— Эй, малышка, смотри, это волшебная монетка! Она хочет показать тебе чудо!

Девочка всхлипнула и покосилась на мою сестру, всё ещё пряча лицо за юбкой матери. В заплаканных красных глазах промелькнули неверие и интерес, а Инна, заметив это, показала девочке золотистую металяшку. Секунда, взмах руки, и ладонь моей сестры была пуста, а девочка, всхлипнув в последний раз, отпустила подол матери и сделала неуверенный шаг к Инне.

— Где пенни? — пробормотала она, с удивлением глядя на уже поднявшуюся Инну — толпа продолжала медленно, но верно нести нас вперёд.

— Упорхнуло, но может вернуться, — ответила сестра. В глазах девочки разгорался восторг, а слёзы медленно высыхали, испаряясь от нестерпимого жара.

— Верните пенни, леди! — попросила малышка и потёрла перемазанный сажей нос.

— Не приставай к леди, Мэри, — одернула её мать, но Инна лишь усмехнулась и, протянув к девочке руку, тоном заправского фокусника произнесла:

— Где же моя волшебная монета? Смотри внимательно, она где-то здесь… А, вот же она!

В следующую секунду Инна вытащила монетку «из-за уха девочки», и та залилась веселым смехом, таким неуместным здесь, в этом Аду. Наверное, даже во тьме порой вспыхивает свет, если ребёнок может смеяться на пепелище собственной жизни?..

Инна улыбнулась в ответ и всю дорогу до реки показывала прибившимся к ней детям фокусы. Помнится, этим штукам сестра научилась ещё лет в четырнадцать — ей всегда нравилось «создавать иллюзию чуда, зная, что чудес на свете не бывает». Она и меня пыталась научить, но не получилось — мои пальцы отказывались правильно держать монеты и вечно их роняли. На полпути же к Инне присоединилась и Дина, у которой всегда и везде с собой была колода карт, и моя подруга, знавшая лишь пару карточных фокусов, но умевшая профессионально и зрелищно тасовать карты, развлекала детей, перебрасывая кусочки картона и виртуозно ими манипулируя. Тейлор с удивлением спросил у меня, не бродячие ли мы артисты, и я, подумав, что жизнь — и впрямь театр, а люди в ней — актёры, согласился.

Выйдя на набережную, мы увидели как в мутной, чёрной воде отражается далёкое, словно призрачное пламя. Огонь вздымался к небесам, разрывая пелену сизого дыма, и ревел так, что мог оглушить любого.

Треск пламени, грохот рушившихся домов, крики людей, плеск воды о камни набережной. Дождь из пепла, укрывавший город саваном праха. Нестерпимый жар, выжимавший из тела последнюю влагу. Ужас, охватывавший людей при одном взгляде на полыхавший вдалеке огонь. А ещё смех детей, смотревших на маленькое чудо в руках двух «бродячих актрис», которое отвлекало их от кошмара, ставшего реальностью.

Контраст — самое страшное в жизни. А самое грустное то, что к нему привыкаешь.

Мы брели вдоль набережной подальше от огня, кто-то из лондонцев пытался найти способ перебраться на ту сторону Темзы, а огонь всё разгорался, и за нашими спинами полыхала огненная дуга, уничтожавшая всё на своём пути. Но ничто не вечно. И это пламя погаснет через три дня… которых не будет. На этот раз у стихии было лишь три часа, и она поглотила их, как и всё вокруг. Мир вдруг полыхнул белым, и в молочном мареве растворились алые блики, безразличный плеск волн о камни, крики ненависти и детский смех. Мир рухнул, упокоившись под тоннами пепла. А ему на смену пришёл новый мир — спокойный, уютный, мирный…

«Король умер, да здравствует король!»

Иначе в этой жизни не бывает.

====== 26) Понимание ======

«Verae amititiae sempiternae sunt».

«Истинная дружба вечна».

Белое марево развеялось, и я обнаружил, что стою в центре собственной кухни. Дина стояла рядом, а Инна лежала в коридоре, но если сестра и потеряла сознание, то ненадолго, ведь она уже пыталась подняться. Я вздохнул, провёл рукой по лицу и обнаружил на ней чёрную, липкую от пота сажу. Кошмар… Но зато здесь можно было свободно дышать, а жар не заставлял кровь закипать в жилах. Прокашлявшись, спросив у Динки, как она, и получив в ответ: «Вроде бы нормально», — я отправился в душ, начхав на возмущение сестры. Ну а что, она могла наплевать на жизни других, а я не имею права лишить её душа? Короче говоря, мне было хреново, и я пытался смыть с себя не только пот, гарь и усталость, но и воспоминания. Воспоминания об умирающем человеке, которого мы обрекли на мучительную смерть в огненном Аду…

А ещё я никак не мог понять, в кого же все эти «походы» превратили мою сестру. Я никогда не понимал её, но раньше не замечал в Инке жестокости. Да, она всегда ставила свою жизнь и собственный комфорт выше жизней и комфорта остальных людей, но раньше она умела сочувствовать, переживала за тех, кто страдал! Теперь же я увидел абсолютно безжалостное существо, которое не было моей сестрой. Я не знал его. И только когда к Инне подошла девочка, вместе с десятикопеечной монетой вернулся хорошо знакомый мне образ хамоватой, вредной, но доброй сестры…

Где я ошибся? В тот момент, когда решил, что знаю Инну, и она не может быть жестокой? Или когда подумал, что она изменилась, хотя на самом деле этот монстр всегда жил в ней — просто он спал, а теперь его разбудили? Наверное, и то, и другое. Наверное, я вообще ничего не знаю о своей сестре. Ведь когда наш дом взорвали, и меня придавило штукатуркой, я не мог и слова сказать — только смотрел на корчившуюся на полу мать… И мечтал лишь об одном — чтобы ей помогли. Ведь я был в порядке, хоть и болело всё, но мама умирала, и ей нужна была помощь. А Инна… Она начала разгребать завал штукатурки, чтобы вытащить меня. Пожалела ребёнка? Решила спасти родного человека, а не чужую женщину? Хотела отомстить моей матери? Не знаю. Да и знать не хочу. Я тогда даже не заметил, что меня откапывают — видел только лицо матери. А потом вдруг почувствовал свободу, дышать стало легче, и мать исчезла — меня перевернули, и я увидел лицо сестры. И в тот момент я возненавидел её за то, что она спасла меня, а не мою мать. Но потом, спустя несколько лет, понял, что надо быть благодарным, а не злиться — она ведь не ушла, бросив нас всех, а попыталась мне помочь. Вот только стоны матери, её просьбы о помощи до сих пор иногда звенят у меня в ушах. И я не могу понять, как Инна могла проигнорировать их. Да что там, даже наш отец, как потом оказалось, просил её о помощи, но она даже не попыталась сдвинуть придавивший его шкаф. Почему? Впрочем, я знаю, что она презирала отца за то, что он отправил её к бабушке. Но в чём была виновата моя мать? И почему Инна решила спасти того, кто не просил о помощи и не нуждался в ней, проигнорировав истекавшего кровью человека, молившего о спасении? Мне этого не понять. Никогда. И, думаю, теперь я знаю, почему. Потому что Инна не такая, как я. Она живёт по своим правилам, которые вряд ли примет «цивилизованное общество». То, что прячется в глубине её души, меня пугает, но когда оно спит, Инна всё та же высокомерная, но добрая девчонка, которую я привык видеть рядом. А значит, я должен сделать так, чтобы это существо в ней не просыпалось. Я должен помочь сестре избегать ситуаций, когда она должна будет стать жестокой, чтобы выжить. Может, я опять слишком много на себя беру, но, как бы то ни было, ту Инну, которую знаю, я люблю. Она важна мне, и я не позволю ей превратиться в демона. По крайней мере, сделаю для этого всё, что от меня зависит, ведь Инка неплохой человек, и она заслуживает нормальной жизни — без этих чудовищных моментов выбора, когда ты должен решить, спасти свою жизнь или пожертвовать ею ради других. Я просто надеюсь, что, если защищать сестру от этого выбора, ей не придётся становиться тем страшным существом.

Я надеюсь на чудо.

Выбравшись из ванной, я отправился к себе. Общаться ни с кем не хотелось, видеть кого-то тоже, и я зарылся под одеяло, надеясь, что смогу заснуть, а утром всё снова будет хорошо, и кошмар исчезнет. Вот только на этот раз я так и не смог убедить себя принять то, что произошло, как данность. Потому что совесть буквально кричала о том, что я не имел права бросать умирающего в огне. И никакие оправдания не помогали. Я струсил. Предал самого себя. Сбежал. И это было гораздо хуже, чем полные ужаса часы в Америке, когда я сделал всё, что мог, чтобы помочь нуждающимся…