Судя по всему, на нашем берегу находилось пятеро солдат, остальные были за рекой, не считая двоих, пытавшихся затушить себя в холодной воде. Вот только от этого нам было не легче — они уже не лезли на рожон, и просто ждали, пока мы сами выберемся из укрытия. А до отправки в наш мир оставалось не так уж много… И тут раздался едва слышный голос Инны:

— Чёрт, не рассчитала. Баллоны…

Ну вот. У неё закончился газ в баллончиках. Зашибись, ситуация! Можно понадеяться, что они не пойдут на приступ, но если пойдут…

— Как только атакуют, бежим в сторону чащи, — прошептала сестра, а я подумал, что что-то не так. Уж больно у неё был странный голос — какой-то безжизненный и пустой… У неё не было плана? Или же?..

Участившиеся выстрелы прервали мои мысли, а треск кустов ясно дал понять, что солдаты пошли на приступ. И я отрешенно подумал, что этот треск странно похож на биение сердца — неровное, сдавленное, сумасшедше-отрывистое. Сестру я видел краем глаза — её закрывала фигура вжавшейся в землю Дины. Вот только когда Дина чуть посторонилась, я заметил то, что заставило меня замереть и почувствовать, как по спине бежит табун из мурашек.

Длинный чёрный ствол пистолета.

Я даже не заметил, что с меня градом начал лить пот, и понял это, только когда он начал заливать глаза. Я рыпнулся было к сестре, но пуля, пробившая дерево возле моего плеча, заставила меня снова прижаться к земле. Поднимусь — стану идеальной мишенью. Останусь сидеть — сестра нажмет на спусковой крючок. Что ты делаешь, Инна, уползай оттуда, пока не поздно!..

Кусты раздвинулись, а в следующий миг я увидел бледное, как полотно, лицо Инны, наставившей пистолет на солдата, с ненавистью смотревшего на неё и явно ожидавшего атаки пламенем, потому что он медлил с выстрелом и словно отгораживался левой рукой, обмотанной мокрой тканью (чужой мундир?) от несуществующего огня. Руки Инны дрожали, глаза бегали по лицу пришедшего, а губы беззвучно шевелились. Что она говорила? Молилась? Только не моя сестра… А в следующую секунду случилось сразу три вещи. Солдат американской армии ухмыльнулся и наставил на Инну револьвер. Я поднял фонарик и направил лазер ему в глаза. Грянул гром.

Солдат вздрогнул, зажмурился, и на его губах застыла непонимающая усмешка. А затем он как-то очень медленно выронил из руки револьвер и осел на землю. На синем мундире расплывалось багровое пятно. Как и на траве под замершим телом.

Она попала ему в сердце она попала ему в сердце она выстрелила чёрт возьми она прострелила его грёбаное сердце!!!

— Тихо.

Я вздрогнул и посмотрел на Дину. Она что-то шептала Инне, но я различил только: «Тихо. Так было надо». А её палец лежал на спусковом крючке, и в глазах, абсолютно пустых, не было ни сочувствия, ни ужаса, ни раскаяния. В них ничего не было. Только пустота.

Инна не смогла нажать на курок, солдат направил на неё револьвер, Дина выхватила пистолет у моей сестры и убила нападавшего. Она убила врага. Врага. Она спасла мою сестру. Она убила человека, который хотел убить нас. Да.

А ещё она сожгла солдат на поляне.

Я сглотнул и перевёл взгляд на реку. Нас не собирались штурмовать с той стороны, но смотреть на Дину я почему-то не мог. Как и на Инну, у которой на лице застыло выражение такого шока, которого я никогда в жизни не видел. Наверное, у меня морда не лучше. Ну и плевать.

— У нас есть два револьвера! — вдруг крикнула Дина, и я чуть не подпрыгнул на месте. — Мы не на вашей стороне, но и не имеем ничего против вас. Просто дайте нам уйти, и никто больше не пострадает. Вы видели, какое у нас есть оружие, и знаете, что теперь у нас ещё и револьверы. Просто дайте нам уйти. И мы вас больше никогда не побеспокоим.

— Вы — пособники краснокожих! Вы на стороне Британии? Плевать! Вам отсюда не уйти!

— Зря.

Почему-то этот ответ, спокойный, холодный и поразительно безразличный, не содержавший ни капли угрозы, был в сто раз страшнее, чем любое обещание немедленной расправы.

Ей всё равно ей просто всё равно Боже она не видит разницу между жизнью и смертью ей просто всё равно и так будет всегда запомни это не изменится ей всё равно!!!

Меня трясло, Инну тоже, люди, скрытые деревьями, о чём-то тихо совещались, Грелля не было видно, а Дина пустым взглядом смотрела на пистолет, словно её здесь и вовсе не было. Ей и правда было всё равно.

— Инна, отдай обоймы.

Даже знать не хочу, зачем они ей. Но Инна отдала требуемое, не произнеся ни слова, а Дина вдруг зашептала:

— Я открою огонь по их укрытию, а вы бегите. Я буду бежать последней, прикрывать отход. Только сначала — красный. Мы должны поджечь лес.

Это речь сумасшедшего, решившегося на суицид с товарищами, что ли?!

— Хорошо.

Инна трясущимися руками достала из сумки последний термос, и Динка начала поливать зажигательной смесью кусты прямо перед собой, а затем выплеснула оставшееся горючее вещество в сторону солдат, и оно разлилось по земле, пропитывая траву и сухие ветви. Сестра подползла к краю плотного зелёного укрытия и приготовилась бежать, сев на корточки. А затем грохот выстрелов стал сигналом к бегству. Инна кинулась в мою сторону, но со стороны солдат тоже зазвучали выстрелы, и сестра вдруг рухнула, зацепившись ногой за корень дерева. Быстрое движение ног, и она перекатилась за мой куст. Я подтащил её к себе, и в этот момент впервые понял, насколько же ей на самом деле страшно видеть смерть. Её трясло, глаза лихорадочно блестели, кожа была белая, как мел, а губы шевелились, повторяя, как мантру, одно и то же.

«Это просто сон, ты спишь, всё исчезнет, как только ты проснешься, это не правда, такого не бывает в жизни, да, бабушка?»

И так по кругу, по кругу, по кругу… Я никогда не задумывался о том, как Инне удалось сохранить рассудок, побывав в таком количестве катастроф, увидев столько смертей, а теперь понял. Бабушка. Она говорила ей, что этого всего нет, и Инна поверила. И продолжает верить. Потому что реальность её уничтожит.

Я поймал сестру за рукав и потянул к краю куста. Дина уже села на корточки, приготовившись бежать, а я включил фонарик и начал водить лазером по тому направлению, где, скорее всего, прятались солдаты. Тихий вскрик сообщил, что в одного я попал, остальные, скорее всего, закрыли глаза, чтобы не попасть под действие луча. В этот момент Динка щёлкнула зажигалкой и со всех ног кинулась к нам, не глядя стреляя в сторону реки — ведь в Инну палили и оттуда тоже. Мы с сестрой тоже подскочили и бросились бежать, а вслед нам неслись пули, но густо растущие деревья не позволяли попасть тем, кто был за рекой, а взметнувшееся к небу пламя отвлекало тех, кто находился рядом. Треск огня сливался с криками, призывавшими не дать нам уйти, грохотом выстрелов и биением моего собственного сердца. Оно, кажется, хотело пробить дыру в груди и, переломав ребра, упасть на землю — лишь бы подальше от плена… Но мы всё бежали и бежали, а сердце всё так же билось по ребрам, не в состоянии спастись.

Не знаю, куда и как мы мчались — дороги мы явно не разбирали, хотя Инна задавала направление бега, так что на счёт неё я уверен не был. Но лес вскоре начал редеть, и мы оказались перед той самой деревней индейцев, которую покинули всего пару часов назад, и которую уже оставили солдаты. Вот только это была не она. Вместо вигвамов стояли чёрные, обугленные ветки, на некоторых ещё плясали языки пламени. Вместо жителей, столпившихся в круг и обсуждавших пришельцев, лежали исковерканные, лишённые скальпов тела.

«Ты знаешь, как снимают скальп?»

Лучше не знать, лучше не смотреть, лучше не понимать… Но я понимал. И я видел. Видел кровь, видел боль, видел смерть. Некоторые тела, лежавшие рядом с тем, что некогда было вигвамами, тоже обуглились, и в воздухе витал тошнотворный, страшный запах.

Запах смерти.

Там, на поляне, где сгорели (они заслужили) солдаты американской армии, запах был другой. Там не было отчаянья. Там не было детей, у которых срезали кожу вместе с волосами. Там не было женщин, по которым проскакали лошади.