Это слово жестокое. Но справедливое. Оно чёрное. Но оно белое. Оно потеря. Но оно надежда. Смерть — это уход тех, кто нам дорог, к чему-то лучшему, к забвению и покою. Но она приносит тем, кто остался жив, слишком много боли. Если бы можно было умирать вместе с теми, кто нам дорог… Но это не всегда возможно. И остаётся только плакать и кусать губы, чтобы заглушить боль. Но она не заглушается, только нарастает, как снежный ком, а потом… а потом вдруг понимаешь, что ком рассыпался на миллион снежинок и укрыл ими душу. Это саван. Саван из тысяч льдин. И он заморозит боль, навсегда поселив её в душе. В самой её глубине. Там, откуда её не прогнать… И эта боль станет фоном, который заморозят навечно, словно в леднике. Ты станешь её пленником. И если это случилось, ты заслужил. Всеми грехами своими заслужил. А безгрешных людей нет.

— И что дальше? — вывел меня из ступора Гробовщик, и я, вздохнув, закончила:

— У Стаса был друг, Влад. Он тоже был из этого сообщества, как и его жена. Только Влад, в отличие от Стаса, был очень круто с бандитами завязан — он не просто бизнесмен, но и выполняет кое-какую работу для своей «крыши»… Только мне на это наплевать. Я не лезу в его жизнь, он — в мою. Стас нас познакомил давным-давно, но мы редко общались — Влад и Галя жили в этом городе, а я и Стас — в Москве. Ну а когда родители сказали, что я должна уехать, и предложили выбрать город, я решила податься сюда — чтобы знакомые лица были поблизости. И с тех пор иногда Влад помогает мне. Они с женой не имеют отношения к Лайфстайлу и всему остальному, специализируются исключительно на бондаже, то есть на связывании. И когда мне плохо, я связываю Галю — она любит мои сессии. Но с нами всегда присутствует Влад — безопасность прежде всего. Я ведь совершеннолетняя и диагноз под вопросом, но… Я адекватна и никогда не причиню вреда нижнему, но рисковать — значит нарушить принципы БРД. А это недопустимо. Я ведь никогда не прихожу к ним сразу после срыва. Сначала гуляю, успокаиваюсь, иногда даже в драку ввязываюсь — почему-то на меня любят нападать всякие гопники… может, потому что я люблю гулять по их районам? Ну да не важно, главное, когда я успокаиваюсь, меняются мои приоритеты; обычно я люблю подчиняться, но, когда нервы только-только пришли в норму, мне хочется почувствовать власть. И тогда я иду к Владу и Гале, а после пары тестов на адекватность и осознание происходящего мы начинаем сессию. Они вроде рады — Галя говорит, что у меня получаются шикарные обвязки, из которых невозможно выбраться… Ещё бы — ходзёдзюцу мне в помощь! Да и эстетически это красиво — со стороны наблюдать приятно. Влад даже самые красивые обвязки фотографирует и потом показывает на встречах членов сообщества, я-то у них не числюсь официально…

— Значит, тебе нравится именно лидировать после этих вспышек ярости? — тоном заправского психотерапевта уточнил Гробовщик. — А что насчёт того, как ты выплёскивала гнев на меня? Только власть?

— Нууу… нет, — сдалась я. — Когда я делаю обвязку — я спокойна и мне нравится именно тот факт, что чья-то жизнь в моих руках. А вот когда я на тебя кидалась… Извини…

— Ничего, продолжай, — кажется, ему и правда любопытно. Я — подопытная мышь. Ну и ладно, так даже интереснее. Ведь я не пациент, а именно подопытная крыса…

— Когда я тебя бью, это то же самое, что и когда я избиваю тех, кто это заслужил. Я вымещаю свою ярость и одновременно с тем наказываю. Это справедливо.

— Значит, здесь власть выражена более агрессивно. Там — диктат, тут — тирания.

Вот ведь вывел концепцию!

— Типа того, — неопределённо пожала плечами я, не зная, соглашаться или нет. Просто с такой стороны я это не рассматривала.

— А боль? Тебе нравится причинять боль? — это намёк на садизм?.. Нет, вот здесь Гробовщик неправ… наверное.

— Да как-то, если честно, когда меня «клинит», мне не хочется ничего, кроме…

— Кроме?

— Да, причинить боль, но не ради неё самой, — вздохнула я, не зная, как это объяснить. — Понимаешь… мир становится алым. И я хочу отомстить. Это всё.

— Значит, боль не так важна… — призадумался жнец, а затем ехидно так захихикал и протянул: — Ты в эти моменты выплёскиваешь обиду за все свои невзгоды и раздражение на всех, кто тебя унижал. И получается, что ты не только «караешь» их за то, что они сделали, но и добавляешь проценты за поступки других. Словно срываешься за всё, на всех и изо всех сил! А ведь по сути, если бы не эта неконтролируемая ярость, ты могла бы «наказывать» их куда более справедливо. А так получается, что они наказаны не только за свой проступок. Тебе ведь сложно остановиться, и нет гарантии, что в следующий раз «наказание» не станет излишне жестоким. Что ты не перейдёшь границы, тобой же и установленные.

Я поёжилась. Он был прав, во всём прав, но… я не знала, как от этого избавиться. Это было просто невозможно… Я всегда стараюсь себя контролировать, но в результате всё сводится лишь к тому, что, избив нападавших, я заставляю себя встать и уйти до того момента, как их травмы станут излишне опасными. Я с детства ввязывалась в драки, и тогда меня оттаскивали — я не могла заставить себя перестать бить врага до тех пор, пока ярость не уляжется. А затем стала ловить себя на том, что в определённый момент, когда гнев начинает ослабевать, могу встать и уйти. Не сделать удары менее сильными, а именно встать и уйти. И это помогало… им. Не мне. Потому что ярость продолжала клокотать и успокаивалась лишь через некоторое время. И вот в такие моменты пересекаться с кем-либо было крайне опасно — любое неосторожное слово могло вывести меня из себя снова. И если обычно я большую часть язвительных слов в свой адрес пропускала мимо ушей (хотя это было очень тяжело), то в такие периоды приходилось сражаться с самой собой, чтобы не дать в челюсть очередному зубоскалу, смеющемуся над моим внешним видом или поведением…

— И как мне это сделать? — с тяжёлым вздохом спросила я и продолжила собирать обрывки карт.

— Я помогу, — хитро протянул Гробовщик, а я всё же решила спросить о том, что не давало мне покоя:

— А тебе это зачем? Какая выгода?

— Правильно мыслишь! — рассмеялся, а точнее, захихикал жнец. — Я не из любви к «ближнему» это делаю. Просто я давно изучаю вопросы жизни и смерти, но изучить их, не познав сущность человека, практически невозможно. Как создаётся Плёнка, на которой запечатлевается вся жизнь человека? Почему одни кадры ярче, другие смазаны, а третьи словно выцвели? Как влияют эмоции на Плёнку? Как события влияют на эмоции? Как характер человека влияет на качество записи? На эти вопросы сложно найти ответ, если не общаться с живым человеком. А если я с тобой пообщаюсь, проведу парочку своих экспериментов, то, когда ты умрёшь, смогу просмотреть их влияние на Плёнку. Я уже достиг потрясающих результатов в воссоздании и воспроизведении Плёнки, с последующим её вживлением в мёртвое тело, но пределов совершенству нет! А значит, надо попытаться зайти с другой стороны.

— Ты научился оживлять людей? — да быть того не может. Он же из них зомби делал, судя по манге, безвольных трупов… Неужели он сумел достичь желаемого?

— В какой-то мере, — протянул Гробовщик загадочно, и стало ясно, что на большее рассчитывать не стоит. Ну и ладно, обойдусь.

— А как ты увидишь мою Плёнку? Убьёшь после того, как вопрос с Инной будет решён? — меня это даже не расстраивает. Наверное…

— Нет, зачем же? — хихикнул жнец и погрозил мне чёрным когтем. — Нам нельзя убивать тех, чей срок ещё не пришёл! Твоя жизнь для меня как вспышка — пройдёт, я и не замечу. А затем просмотрю Плёнку в архивах жнецов.

— Хитро придумано.

— Не очень — вполне банально.

Спорить я не стала — ну мало ли, для него это и впрямь банально? Гораздо полезнее было бы убрать карты, чем я и занялась. А вот Гробовщик начал выдавать мне ценные указания в виде упражнений, которые я должна буду делать, чтобы научиться сдерживаться. Под конец же он сказал, что если я не поверю в себя, ничего не выйдет, а обуздать гнев до самого конца, чтобы он и не появлялся, вообще невозможно, потому главное — научиться его контролировать, а мне это по силам. Я не знала, смогу ли научиться этому, но решила поверить — не в себя, а в то, что Гробовщик знает, о чём говорит, и его методы окажутся эффективными. Ведь верить в других мне всегда было легче, чем в себя. Другие — они знают, чего хотят, знают, как этого добиться, а я… Я себя не понимаю. Никогда не понимала. И моё «я» уплывает от меня, выскальзывает, как песок сквозь пальцы… Именно потому я и уважаю людей, точно знающих, чего хотят от жизни, понимающих самих себя. Я восхищаюсь ими. Но не могу стать на них похожей. А потому остаётся лишь смотреть издалека и надеяться, что когда-нибудь я смогу хоть немного понять саму себя. Правда, с каждым годом таких надежд всё меньше…