Кстати, я так и остался в кедах и чёрном спортивном костюме, включая куртку на «молнии» и серую футболку, а эта балда решила выпендриться и напялила кроссовки, спортивные штаны и главное — рубашку с длинным рукавом. И ладно б какую свободную, тогда бы я и слова против не сказал! Фигу. Это была обычная офисная блуза, только чёрная. На моё же возмущение Динка ответила, что руки оголять не хочет — вдруг холодно будет? Ага, так я ей и поверил! Это её пунктик — не носить короткие рукава и юбки. А свободную рубашку в прошлый пространственно-временной континуум засосало, точнее, самураи с рыбаками испоганили. Вот ведь дикий народ, племя гор… точнее, побережья. Правда, под рубашку Динка напялила (с моей подачи) футболку и обещала «если что» начхать на свои пунктики и драться без ограничителя в виде узких рукавов. Ну хоть какой-то плюс!

Когда часы пробили двенадцать, мы начали собираться на работу. Точнее, Динка собиралась на трудовые подвиги, а я решил её проводить. Нет, я не джентльмен, просто нам сейчас расставаться было не с руки. Минут через десять мы, наконец, вырулили во двор, и как только зашли в переулок, повторилась недавняя история. Мой мозг взорвался от боли в затылке, глаза заволокло белой пеленой, а ноги подкосились, как у алкаша с бодуна. И я полетел в пустую тёмную бесконечность, у которой не было ни начала, ни конца, ни пола, ни потолка, ни прошлого, ни будущего. И только острое одиночество давило на виски, как боль — на затылок…

Очнулся я всё с той же тупой болью в башке и подумал, что меня бесит такая реакция организма на перемещения. А в фильмах никто сознание не терял! Чего мне так не везёт?! Под щекой ощущалась холодная земля и, кажется, трава, а судя по температуре воздуха, мы попали в место с мягким климатом, где сейчас царило лето, ну, или поздняя весна. Зря куртку спортивную одевал…

Разлепив глаза, я с удивлением обнаружил перед своим носом высоченное дерево с мощным стволом и, усевшись, начал оглядываться. Глаза слезились, картинка расплывалась, в ушах цвела вата, но кое-что всё же в унылом пейзаже заметно выделялось и добавляло минусов создавшемуся положению. Это «что-то» было красным пятном, которое ко мне стремительно приближалось и верещало нечто нечленораздельное. Говорю же: уши у меня заложило. А лучше б вообще оглох — хоть Сатклиффа не слышал бы… Ну почему на этот раз с нами именно он пошёл?!

— Лёшечка, как ты себя чувствуешь? Я старался переместить вас поаккуратнее, но твой организм ещё не совсем привычен к подобным вещам, вот он и отказывается нормально реагировать! Ах, жаль, что у тебя не пошла кровь носом — такое часто бывает! Но раз уж не пошла, плохо, что остальные симптомы налицо. Но ничего, ты скоро привыкнешь, и перемещения не будут причинять неудобства, поверь!

Где у него логика? Давно разложилась, наверное. Потому как умерла при рождении этого гражданина… А он у нас старый, дряхлый, ходячий труп!

— Я в норме, — поморщившись, прохрипел я, поражаясь на свой голос, странно осипший и какой-то чужой, безэмоциональный. Грелль что-то говорил, но я не слушал — осматривался в поисках сомнительно-прекрасной половины нашего общества. Динка обнаружилась справа от меня — она уже продрала глаза и, лёжа на спине, пыталась осмотреться. Инна же лежала «мордой в пол», точнее, в землю, и признаков жизни не подавала. Подползти или нет? Да ладно, сама оклемается. Главное, жива, остальное — дело наживное.

— Где мы? — прервал я пространное повествование жнеца о том, как быстро человек может привыкнуть к перемещениям во времени и пространстве.

— Сек-рет, — по слогам изрекла эта красная плесень и подмигнула мне. Убил бы… Жаль, не смогу.

— Дин, что думаешь? — переадресовал я вопрос более адекватному члену этой экспедиции.

— Пока не знаю, — вздохнула мисс Ходячая Энциклопедия, идущая на красный диплом исторического факультета, и соизволила принять вертикальное положение.

Я тоже поднялся и с удовлетворением отметил, что Инка начала приходить в себя. Она в этих серых брюках и белой кофте с чёрным рюкзаком на спине черепаху напоминает, вот правда. Хотя, судя по тому, сколько в этом самом рюкзаке полезностей припасено, она — хомяк. Но это уже детали. Пока мы с Диной осматривались, пытаясь вычислить место пребывания, сестричка моя, чтоб ей во сне Дима Билан частушки матерные пел, прочухалась и, усевшись, пробурчала:

— И почему я всегда сознание теряю, а вы нормально перемещаетесь?

— Потому что мы круты, в отличие от тебя, неспортивной, — хмыкнул я и зарылся в большой куст неизвестной этимологии. И почему в прошлом всегда воздух такой чистый, что башка кружится? Не хотел бы я тут жить…

— Да мы тоже сознание потеряли, — сдала меня с потрохами Динка. Предательница! Что за бабская солидарность, Асмодея вам в друзья?!

— Лёшечка, пойди, убейся об стенку, — любезно пожелала мне Инка.

— А ты тогда не забудь после моих похорон себя в жертву на алтарь оживления положить, — хмыкнул я и вылез из кустов, в которых ничего интересного, к сожалению, не обнаружилось. Видать, даже для ягод не сезон был, а жаль. Вон, Сатклиффа бы накормил — может, его понос пробрал бы…

Инка хмыкнула и потёрла глаза, явно не собираясь вставать. Кажись, она пыталась дождаться, когда головокружение пройдёт, но времени у нас было — кот наплакал, судя по тому, что вечно-вопящий Грелль говорил всё тише и тише. Он, кстати, вещал о том, что моя сестра не права, и если бы я «убился об стенку» зрелище было куда менее приятное, чем если бы он меня своей бензопилой раскромсал. Зашибись, фантазия у извращенца… Но я его не слушал (мозг целее будет), и, выбравшись из куста, помог сестре подняться. Пинком. Да, вот такой я молодец — потыкал её ляжку носком кеда. И знаете, помогло! Она зад от земли оторвала. Я ж говорил, что молодец?

— Какое кошмарное отношение к женщине! — возмутился жнец, всплеснув руками, и завел байду о том, что мужчина не должен так вести себя с дамами. Причём себя он явно причислял к этим самым «дамам»…

Это будет худшая наша тур-поездка во времени. Но, может, он хоть из-за моего «кошмарного отношения к женщине» свою идею фикс отбросит? Надежда, не умирай!.. Но её всё же убила «игривая попытка погрозить пальчиком» мужика, спутавшего свою гендерную принадлежность.

— И где мы? — задала вопрос дня Инка, прерывая тем самым мои мысленные стенания.

— В лесу, — поработал я Капитаном Очевидностью.

Сестрица смерила меня уничтожающим взглядом, а я показал ей язык. Квиты. Но я, кстати, сказал правду — мы стояли в густом, тёмном смешанном лесу с высоченными деревьями и довольно густым подлеском. Ничего примечательного в пределах видимости не наблюдалось: везде были деревья, кусты, трава и где-то высоко над нами — удивительно чистое, мирное, пронзительно-синие небо. Ляпота! Вот только шёпот, на который перешёл жнец, настораживал и не давал разнежиться.

И через минуту я понял, почему Грелль не хотел орать.

Где-то за деревьями послышался неясный гул голосов, и мы, в этот раз оклемавшиеся от перемещения куда быстрее, чем в прошлый, сгрудились кучкой. Голоса приближались, и стало ясно, что разговаривали мужчины. Много мужчин. К их тихому смеху и праздной болтовне примешивалось фырчание лошадей и шорох копыт, сминавших землю. А может, последнее мне лишь казалось. Голоса становились громче, речь отчетливее, и первое слово, которое я услышал, заставило меня сжать кулаки.

«Краснокожие».

Ненавижу расистов! Но, кажется, я понял, где мы… Солдаты приближались, а я всё отчётливее понимал, что мы меж двух огней: пойдём налево — встретимся с ними, направо — окажемся у индейской деревушки, к которой и направлялись эти расисты. А хотя нет, «завоеватели» будет точнее. Из разговора стало ясно, что они намереваются напасть на индейцев и уничтожить деревню, и некоторые фразы я, наверное, до конца жизни не забуду.

«Давно пора, а то я все деньги просадил. На скальпах можно отлично заработать!»

«Надеюсь, сегодня улов будет богатым. Главное, детей не упустить — они у этих отродий шустрые».