— Не двигайся, — презрительно глядя на меня, приказал воин лет двадцати пяти на вид, — или я толкну меч.
Он извлёк откуда-то моток верёвки и явно намеревался меня связать, а я, решив рискнуть, смиренным тоном произнесла:
— Вы меня поймали. Это позор. Там, откуда я прибыла, жить с позором хуже смерти.
На секунду глаза мужчины сузились, а затем он усмехнулся и начал быстрыми, ловкими движениями связывать мои ноги. Если и поверил, то виду не подал. Ну и ладно. Если даже я не сумею выиграть время ритуалами, мне главное получить возможность пошевелиться. Потому что одного выстрела мне хватит…
— Позвольте мне умереть, — бесцветным голосом произнесла я, надеясь, что японец вспомнит о женском ритуальном самоубийстве. — И сохранить остатки чести.
— Ты чужеземка. Что ты знаешь о чести? Молчи.
— Нет.
Как говорила моя бабушка: «С мужчинами-шовинистами надо быть жёстче. Чтобы поняли, что ты, скорее, мужчина, чем типичная в их понимании женщина». А потому в моём голосе звенел металл, но, кстати, абсолютно не наигранный. Я не собиралась сдаваться и умирать. Верёвка плотно зафиксировала мои ноги, и мужчина, прервав процедуру связывания, приказал:
— Поворачивайся на живот. Одно лишнее движение — опущу меч.
— Убьёте безоружного? — презрительно выгнула бровь я. Палец скользнул на курок.
— Убью пленного за попытку бегства или неподчинение, — чётко ответил японец, и в его глазах ясно читалось, что это не будет нарушением кодекса чести и подлым поступком. Он положил ладонь на рукоять меча и впился в мои глаза презрительным взглядом. Играть в «гляделки» я умею, товарищ. Всегда выигрываю…
— А Вы бы подчинились? — провокация. Усмешка на губах. Безразличие и решимость на грани безумия во взгляде.
— Молчи, чужестранка. И поворачивайся.
Ещё хотя бы минуту… Я должна продержаться примерно минуту. Если, конечно, Клод не врал о времени. А где гарантия, что он не врал?
— Если я подчинюсь сейчас, мне дадут позволение на самоубийство Ваши генералы?
Я решила не сыпать японскими терминами — пусть думает, что я ничего не знаю о харакири.
— Вашу судьбу решать не нам, — и вот тут я поняла, что это правда. Просто в глазах его, только что поражавших равнодушием, промелькнуло безмерное почтение, и я поняла, что он даже думать о хозяине не может без уважения. А значит, нас доставят к его господину. Точнее, попытаются.
Я медленно начала поворачиваться направо, подумав, что, по сути, неудача с попыткой инициировать здесь харакири обернулась удачей. Я в любой момент сейчас могла застрелить японца, ведь он позволил мне двигаться, но это было излишне. Ведь время было на исходе. А если Клод солгал, и я не вернусь в будущее через пару секунд, как только самурай попытается меня связать, я выстрелю. И вопроса: «Смогу ли?» — уже не возникнет.
Медленно, очень медленно и плавно я поворачивалась на живот, но толчок в спину ускорил процесс, и я ткнулась носом в землю. Блин. Больно… Мужчина склонился надо мной и дёрнул верёвку, подтягивая мои ноги к рукам. Он потянулся к моему запястью. Палец впился в курок. Фальшиво-расслабленное выражение лица, и холодное безразличие мужчины в ответ. Прости, по-другому не получилось… Ты не должен меня связать.
Дуло едва заметно скользнуло вверх. Глаза самурая зацепились за пистолет, а его рука рванулась к рукояти меча. Вот так…
Боль. Резкая, разрывавшая мир в клочья. Воздух обжигающим паром покинул лёгкие. Мир вспыхнул кровавыми сполохами и погрузился во тьму. Спокойную, как глаза японца. Безразличную, как сама жизнь. Холодную, как её финал…
Ничто. Оно окутывает меня со всех сторон, плотной дымкой проникая в тело. Заползая в легкие. Просачиваясь в поры. Затопляя душу. Из него не вырваться. Не спастись. Ничто разрывает меня на части, обращая в прах. Тьма больше не окружает меня. Она во мне. Она — это я. Я — это она. И границ нет. Как нет опоры, света или надежды. Надежда. Что это? Глупая иллюзия. Им не место в этой пустой бесконечности, затягивающей меня. Я падаю. Падаю в абсолютной темноте, сливаясь с ней. Распадаясь на атомы. Я тону в этой бездне без звуков и запахов, без боли и страха. Покой. Вот что здесь есть. И меня затягивает в него. Всё глубже и глубже, без шанса на выживание. Расщепляет на атомы, обращая во тьму, анестезируя безразличием. Меня больше нет. Есть лишь бесконечная ночь. И тишина. Значит, вот что такое смерть? Или всё-таки нет?..
====== 11) Выводы ======
«Cujusvis hominis est errare; nullius, nisi insipientis in errore perseverare».
«Каждому человеку свойственно ошибаться, но только глупцу свойственно упорствовать в ошибке».
Темнота, окутывавшая меня плотным коконом, внезапно начала рассеиваться. Затылок словно пронзило раскалённой спицей, а мышцы налились свинцом. Я вновь ощутила тяжесть земного притяжения, гладкий пластик спускового крючка под пальцем и твёрдость земли под щекой. И почему-то из-за этого мне захотелось смеяться и плакать одновременно.
Я выжила. Я не убила. Я вернулась в реальность…
Тряхнув головой, я попыталась сбросить оцепенение и остатки мглы, но затылок отозвался острой болью, и я невольно поморщилась. Как только глаза вновь обрели способность видеть, хоть изображение и оказалось расплывчатым, я поняла, что нахожусь не в древней Японии и даже не в подворотне, откуда меня в неё забросили. Я лежала на полу собственной кухни, ноги были связаны, а рука непроизвольно продолжала целиться в пустоту, хотя мишень давным-давно исчезла. И не только из радиуса поражения…
Все те люди, которые только что гнались за нами, были мертвы. Много лет мертвы. И почему-то это казалось абсурдным, нелепым, неправильным…
Я закрыла глаза и поморщилась. Хватит дурью маяться, Осипова! Философия — это не твоё. Давай, бери себя в руки и развязывай верёвку! Пальцы нехотя разжались, и пистолет оказался на полу. Я перевернулась на спину и хотела было начать распутывать древнюю бечеву, но тут увидела в коридоре брата, который пытался встать на четвереньки и проморгаться. Правда, получалось плохо — Лёшку шатало, словно он был мертвецки пьян, а по паркету, моему любимому дубовому паркету, растекалась огромная лужа. Шмотки на братце были настолько мокрые, что их впору было выжимать — похоже, мы привезли из древней страны восходящего солнца не только трофейную верёвку, но и пару литров морской воды… Вот только почему она на мой паркет течёт?!
— Лёха, брысь из коридора! — прохрипела я и не узнала свой голос. Он дрожал, срывался и был дико нервным. Только истерических смешков не хватало, но, кажется, они были не за горами — меня начинало ощутимо потряхивать, а мурашки стройными шеренгами маршировали вдоль позвоночника.
— Ты как? — чуть более твёрдым, чем у меня, голосом проявил заботу братец и пополз на кухню.
— Шикарно! — огрызнулась я и начала распутывать узлы, но они распутываться отказывались. Особенно учитывая, что руки меня не слушались и мелко тряслись, словно я была пьяна. Но я это уже говорила. Или нет? Или всё же… А, чёрт! Бесит! Как меня всё бесит!
Я отшвырнула верёвку и закрыла лицо ладонями. Трясло меня уже как от ударов током. Лёха подполз ближе и попытался обнять меня, но его прикосновения заставили меня вывернуться и вновь приняться за узел. Ненавижу, когда меня жалеют. Ненавижу быть слабой! Я сильная. И пусть подавится тот, кто скажет иное!
— Инн, мы выжили — это главное, — пробормотал Лёшка, и я скривилась. Хотелось дать ему в глаз и запереться у себя в комнате. Просто чтобы он прекратил меня жалеть. Но в следующую секунду голос этого сочувствующего индивидуума вдруг стал напряжённым, и он спросил: — А где Дина? Что с ней? Она вернулась?
— Пф! Наверняка! Такие, как она, в огне не горят! — да, я сорвалась. А не фиг было мне врать! Если бы я знала, что Динка умеет драться, я была бы куда лучше подготовлена ко всей этой чертовщине! А так даже не знала, какие её способности в план можно включить!
— Ты о чём? — нахмурился Лёшка, строя из себя идиота.
