.
Эбдаллах и его секретарь (заодно, как я понял, исполнитель художественной части документа), вручив его, удалились - чтобы не мешать процессу. Я честно попробовал найти отличия от устного варианта, плюнул и подмахнул: в надежде, что хуже не будет.
И единственное, что меня тревожило, - место, выбранное для церемонии. Её собирались проводить в самом сердце Дома Энунны.
И уж конечно, драли и драили меня перед женитьбой ещё и похлеще, чем в день помолвки. В шесть рук: Замиль, папа Замиля и лучший Замилев приятель, который занял моё место после всей подляны, которую те двое со мной сотворили. Одно спасибо - женщин не было рядом, чтобы наслаждаться моими стенаниями...
Ибо сначала меня раздели догола, спрыснули какой-то ароматической жидкостью с ног до головы, исключая последнюю. А потом чиркнули огнивом. От мгновенно вспыхнувшего жара я взвыл, но тотчас понял, что наступившая затем расслабуха даже приятна - если не считать жуткой вони палёного волоса. Рассчитано было точно - чтобы не задеть ни моих роскошных волос, ни холёной бородки а-ля Кончита Вурст, которую я отрастил за последние полгода.
Тотчас же меня подхватили и погрузили в купель из толстого фарфора, наполненную до краёв тёплой водой. Вопреки вычитанным из книжек представлениям, розовых лепестков поверх воды не плавало - зато имелись в наличии листья и палочки, один в один - раскисший набор для засолки огурцов. Пахли они в том же духе и приятно сочетались с моим новоприобретённым запахом.
Я только подумал, что теперь можно словить небольшой кайф, как меня вынули из духовитой влаги, поставили наземь и начали растирать, читай - чистить скребницей и скоблить большим куском натуральной пемзы. Окатили то, что осталось, свежей водой из только что принесенной лохани и завернули в полотенце, восхитительно прохладное и нежное.
Нет, подумалось, я им что - японец перед обрядом сэппуку? Мало, что ли, того, что семь раз на дню омываюсь?
Но потом сообразил. Они собирались нарядить меня во всё новое и хрустящее. Жениху не следует брать невестины обноски, даже если до того их толком и не примеряли ни разу.
Я успел ознакомиться с тем, что носили здешние дамы под своими занавесками. Фрагмент-другой - и готова общая картинка. Так вот, здесь было нечто очень похожее. Та же широкая рубаха ниже колена, обильные шаровары, пантуфли из ремешков, прикреплённых к удобно изогнутой подошве, только на голове вместо платка - чалма вплоть до сурьмлёных бровей, с концом, спущенным книзу, чтобы, по ходу, прикрывать нос и рот. Ох...
Цвет всего был иной - не чёрный с золотом, что сочли слишком торжественным. Не белый с серебром - выглядит траурно.
Нет меня засунули в красное с ног до головы. Этого вида и цвета я не люблю, памятуя, что лишь "дурак красненькое любит", но оттенок моей багряницы был приятный - с мерзостью былого пионерского галстука не сравнить. К тому же он перебивался блеском множества нарядных подвесок и заколок, в которых я предположил охранные амулеты.
Поверх всего пейзажа накинули полупрозрачное покрывало, подвели к паланкину на мелких колёсиках и усадили. В экипаж тотчас же впряглись два рикши, которые ждали на улице; я было их пожалел, но судя по плавности хода экипажа, он двигался на воздушной подушке, шарики-ролики служили больше для опоры. Чтобы ставить наземь и давать полюбоваться содержимым.
Впрочем, уличное шествие было не скажу чтобы торжественным, никаких глашатаев впереди и позади не бежало, хотя кой-какое впечатление я произвёл.
Прежнего восьмигранника я вблизи не заметил - не те были масштабы. Стреловидная арка, в которую плавно внесли мой портшез, терялась на фоне стены в той же степени, как и сама стена на фоне мощной округлости общих очертаний, а к тому же щерилась сверху зубцами опускной решётки. Последнее доказывало, что здесь когда-то была цитадель, но как и у большинства старых крепостей, её булыжники были сплошь затянуты плющом, хмелем и девичьим виноградом. Я не спец в ботанике, но символику, сходную с моей личной, заценил.
Внутри сразу же, без всяких тамбуров, переходов и парадных лестниц, начинался круглый зал: такой высоченный и просторный, что казалось, будто он занимает собой всё здание, - хотя, уж конечно, лишь малую часть. Типа публичной прихожей.
Меня пронесли по дороге, вымощенной золотистой плиткой, и водрузили на том месте, где её пересекала другая такая же. Любовно поддерживая за руки, высадили посреди нешумной толпы и, сняв, свернули в тугой комок вуаль, защищавшую, похоже, не меня, но других от моей уличной заразы.
Ибо, едва коснувшись перекрёстка, я всеми тонкими подошвами, всей кожей ощутил, что Дом Великой Матери со мной разговаривает. Нет: позволяет себя читать и читает меня тоже. Как и всех остальных.
Ибо он был книгой, каждая его зала или комната - страницей, каждый человек - буквой или знаком невероятной сложности алфавита.
Но я один - один! - был сегодня "китабчи", книжником, библиотекарем. В этот сан меня по сути и посвящали.
Народ будто не замечал жениха, не дожидался церемонии, а тихо занимался своими делами. Женщины, отвернув покров с лица и распахнув на шее, беседовали с назваными сёстрами Леэлу о своих сокровенных делах. Юнцы улыбались с видом трогательной неопытности, словно дожидаясь, что на них обратит внимание одна из пав в небелёном полотне и вуали из собственных роскошных волос, каштановых, белокурых, червонно-золотых, смоляных или "чёрна ворона". Зрелые мужи неторопливо нашаривали глазом своих давних знакомых - я отчего-то вспомнил некий адский променад на свежем воздухе, тем более своды были изрисованы хмельной лозой и похожими на широкую ладонь листьями платана, а полуколонны высились стволами, чуть пегими, живописно кривыми и узловатыми, как стариковские тела.
Старики... Тут я по аналогии обратил внимание на них самих.
Что здесь можно делать под конец земного срока?
Но тут как раз все раздвинулись, пропуская ко мне невесту.
Вот она была в чёрном с ног до головы - таком тонком, что сквозь него просвечивало нечто роскошно-искристо-пурпурное. На лице горели одни глаза.
Мы оба утвердились на перекрёстке друг напротив друга. Начался неведомый мне обряд.
- Кто представит женщину Леэлу этому мужчине? - сказал некто солидный за моим затылком.
- Я, - с готовностью отозвалась приятная дама лет сорока, судя по повадке. Подошла к невесте, чуть дотронулась пальцами до нагой кисти, как бы ободряя.
- Кто представит мужчину Исидри этой женщине? - снова спросил важный голос.
- Я, - ответили ему. И вплотную ко мне подошёл красавчик Фируз. О богиня земли Энунна, я-то всё ломал голову, как здесь без него обойдутся!
Дама напротив сняла с моей невесты первый защитный слой. Вкрадчивые прохладные пальцы потянули вниз и чуть ослабили мой обмот, лицо мужчины приблизилось вплотную - глаза против глаз, алые губы напротив обнажившегося как рана, рта. Я и забыл, какой Фируз малорослый, - по контрасту с тем, как властно себя вёл.
- Стой как будто в пол врыли, - шепнул он словно без голоса: всё нарисовалось на лице. - Никто не предупредил, говоришь? И никогда не будут.
Коснулся завязок у ворота. Старшая подруга Леэлу, стоя у невесты за спиной, повторила жест.
Спустил с плеч рубаху, ловко минуя амулеты, привешенные на цепочках.
Груди моей девушки были едва намечены и в то же время выглядели зрячими. Очи с тёмными зрачками, карей радужкой и шафранного цвета белком. Жутко и притягательно.
Почти незаметно коснулся шнура, на котором держались шаровары... нет, распашная юбка.
Смуглый стан с лёгким перегибом - как бы не женский, но вовсе не мужской. Еле заметная дорожка свивается из тонких волосинок и тянется книзу.
