— Не притворяйся, — фыркнула я. — Ты знал, что она умеет драться! А мне не сказал!

— Дина просила сохранить это в секрете, — становясь мрачнее тучи, соизволил ответить Алексей.

— О да, конечно! И то, что она с садистским удовольствием избивает гопников, тоже надо держать в секрете! А если она маньячка и решит нас ночью укокошить — помирай, сестрёнка, главнее тайну сохранить! — я уже орала. Орала? Да, именно. Потому что нервы сдали окончательно. А верёвка давно была заброшена, и, похоже, развязать её я не смогу.

— Дина не такая! — праведно возмутился братец.

— Откуда ты знаешь?! Что ты вообще о ней знаешь?!

Повисла тишина. Алексей хватал ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и таращился на меня выпученными глазами. Синими. Расфокусированными. Раздражёнными, но растерянными. Он не знал, что ответить. Видимо, оттого, что ничего не знал о Динке. И почему-то у меня в груди росло странное, мстительное удовлетворение. Потому что не меня одну одурачили. Потому что Алексей не мог сказать, что я неправа. Потому что сейчас он наконец осознал, что доверять людям — глупо. И его вечная наивность, к которой он пытался меня приобщить, наконец-то дала ему пинка. Возможно, теперь он поймёт, что его доверчивость может свести его в могилу.

— А что ты хочешь знать? — раздался из коридора спокойный голос.

Мы с Лёшкой резко обернулись. В дверном проёме стояла Динка. Перепачканная одежда, глубокая царапина на левой щеке и кровь. Запёкшаяся кровь на шее. Видимо, у Дины на затылке была рана…

Я сглотнула и нахмурилась. С одной стороны, хотелось немедленно разобраться с этой двуличной особой, а с другой… Зачем она рисковала ради нас жизнью? Если бы хотела нам навредить, вряд ли бы ввязалась в эту авантюру! А она просто стояла в дверях и как обычно мягко, по-доброму улыбалась. Во взгляде же читалось понимание и грусть. Но не обида. И не злость. А вот меня трясло от нахлынувшей наконец паники, смешанной с раздражением, непониманием и возмущением. Потому я фыркнула и, возобновив попытки стянуть с ног верёвку, ответила готессе:

— Всё! Точнее, всё, что может пригодиться в опасной ситуации, как эта! И ещё — с какого фига ты била гопников в подворотне? И почему, избив их, не ушла, а каждого лбом об асфальт припечатала?!

— Потому что они на меня напали, — пожала плечами Дина и подошла к нам. Сев на пол напротив меня, она спокойно и без суеты начала пояснять: — Эти наркоманы хотели меня ограбить. Естественно, я не могла этого допустить. Потому вырубила их. Но если это сделать сразу, они не запомнят, кто их победил. А вот если некоторое время будут держать противника в поле зрения, его лицо запечатлеется в памяти. Правда, только при условии, что он победит, и бой этот будет сложным, запоминающимся. Я с ними играла, чтобы они меня запомнили.

— А лбом в асфальт зачем?! — не сдавалась я, мысленно проклиная верёвку, которую мои дрожащие пальцы не могли ни развязать, ни стянуть.

— Потому что они заслужили, — безразлично пожала плечами Динка, обнимая собственные колени. — К тому же, по таким отметинам на лбу их очень легко опознать. Если я увижу их ещё раз в ближайшее время, то узнаю издалека и буду готова к нападению.

— Хочешь сказать, ты не наслаждалась происходящим? — буквально прошипела я, забросив бесплодные попытки освободиться и глядя на готессу полным раздражения взглядом. Лёшка молча сидел слева от меня и смотрел на всю эту сцену с таким растерянным видом, словно не понимал, что происходит и на чью сторону ему встать. Вот всегда он был «ведомым»! Что это за мужик, который в глаз дать может, а логики — ни на грош?!

— Нет, не хочу, — ответила Дина и снова улыбнулась. — Потому что ты права — я испытывала чувство глубочайшего морального удовлетворения, воздавая по заслугам скатившимся до уровня амёбы существам. Они не живут — существуют от дозы до дозы. Так почему я должна их жалеть? Они получили то, что заслуживали. Не я напала — они. И я победила. Почему я не должна была этим наслаждаться?

Я поморщилась. Нервы постепенно успокаивались, дрожь уходила, звон в голове стихал, и прояснившийся разум активно пинал меня, говоря: «Она права. Насладиться победой — вполне закономерная реакция!» Вот только почему-то мне казалось, что Динка чего-то не договаривает, и избавиться от этого ощущения я не могла.

— А почему не рассказала, что владеешь единоборствами? — решила я зайти с другой стороны.

— Потому что возник бы вопрос: «А почему ты их не практикуешь?» — вздохнула готесса, и улыбка с её губ исчезла. — Я занималась айкидо. Довольно долго. А ушла из спорта потому, что родители запретили им заниматься. Ты знаешь, какие у меня с ними отношения, знаешь, почему я живу одна. И должна понимать, почему мне неприятно о них вспоминать. Ты бы спросила, почему они запретили мне заниматься боевыми искусствами, а ответ я давать не хочу. Потому что не хочу вспоминать обо всех бзиках моих родителей.

Я вздрогнула. Динка ненавидела говорить о родных, и я её отлично понимала, а потому сейчас, затронув болезненную тему, почувствовала себя виноватой. Мой тупой характер! Ну не могу я людям на любимых мозолях топтаться и радоваться! Не могу!

— Ладно, — нехотя ответила я и глубоко вздохнула, стараясь успокоиться. Надо было перевести тему, причём срочно. — Тогда колись, какие ещё неучтённые способности у тебя есть?

Глаза готессы, смотревшей в пол тоскливым взглядом, вдруг вспыхнули благодарностью, и она, разулыбавшись, осторожно протянула руки к верёвке. Я вскинула бровь, а Динка, хитро улыбаясь, за пару десятков секунд распутала узел, который я бы даже в адекватном состоянии распутывала минут пять.

— Как?! — опешила я и полными неверия глазами уставилась на подругу, начавшую сматывать верёвку.

— Ну, я была знакома с человеком, который научил меня завязывать и развязывать самые сложные узлы, — довольным голосом поведала Динка. — Он меня даже учил, как развязаться, если тебя связали и кажется, что нет возможности выпутаться.

— Так вот в чём дело! — впервые подал голос Лёшка. — А я-то думал, почему самураи тебя так плохо связали!

Братец нервно рассмеялся и провёл ладонью по лицу, словно отгоняя от себя все дурные мысли и подозрения. Ну и зря. Впрочем, сейчас не об этом…

— Ты о чём? — нахмурилась я вновь, а Лёшка, покачав головой и ухмыльнувшись, пояснил:

— Просто когда я влез в сарай, Дина лежала на животе, руки за спиной были связаны, равно как и ноги. Но я когда начал перерезать верёвки, заметил, что она умудрилась на запястьях верёвку ослабить. Ещё бы чуть-чуть, и она могла, в принципе, попытаться освободиться.

— Вряд ли, — поморщилась готесса, и в её голосе промелькнуло раздражение. Вау, ну надо же, она таки разозлилась? — Я немного ослабила, конечно, узел, но до полного освобождения было как до Пекина. Да и я не уверена, что смогла бы выпутаться. Впервые сталкиваюсь с такими качественными узлами. Тот знакомый учил меня выбираться из всех возможных видов пут, но с таким качеством исполнения узлов я столкнулась впервые…

— Почему? — опешила я. — Что, древние самураи лучше связывали, чем какой-то неведомый чувак из спецслужб?

Динка насторожено на меня покосилась, а затем вздохнула, покачала головой и пояснила:

— На самом деле, японцы ещё в древности изобрели ходзёдзюцу — технику эффективного и очень быстрого боевого связывания. Такие узлы практически невозможно развязать, они намного эффективнее современных. Причём чаще всего пленника связывали сначала коротким шнуром, лишая подвижности, а затем уже в ход шла длинная верёвка, которой можно было сделать что угодно. Начиная от полного обездвиживания, заканчивая такой фиксацией, при которой человек мог идти, но не бежать, а попытка перейти на бег грозила либо острой болью, либо и вовсе потерей сознания.

— Тогда почему меня не связали шнурком? — озадачилась я, покосившись на веревку в руках готессы.

— А тебя кто связывал? Наверное, такой молодой, лет двадцати пяти, японец? — усмехнулась Лёшкина подруга и положила подбородок на колени.