Но не всё и не всегда удаётся разместить где положено и завести на него пару-тройку каталожных карточек. Моя судьба настигла меня недель через пять от начала моей службы, и никакой возможности ввести её в рамки не было.

Зашторенные дамы с тихими голосами были нередкими гостьями в Доме Книги, пользовались всеобщим и непререкаемым уважением. Я тоже к ним притерпелся и не возражал, тем более появлялись они, как правило, в сопровождении охраны. Но эта особа была, что называется, открыта всем ветрам.

Она прошагала от входа к моей кафедре со словами:

- Мир тебе и этому месту! Так это ты новый помощник Равиля? Узнаю по бывшему моему платью. А ты знаешь, что мена костюмов налагает обязательства на обоих обменщиков? Да не пугайся. Вот, прими, я и мои девушки сделали с оригинала семь копий, даже с картинками. Кто знал ниппонский - почистили перевод, так что он стал более точным.

Бесформенная серая хламида скрывала формы, позволяя угадывать их при каждом мелком движении. Распущенные по груди и спине косы казались пелериной, сотканной из золотых нитей. Карие глаза, чья радужка почти слилась со зрачком, и гибкое тело исполняли мелодию звёздных колокольцев. Голос, одновременно низкий и звонкий, качался на невидимых струнах, как лодка на волне, улыбка благоухала охапкой сирени, наломанной с куста.

Во мне смешались чувства - все пять.

- Ну да, разумеется, я Хафизат, хотя лучше зови меня Леэлу, это моё имя для Матери Энунны.

Книга была своего рода редкостью: японские гравюры, изобильно иллюстрирующие "Большую историю куртизанок древнего Киото и изощрённых в своих умениях девиц старого Эдо", как бы свод по истории этого деликатного вопроса. Биографии конкретных героинь тоже приводились, портреты были полны пестроты и изящества, сцены совместного распития чая и последующего любовного соития упирали только на самую-пресамую конкретную подробность. Чем сильно отличались от современного европейского вкуса.

Я, в общем, немного знал историю вопроса. Юдзё, вольные дамы высокого полёта, могли оставить далеко за бортом и величавых афинских гетер, и пышно цветущих подруг эпохи Ренессанса. Они предоставляли мужчинам нечто куда большее, чем секс, - изысканное и всестороннее общение, духовный катарсис и восторг причастности к высшим сферам. Эротическими картинками в тамошнем духе меня было не удивить, но, как правило, мне казалось, что сняв с японской красавицы пышные обёртки, в которых её изобразил очередной Утамаро, рискуешь получить обсосанную палочку из-под сахарной ваты. Тогда как до конца развёрнутые героини "Поз" Аретино в исполнении Джулио Романо выглядят в точности как непочатый комок того самого лакомства, только что вынутый из специальной машинки и не успевший осесть. Куда более впечатляли меня в своё время гетеры - особенно история Перикла и его милой Аспазии, чьи точёные формы красноречивей любых слов и слёз свидетельствовали о прекрасной и добродетельной душе.

Но передо мной было нечто в корне иное. Лицо, черты которого словно развеивал и вновь свевал ветер, нельзя было с определённостью назвать красивым: двойная дуга бровей сурово перечёркивала его поперёк, рот казался свежим шрамом, нос был изогнут наподобие клюва хищной птицы, но мимолётная улыбка всё преображала - и всякий раз по-иному. Фигуру приходилось складывать из мелких впечатлений: любое движение плеч, всплеск ладоней, поворот головы и стана открывали под одеждой то одну, то другую пленительную подробность. Однако целая картина рождалась где-то позади глаз.

И вот я механически вершил ритуал, которым освящается возвращение под родной кров книги, одолженной лишь ради того, чтобы развеять мрак невежества и умножить себя в потомках. (Такова была официальная формулировка, к коей часто прибегал Равиль.) Не без труда отыскивал формуляр, расшифровывал едва знакомые закорючки, справлялся о титуловании милой читательницы - и в то же время потихоньку наблюдал и дивился.

Леэлу тем временем восседала в лотосе посреди подушек, заменявших здесь не особо любимые народом стулья, и - клянусь! - чтобы рассеять свою необразованность, достаточно было глянуть раз-другой, как она поправляет волосы гибкими длинными пальцами или незаметным движением бёдер придаёт подолу пленительный изгиб.

Наряд всех прочих женщин намекал на тайну. Эта чаровница во всей своей необыкновенной открытости сама была тайной.

Несмотря на расхожие вопросы, что слетали с её уст.

- Я помню твоё лицо. Ты бывал в храме? - спросила она, любуясь, как я вожусь с бумагами.

- Нет, показалось неуместным, - ответил я, не подумав. Потом сообразил, что для у неё храмом могла быть мечеть, где на мужской пол глазеют сверху. Или нет, нутром почуял: не мечеть, совсем иные интонации. Леэлу про свою Мать Энунну говорит, так что брать слова назад мне не придётся. Чётко не был и не собираюсь.

- Верно показалось. Но ты домочадец моих родителей и приятель моего брата, а он заходит.

- Это приглашение...? - заметил я тоном столько же неопределённым, сколько и утвердительным.

- Мал слишком - лично тобой заниматься, - строго ответила моя дама и спустила на пол ножку в атласной пантуфле. Святая, готовая прийти на помощь нуждающемуся и благоволящая к нему.

И величаво удалилась.

Приходила она и позже. В тот раз я записал за ней отнюдь не древнюю эротику - несколько книг по старой педагогике, в том числе сожжённое на Лобном месте Красной Площади пособие по половому воспитанию школьников плюс труды классических американо-французских этнологов: Франс Боас, Бронислав Малиновский, Леви-Стросс и так далее. Иллюстрации, однако, попадались там ещё похлеще, чем у японцев. Не в плане секса, вовсе нет. Скорее, общей физиологии и социологии архаических племён.

Вообще я заметил, что Вертдом стремится к предельной наглядности, словно в учебнике, - а поэтому либо заказывает в Рутене самые дорогие издания из возможных, либо усердствует на этой ниве сам. Руками умельцев и умелиц, подобных насельницам Дома Тёмной Матери.

Как-то внезапно я сфокусировался именно на последнем, тем более что Хафизат подозрительно к нам зачастила. Должно быть, усадила за работу всю свою бригаду, хотя что за бригада и из кого она состояла, было покрыто мраком.

В общем, месяца через два такой жизни я призадумался, не обязан ли теперь кавалер пригласить девицу в какое-нибудь роскошное место типа кафе или концерта модной группы - хотя с публичными выступлениями и публичной жратвой в городе Муаррам было туго. Никаких аналогов я, во всяком случае, не приметил.

Мои друзья-приятели Замиль и Равиль на мои абстрактные вопли отозвались чётко:

- Если тебе охота встретиться с незамужней или вдовой, ищи сваху, та переговорит с теми, кто оберегает. Вас обоих это ни к чему такому не обяжет - обменяетесь со всех четырёх сторон небольшими подарками. Самый крупный - свахе за хлопоты: к примеру, кольцо с хорошим самоцветом от известного ювелира.

Ага: с моей-то хилой библиотечной получки... Заначку от погранцов я до сих пор благоразумно придерживал.

Но Замиль как будто предугадал мои карманные треволнения:

- Если с тебя нечего взять, то и не возьмут. Даже махр, если дело сладится, тебе платить чисто для порядка. Пообещаешь какую-нибудь особую приятность - и всё.

Махр? Мне смутно припомнилось, что это типа выкуп женской воли или "имущество, отчуждаемое мужем в безраздельное пользование будущей жены". Словом, покупка восточной женщины, словно она неодушевлённый предмет или рабыня. В отличие от женщины западной, брачная свобода которой раньше обеспечивалась приданым, идущим в карман главы семейства, а позже - совместно нажитым имуществом и невозможностью продать даже неоспоримую собственность супруги без согласия супруга. В своё время для меня было большим шоком узнать такое: хотя кто-кто, а мы с Саней всегда умели поладить.

Тут и Равиль кстати подлил масла в мою водицу:

- А если махр - лишь обещание, то и разводу нет больших препон. Не понравитесь друг другу - ты её отпустишь со всем нажитком или она вернёт тебе знак или обещание.