— Да пошёл ты, — процедила я и попыталась пнуть демона, но фокус не удался — меня толкнули на кровать, и Михаэлис прижал мои руки к матрасу.

Если он надеялся вывести меня из себя, он своего добился. Потому как я была в ярости. Зачем он так?! За что? Я же не сделала ему ничего плохого, это что, месть за инцидент в парке?! Да как он мог?! Я пиналась, брыкалась, но не кричала. Вот только толку не было — демона мне не удалось ни ударить, ни столкнуть с себя. Он лишь гадко так усмехался, глядя на мои жалкие попытки освободиться, а затем резко впился в мои губы поцелуем. Только вот я даже передать не могу, как это было мерзко. Потому что сейчас мне хотелось разорвать Михаэлиса на части — не от того, что он издевался надо мной, а от того, что обещал не предавать, а сам…

Злость, ярость и обида переполнили чашу терпения. И как только губы демона коснулись моих, я со всей силы укусила его, резко рванув голову в сторону. Он отстранился, а я сплюнула. Красные капли упали на бежевое покрывало вместе с куском плоти. Кажется, я побывала в шкуре Тайсона! Так, стоп, истерика. Возьми себя в руки, Инна.

Михаэлис усмехнулся, кровоточащая губа мгновенно затянулась, и демон, склонившись надо мной вновь, спросил:

— Неужели я ошибся? Неужели тебе совсем не хочется провести вечер в объятиях того, о ком грезишь?

— Да пошёл ты, — процедила я, с ненавистью глядя на демона. — Я тебе не кукла и не проститутка. Вали к своим демонессам, понял?!

— А я ведь говорил: я демон, и ваши человеческие глупости, вроде любви, добра и снисхождения, не в моём характере.

И вдруг вся моя ненависть исчезла. Испарилась, словно её и не было. Потому что я наконец поняла…

— Дурак, ой, дурак! — простонала я и закрыла глаза. Нервный смешок сорвался с губ, и я, не открывая глаз, тихо сказала: — Пусти меня и не страдай ерундой. Если хочешь показать, какая ты сволочь, не трудись. Я и так знаю, что ты демон и хорошего в тебе крайне мало. Но оно есть, да и зло в тебе меня всё же привлекает не меньше.

Я открыла глаза и встретилась взглядом с раздражённым демоном.

— Если ты отлично знаешь, какое я ужасное существо, то почему не кричишь? Уверена, что я тебе ничего не сделаю? — процедил он, и я удивлённо вскинула брови. Дурак, что ли?

— Я не кричу, потому как, во-первых, не привыкла ни на кого рассчитывать, но если бы это зашло слишком далеко, заорала бы. А во-вторых, я не хочу, чтобы кто-то видел эту сцену. Ты не такой, и если уж решил попытаться доказать мне, что ты последняя скотина, другим это всё видеть не обязательно.

— Почему? — тихо спросил Михаэлис, всё ещё нависая надо мной.

— Потому что я тебя люблю, — устало вздохнула я и почувствовала какую-то обречённую отрешённость. — А теперь либо молча отпусти меня, либо скажи, какая я дура, и иди застирывать рубашку — у нас скоро время отправления в прошлое. Не задерживай экспресс, пассажиры задыхаются.

— Пусть, мне их не жаль, — ответил Себастьян, и что-то в нём неуловимо изменилось. Наверное, взгляд, который из злого и раздражённого стал каким-то потерянным.

Он склонился ещё ниже и прошептал мне прямо в губы:

— Ты просто глупая смертная. Ты не демон. Любить меня так сильно тебе нельзя, обожжёшься.

— Скажи что-нибудь новенькое, — проворчала я, вжимая голову в матрас, чтобы отстраниться. — Я уже сгорела. И вообще, тебе же это моё чувство не мешает, так чего ты истеришь? Плюнь и всё. Ты же демон!

На последней фразе сарказм не заметил бы только глухой, но Михаэлис нахмурился и спросил:

— Неужели тебе даже поцеловать меня не хочется?

— А смысл? — ответила я вопросом на вопрос и, кажется, поставила демона в тупик. Он явно растерялся, а я грустно рассмеялась и пояснила особо непонятливым: — Я не в тело твоё влюбилась, которое в истинной форме, кстати, когтистое и клыкастое, а в личность. В душу, если можно так сказать, хоть это и пафосно. Так что не стоит так удивляться.

— Ты странная, — пробормотал Михаэлис и вновь склонился надо мной. Но на этот раз в его глазах не было ничего, кроме боли, и эта боль отразилась во мне.

— Не расстраивайся, всё будет хорошо, — прошептала я, сама не знаю почему, а демон едва заметно вздрогнул, и в его глазах промелькнуло нечто странное. Похожее на нежность…

А в следующую секунду он осторожно коснулся моих губ своими — ласково и на удивление нежно, но я не ответила на поцелуй, не пытаясь, впрочем, и укусить демона. Просто потому, что мне этот поцелуй был не нужен ни как взятка, ни как извинение, а кусать того, кто, кажется, просто пытался по-своему подарить мне хоть частичку счастья, было глупо. Ведь сейчас Михаэлис явно не издевался — он просто пытался, как умел, подарить хорошие эмоции. Но он ошибся. Его улыбка мне куда дороже.

Короткий, легкий поцелуй закончился так же резко, как и начался, и Себастьян, отстранившись, тихо спросил:

— Чего ты хочешь? Больше всего.

— Улыбнись мне, — ещё тише ответила я, и он почему-то закрыл глаза. Пару секунд демон поджимал губы, а затем отпустил меня, провёл ладонью по моей щеке, встал, подал мне руку, которую я приняла, но встала, не опираясь на неё, а затем покачал головой и сказал:

— Этого я сделать не могу. Ты ведь не примешь фальшивую улыбку.

— Не приму. Спасибо, что понимаешь меня.

— Не стоит.

Михаэлис вышел, а я печально посмотрела на покрывало, перепачканное в крови, и коснулась губ кончиками пальцев. Почему так больно? Потому что… это прощание? Я всё-таки не сумею спастись, да? Себастьян, ты что, точно знаешь, что мне не выжить, потому и устроил это?.. Нет, я буду бороться до конца. Я не сдамся. Даже если проиграю. Даже если мне придётся умереть, я не отступлю и буду пытаться выжить, потому что это для меня главное… Или всё же нет? Или для меня главное…

«Чего ты хочешь? Больше всего».

Он ведь не спрашивал, чего я хочу «от него» или «в данный момент». Тогда почему я сказала, что хочу, чтобы он улыбнулся — искренне, открыто, счастливо?.. Почему?

Потому что главное для меня — его счастье.

Какая же я всё-таки дура… Но мне важно, чтобы те, кто мне дорог, были счастливы. И я хочу выжить… но не в ущерб им.

Точно дура.

Вытерев с губ кровь демона, я отправилась в ванную — умываться, а освежившись, побрела на кухню. Вот только там меня поджидало глобальное такое офигение: Лёшка, Дина и Михаэлис словно сошли с гравюры какого-нибудь допотопного художника! Постараюсь быть лаконичной в описании, хоть это и дастся мне с трудом.

На Дине было длинное, в пол, платье коричневатого оттенка, с белым передником и широкими рукавами, украшенными лентами, а также белый чепец, полностью скрывавший волосы готессы, причем он был огромен и формой отдалённо напоминал грушу. Динка хихикала над шуточками, которые в её адрес отпускал Легендарный, и порой начинала кружиться, заставляя широкую юбку вставать колоколом. Лёха же краснел, как помидор, пытаясь спрятать под столом ноги в обтягивающих чулках, поверх которых были надеты широкие коричневые штаны с разрезами и буфами — вздутыми складочками, грубо говоря. Под коленями эти странные штаны были подвязаны оранжевыми лентами, а широкие башмаки добавляли ногам братца экстравагантности. Также на Лёхе красовалась белая рубашка, собранная на груди в симпатичные такие складочки, а поверх неё — коричневая распашная куртка с узкими рукавами, на плечах правда, вздувавшимися. Курточка эта была чуть ниже пояса, её «украшали» всё те же разрезы и буфы, что и на штанах, а благодаря тому, что куртка эта была спереди сильно открыта, можно было свободно любоваться милыми складочками на рубашке нашего красневшего модника. Дополнял картину коричневый берет с узкими, загнутыми вверх полями и яркий румянец смущения, который вызывал хихиканье Сатклиффа и его дружеские подбадривания в стиле: «Лёшечка, я тебя и таким люблю, помни об этом!» Что интересно, Лёшку эти подначивания хоть и злили, он не срывался и лишь вяло советовал жнецу пойти в тундру ягель пощипать, ну, или в парикмахерскую — обриться налысо. Сатклиффу же всё было нипочём, и он лишь жалел, что Алексей с утра выкрасился в чёрный — лишили жнеца возможности лицезреть любимый цвет на новом друге, как только не стыдно нам? Хе-хе.