- Как раз посерёдке пограничной полосы, - продолжал он словно бы для себя одного. - А вот это как раз неплохо. Пропихну парня сквозь кордоны, сам побреду в караван-сарай, чаю-кофию нахлебаюсь, а оттуда прямо домой.

- Почему мне с тобой нельзя? - спросил я.

- Не судьба, - ответил Торригаль веско. - Если свернуть с данного тебе пути, с самого начала дело не заладится. Мы, понимаешь, народ суеверный и рисковать большим из-за малого не желаем. Да к тому же: чем тебе не угодило самая цветущая земля Вертдома? Цветущая за исключением пустыни, ясное дело. Твои земляки там попадаются редко - сказываются стереотипы и предубеждения против ислама. Хотя мусульманство местными жителями понимается очень свободно.

- То есть?

- Оно такое, каким бы оно стало без крестовых походов, Чингисхана и гибели Великого Шёлкового Пути. А, может быть, и вообще не стало. Мудрым и великодушным победителем.

Я чуть напрягся от его рубленого стиля. Тем временем пейзаж прояснился окончательно. Мы стояли на обочине широкой и ровной дороги, вымощенной каменными плитами, уложенными стык в стык. Прямо по курсу гуляли двое усатых молодцов в шапках, напоминающих венец Мономаха, с флажком, воткнутым в верхушку, шароварах и сапогах. Свои кольчуги парни носили с такой ухваткой, будто они ровным счётом ничего не весили.

Торригаль подтолкнул меня к ним и сказал:

- Один рутенец для Сконда. Без выправленных бумаг.

- Это к старшему, - деловито отметил один из юнцов. - Выправит. Но сами не забывайте, что диркам по-прежнему запрещено находиться в Сконде без казённой надобности.

Говорил он без акцента, можно сказать, в лучших традициях петербургского вещания, только чуть тянул гласные звуки: словно распевался перед выступлением.

- И такой приём после того, как я вербовал здесь ополченцев? - риторически спросил Торригаль. Я, однако, не заметил, чтобы он сильно возмутился.

- Защита побережья - дело государственное, то есть казённое, - возразил другой пограничник. - А тут личная надобность.

Этот чуточку окал - я бы определил какой-то северный говор, но фиг его знает, как тут со сторонами света.

- Да я не спорю, всё равно нет времени на разборки, - миролюбиво заключил мой спутник. - Нельзя так нельзя.

- Тор, так ты меня уже сейчас-с-бросишь? - В моём голосе, кажется, прозвучала лёгкая паника, потому что он, уже уходя, повернулся и ответил:

- Я ведь не одной болтовнёй тебя грузил. В тебя и подсказки загружены - вроде плавающих или ментального гида. Когда приспичит, всплывёт или найдётся само. Только ты всё равно не стесняйся, спрашивай побольше, тебе пока не стыдно слыть дураком и невеждой. Ибо ты таков и есть, и все остальные это знают. Как оперишься - спрос с тебя будет побольше.

А потом, насколько достало руки, подтолкнул меня вперёд - раньше, чем я уразумел, что такое "дирк".

3

Тот страж, который с оканьем, привёл меня к начальству, которое отличалось, в дополнение к усам, ещё и бородкой в духе д`Артаньяна. Зато на шлеме не было минихоругви - одна серебряная шишечка. Офицер любезно осведомился, как моё имя, кто я по батюшке, каким владею ремеслом (книжник) и ради чего я прибыл в их страну (ясное дело - странствовать), чтобы записать меня в документе. Результат, выраженный закорючками, мало похожими на кириллицу с глаголицей, читался как "Исидри ибн Юханна Рутейни Китабчи Ильгизар", и я поклялся себе, что никогда не стану предъявлять эту вереницу особей при знакомстве - во всяком случае, с представительницей прекрасного пола.

- Кстати, почему такая огласовка - "Исидри", а не "Исидоро" или "Исидро"? - спросил я.

- В Сконде немало морских людей, у них имена с конечным "о" женские, а мужские все с "и", - ответил офицер.

Также он посоветовал не объявлять себя ни преподавателем - "мударрас", ни торговцем - "тэгер", ибо это налагает обязанности, которые я, скорее всего, не захочу нести. (И звучит не очень, подумалось мне, особенно то, что вроде пидараса.) А вот если объявить себя знатоком книжной учёности и паломником по достопримечательностям - это вызовет уважение.

- Уважение - это хорошо, а кормиться чем? - спросил я в лоб.

В ответ офицер достал из шкафа и выложил передо мной увесистый кисет, затянутый двойной тесёмкой:

- Вот вам от казны. Если тратить лишь на еду и небольшое баловство, хватит на лунный месяц, а то и более. Жить можете бесплатно, в одном из странноприимных домов, только не в караван-сарае, тамошние цены себя не оправдывают. Своего рода косвенный налог на торговлю и стражу, вы понимаете. Задёшево питаться фруктами можно в общественных садах, да и ночевать там же, в шатре или куще; мыться раз в неделю - в любой бане, кроме самых знаменитых. Да, и оденьтесь добротнее - многие ходят для этого к старьёвщикам, это не считается зазорным, напротив, так вы сбережёте дары природы и чужой труд.

На этих словах я покосился на свою брюкоюбку - не то чтобы поистрепалась, но выглядела во всех смыслах не слишком свежо. То же и с туникой, где проявились некие странные отметины, в основном на спине и бёдрах.

- Условие займа такое, - продолжил мой собеседник. - Если решите до или по истечении срока вернуться, - он целиком ваш. Отыщете занятие, приносящее верный доход, - вернёте деньги так скоро, как сможете. Не полагайте себя опутанным хоть какими-то обязательствами: вам заплатили, чтобы ваша поспешная и неумелая деятельность не принесла ущерба.

Вот с таким напутствием я отправился дальше. Сейчас, оглядываясь назад, не перестаю удивляться тому, что прошлую жизнь как бы стёрло или затуманило. Видимо, Тор мельком позаботился о том, чтобы я невзначай не выдал о себе больше, чем самому хочется.

Городок впереди уж точно был не столицей. За невысокими глинобитными оградами сплошные сады, в которых прячутся небольшие белые дома, Над головой - арки цветущих ветвей и нити с яркими флажками. Чистенько и пустынно. Встречались мне в основном мужчины, причём старики, в блаженном раздумье сидящие либо на лавочке у калитки, либо в позе лотоса - посреди цветущей клумбы. У них мне как-то неудобно было спрашивать, где тут можно заночевать и кстати подкормиться. Таблички и щиты с надписями-то были, но русского подстрочника к ним не прилагалось.

"Если с подачи Фила Родакова наш язык употребляется повсеместно - стало быть, он в своём роде эсперанто", - сообразил я.

В то же время здешний мирок не пытался изобразить из себя ребус, но раскрывался более-менее охотно. Я заприметил широкое в кости зданьице, которое факт было дармовой ночлежкой - от него так и веяло чистотой. Вполне предметно: горьковато-едким полынным дымом. Ах, емшан - запах дома, аромат скитаний! Плюс неплохое народное средство от клопов и тараканов.

Рядом с обителью странников высился павильон с галереей и выходящими на неё подслеповатыми оконцами - они были полуоткрыты, в них, выхлёстывая наружу, клубился пар с лёгкой примесью лаванды, лабазника и гвоздики. Без комментариев: снова налицо визитная карточка. (И не говорите мне, что пар незаметен, а цветок и его запах - разные вещи.)

А далее высились тонкие стрелы, направленные в полуденное солнце. Каждая была похожа на космический корабль, стартующий из облака раскалённой, клубящейся пыли, только вот пыль успела застыть и сформироваться в нечто резное и по виду лёгкое. Мечеть с четырьмя минаретами? Разумеется. Но какая удивительная архитектура... Муж в своё время говорил, что дома Аллаха в каждой стране легко узнаются и в то же время уникальны.

Так вот. Как только я это вспомнил - с ближней башни воспарил голос, сильный, грудной, медовый, - расправил крылья в облаках, разрывая смурную пелену, и в щель между ними обильно хлынуло солнце.

Я и позабыл в своём низу, что так бывает. Оттого не сразу понял, что светило не восходящее, а низкое, вечернее. Оно было цветом как апельсин-королёк моего детства, и его лучи проницали через каждую травинку, высвечивая её суть.