На зов муэдзина, выпевающего вечерний азан, изо всех дверей вышли люди - в большинстве молодые и нарядно одетые. Я без особых дум последовал за ними, по ходу соображая, что в них такого странного.
Это были мужчины. То меньшинство, что было не таким пёстрым, составляли дамы - их возраст определить мог, наверное, только намётанный глаз. Полупрозрачная серая вуаль окутывала каждый стройный стан, серебрила в равной мере седину, русые косы и смоляные кудри, умеряла блеск очей. Осанка всех женщин показалась мне царственной.
Аллах знает, какие тут были религиозные обычаи. Впрочем, Тор дал мне понять, что в Сконде рулят свободомыслие, веротерпимость и вообще всё, что я могу вообразить себе нестандартно-маргинального.
Поэтому, когда все прибывшие на молитву стали дружно разуваться у порога, я последовал общему примеру. Башмаки у меня крепкие, удобные, но если украдут - особо жаль не будет, прикинул я. И так и эдак менять обличье. Вот кошелёк - фиг вам, упрячу за пазуху, рядом с паспортом, пазуха у меня глубже некуда. И берет натяну покрепче: хорошо, что убор без полей или козырька, сойдёт за тафью, какие тут у всех мужиков.
Внутри расстилался гигантский зелено-золотой ковёр, похожий на весеннюю лужайку. Дамы сразу покинули собрание и по лестнице с двумя крыльями забрались на верхотуру, поближе к сановного вида люстре с хрустальными цепями и висюльками. Я подумал - чтобы удобней было плевать свысока на остальную половину человечества.
Но это была последняя моя связная мысль. Ибо нет инструмента более завораживающего, чем хорошо поставленный голос, выпевающий стихи.
Я исправно кланялся, поднимался, снова падал на колени, касаясь лбом ворса, и ощущал себя насосом, который исправно перекачивает благодать с неба на землю.
Когда молебствие пришло к концу и все начали расходиться по направлению к своей обувке, я с удивлением заметил, что многие вытаскивают на свет короткие кривые клинки, которые до того прятались в складках одежды, и цепляют к поясу. Вроде бы христианство запрещает приходить в церковь с оружием? Положим, тут не христианство и не церковь...
Симпатичный юноша, стоящий рядом со мной, прочёл мою мысль и улыбнулся:
- На диркхами наши любуешься? Мы их носим ради наших женщин, в знак того, что готовы их защищать пред лицом неба и земли. Вот бахвалиться погибельной сталью и вправду не полагается.
"Вот оно что, - вдруг осенило меня. - Дирк - это, похоже, кинжал. Я-то посчитал, что военное звание. Но ведь Торригаль принял кликуху на свой счёт. И ему не возразили, так?"
- Уж коль я заговорил с тобой - имя моё Замиль.
И протянул руку. Я пожал её.
- А я - Исидор. Можно Исидри.
- Красиво звучит. Но ты из йошиминэ? А, не понимаешь. Христианин? Знаешь, почему я с тобой заговорил: ты хорошо держался на молитве.
Что "йошиминэ" вообще приволокся в мечеть, его, похоже, нисколько не напрягло.
Стоя плечом к плечу, мы отыскали нашу обувь и по очереди обулись. В этот момент со своей верхотуры как раз подоспели дамы. Заморачиваться с поисками им, в отличие от нас, не пришлось: каждая достала из тех же недр, что и мужчины - свои клинки, пару тонких подошв с перемычками и мигом нацепила поверх носков. При этом ни одна вроде как не сгибалась в талии и не подбирала под себя ногу на манер аиста: такой вот фокус, однако.
Потом дамы взяли под руку каждая своего павлина и величаво прошествовали мимо нас.
- Ты где ночуешь, Исидор-Исидри? - спросил мой новый знакомец.
- Пока присматриваюсь. А что, есть проблемы?
- Проблемы? Не понял. Понял. Трудности. Нет, можно в доме странников, а то и прямо здесь, рядом с залом для намаза. Только не сейчас, когда только что прошла салят-аль магриб, молитва сумерек, а сразу после салят аль-`иша, ночной молитвы. Чай заваривает сторож, а еду мы с тобой можем поискать на улицах.
Замиль нерешительно помолчал, а потом как-то сразу предложил:
- Только зачем тебе хлопотать на ночь глядя? Мои родители, Музаффар-аби и Нариман-або, рады будут, если я приведу знакомого. Тоскуют после ухода моей сестрёнки Хафизат, её комната с той поры пустует.
Мне бы стоило сразу поинтересоваться насчёт сестры, но из-за того, что на меня обрушилась такая уйма имён, я спросил только:
- Как называют ваш город? Я видел надписи, но как-то не очень силён в здешней грамоте.
- Город? Вот так сразу, не пройдя хоть половину и не познакомившись хорошенько? По-нашему Му`аррам, а заморские гости могут назвать Сам`айн.
Протяжный звук, который я обозначил апострофом, мой приятель изобразил, гортанно кашлянув. Не пойми что - то ли гласный, то ли согласный.
Также меня несколько удивил его подход: будто я был Алисой в Зазеркалье, а город - пирогом, который я покушался съесть.
Домик, куда меня привели, стоял близко к окраине и напоминал собой кубик рафинада на подносе, где был сервирован богатый файф-о-клок. Супружеская пара среднего возраста, которая трудилась в цветнике, как две капли походила на обычных российских дачников типично славянского происхождения: в балахонах поверх штанов и платках, распущенных по спине так, чтобы прятать от жаркого солнца шею, плечи и распущенные по ним русые с проседью волосы. Масть меня слегка удивила. Их темноволосый и кареглазый сын, да и я, как помнится, куда больше напоминали татар из хорошего рода - тех, кого раньше дразнили казанскими сиротами. Взамен взятой штурмом столицы и лишения исконной доли некоторым счастливцам вручали христианское крещение из-под палки и свеженькое дворянство без запаха гари.
- Вот Исидри согласился у нас жить, - представил меня Замиль.
- Милая девица, - матушка Замиля улыбнулась всеми морщинками, прищурила блестящие голубые глазки, и по этой мимике я сразу понял, что она глуховата. Отчего и ошиблась - а я смутился не на шутку.
- Нечего стыдиться, что ты приглядный юноша, Исидри, - поправил её ошибку батюшка. - Такого и в зятья позвать не стыдно.
- И нарядить есть во что, - упорно продолжала матушка. - Уходя к Великой Матери, наша Хафизат ненадёванное бросила.
- А уж где поселить-то! - смеясь, кивнул их сынок. - Тем более имеется. Ладно, друг, будем считать, вступительный экзамен ты прошёл.
Комнатка оказалась в глубине дома - наружу выходишь мимо всех дверей, зато легко уединиться. А если имеется ловкость, так и окно, глядящее во двор, широко растворяется, к тому же затенено пышными, словно кринолин, розовыми кустами.
Я окинул взглядом белёные стены, ниши, затянутые суровым полотном, плетёную циновку на полу. Мебели было по минимуму: высоченный матрас для спанья, крытый брезентом или чем-то вроде, круглый столик вровень с матрасом и рядом - несколько плотных подушек. И, разумеется, одна ниша предназначалась для потайного камушка, рядом стояли медный кувшин и большая полоскательница. В интерьере преобладали серые и золотисто-жёлтые тона. "На новые квартиры, что ли, всё переехало", - сказал я себе.
- Насчёт одежды - не очень-то шутка, - говорил тем временем Замиль. - Смотри!
Откинул занавес одной из ниш - и на меня хлынул водопад красок, звуков и ароматов, наполняя всю комнату. От движения воздуха шелестели пёстрые шелка и тончайшая шерсть, пели ожерелья и подвески, сухая лаванда, мешочками с которой домашние пытались защитить наряды от всеядной моли, со временем, кажется, вся обратилась в запах. Понизу шеренгой выстроилась обувь - туфли с расписными каблуками, сандалии на резной подошве, костяной или деревянной, рядом с ними аккуратная стопка плотных покрывал с изысканным рисунком.
Кажется, у меня отвалилась челюсть.
- Не думай, что это всё женское, - рассмеялся Замиль. - Сестра была старшая среди нас, детей, я на двенадцать лет её младше. Рождались одни девочки, а ты ведь сам знаешь, как иным родителям хочется мальчишку. Есть такой старинный обычай: чтобы показать Аллаху свою жажду, одну из дочерей объявляют сыном - бача-пош. Наряжают по-мужски, учат наравне с мальчиками, дают больше воли, чем дочерям, и куда меньше с ней нянчатся. В Сконде всё это не даёт особенных преимуществ - ученья меньше, зато синяков больше. Мальчишки ведь лентяи и между собой дерутся, оттого и у хакима с его тростью куда больше к ним претензий. Когда я, наконец, родился, в переодевании не стало никакого смысла. Только привычки бывшего Хафиза - они так и остались при Хафизат. Наш отец умеет готовить куда лучше матушки, но дочка больше перенимала у него столярное и слесарное мастерство. Ей всегда нравилось наряжаться пышно, как юноша, которого выгодно сватают, но держать в руках иголку было не по ней - это портило пальцы. Правда, нянькой мне она стала отличной: в малолетстве я только её к себе и подпускал. Матушке приходилось сцеживать молоко. Вот тогда мой або, старший брат-отец, и заговорил о том, что время ему вернуться к себе прежнему - истинной женщине... Ведь мужчина не может взять за себя мужчину и родить от него ребёнка. Хотя речь шла, думаю, не о последнем.
