— И чего же ты хочешь? — хмыкнув, спросил демон, почему-то вдруг переставший распространять ауру ледяной ярости и смерти.
— Помогать тебе, — как-то устало и очень просто, без лишнего пафоса и наигранности, ответила Инна.
Пару секунд Михаэлис сверлил её взглядом, а затем вдруг усмехнулся, обнажая длинные острые клыки, совершенно наплевав на то, что хоть и было темно, а народу вокруг сновало крайне мало, всё же кто-то мог увидеть такие вот странности.
— Даже такому мне? — уточнил он, а воздух вокруг задрожал от наползавшего тёмного тумана.
— Ты всегда один и тот же, — спокойным и полным уверенности голосом ответила Инна и обречённо улыбнулась.
Демон вдруг стал обычным, ухмылка с его губ сползла, и он просто стоял, вглядываясь в глаза моей подруги, словно искал в них ответ на очень сложный вопрос. А потом, ни слова не говоря, развернулся и пошёл обратно в парк. Инна покачала головой, закатила глаза и направилась за ним, а я опешила, но ломанулась следом — нехорошее предчувствие сжимало сердце.
Мы быстрым шагом добрались до той самой аллеи, где всё ещё скандалили «пострадавшие», а демон вдруг подошёл к парню и, не слова не говоря, коснулся его руки. Дикий крик прорезал тишину парка, а я удивлено посмотрела на Михаэлиса. Он же к такому, вроде бы, не склонен. Тогда с чего вдруг?..
— Посмотри, я могу убить их в любую секунду, — отчеканил демон, и в следующее мгновение второй крик, теперь уже женский, наполнил воздух.
— Да мне как-то всё равно, — пожав плечами, ответила Инна, и по её голосу стало ясно, что она говорит правду. — Только если ты это делаешь, потому как решил ответить на их выпады, я тебя поддержу, а если решил доказать мне, что с исчадием зла мне лучше не связываться, сворачивай лавочку, потому что даже если ты весь город испепелишь, я не изменю своего мнения о тебе.
— Какого мнения? — ледяным тоном спросил Себастьян, не глядя на пытавшихся убежать людей и просто сверля Инну немигающим взглядом алых глаз.
— Я тебе верю, — устало вздохнув, ответила моя подруга, и в глазах демона на секунду промелькнула растерянность.
— Я тебя убью, уничтожив аномалию, — вновь обретя уверенность и относительное спокойствие, бросил он.
— Потому что таков приказ, — пожала плечами Инна, и стало ясно, что она, в общем-то, даже и не против, а скорее, наоборот — поддерживает стремление демона исполнить долг. Как так? Почему? Она же хотела жить…
— Ты решила проиграть? — вскинул бровь Михаэлис, резко помрачнев.
— Нет, я решила выиграть, не подводя тебя под монастырь, — улыбнулась моя подруга. — Ты выполняй свой долг, иди к своей цели, а я пойду к своей. И мы посмотрим, кто окажется у финишной черты первым. Я не собираюсь сдаваться, но и не считаю возможным, чтобы сдался ты. Я знаю, что для меня главное, и цели своей добьюсь. Да и проигрывать в спорах я не люблю, ты же знаешь, так что я выживу, даже если придётся постоянно сражаться с тобой за право жить. Это дружеский спарринг с моей жизнью на кону, не находишь?
— Но если я откажусь выполнять приказ, на кону будет моя жизнь.
— Вот и нечего ставки посреди игры менять. Так интереснее, это бодрит, знаешь ли! — как-то совсем не весело рассмеялась Инна, а я подумала, что любовь и правда меняет людей до неузнаваемости. Похоже, жизнь Себастьяна для неё даже ценнее её собственной.
— Ты обожжёшься, если поверишь мне, — тихо сказал демон.
— Поздно, — обречённо и как-то очень уж спокойно ответила Инна, пожав плечами.
В ту же секунду мир заволокла тьма, и Михаэлис исчез, а Инна, закрыв лицо ладонями, шумно выдохнула.
— Какая же я дура, — пробормотала она, а затем посмотрела в абсолютно чёрное небо с белыми бусинами холодных звёзд и улыбнулась. Эта улыбка не была ни фальшивой, ни печальной — Инна, казалось, улыбалась палачу, который обещал обезглавить её безболезненно… — Но лучше так, чем как раньше…
Любовь — это боль. Это правда. Но порой эта боль настолько сладка, что от неё невозможно отказаться. Кажется, все влюбленные — мазохисты. И я в том числе. Но Инна права — лучше уж так, с болью и улыбкой, чем в беспросветном отчаянии одиночества. Со слезами, которые никому не покажешь. В тишине. В Ничто, которое поглощает тебя без остатка… Ведь так ты можешь хотя бы улыбаться искренне, а не вместо слёз.
====== 41) Чудо ======
«Amor etiam deos tangit».
«Любви подвержены даже боги».
— Инн, ты его так любишь, что готова жизнью пожертвовать?
Мы сидели на лавочке в темноте пустого парка и смотрели на небо, едва проглядывавшее из-за листвы. Звёзды были единственным источником света и казались абсолютно фальшивыми, потому что их свет ничто не погасит, а в жизни так не бывает. Даже если звезда исчезнет, её свет будет ещё много лет достигать Земли, а ведь в жизни, если свеча погасла, она умирает сразу. И мир становится чёрным. Снова.
— Я всегда хотела жить больше всего на свете, — тихо ответила Инна, откинувшись на спинку лавочки. — И это не изменилось. Но я не хочу ставить его перед выбором. Нет, я не собираюсь жертвовать собой, чтобы он выполнил приказ и получил награду — я не псих такой фигней страдать. Но я не хочу, чтобы ему было больно. Вот и всё. А значит, не хочу, чтобы он вставал перед выбором: убить меня и выполнить приказ или помочь спастись. Я не верю в чудеса и знаю, что выбор очевиден, но знаешь… Я же вижу, он искренне смеётся, когда ему смешно, искренне злится, когда я делаю глупости… Это ценно для меня, потому что он настоящий. И знаешь, я не фантазёрка, но и не слепая — я вижу, что ему легко со мной общаться. Сначала он язвил вечно, гадости делал, а потом… Потом он перестал топтаться на моих любимых мозолях, равно как и я — на его, и всё это ехидство стало просто шутками — забавно вот так подкалывать друг друга, но беззлобно, зная, что твою шутку поймут, и понимая, что ни одна из подколок не направлена на то, чтобы принести боль. Это тоже ценно для меня. И ему, с его вредным характером, думаю, тоже нравится препираться со мной, потому что он очень азартен, а ещё, думаю, потому что он знает, я не пытаюсь его унизить. Так что, думаю, если ему придётся выбирать, он убьёт меня с чистой совестью, но пожалеет о том, что лишается вот такого общения и чьего-то доверия. А я ведь совсем дура — ему поверила. Поверила, что никогда и ни за что он не предаст меня. Убьёт — да, но не предаст. Ведь он с самого начала сказал, что его главная цель — моя смерть. Так что здесь всё честно.
— И что сделаешь, если ему всё же придётся выбирать? — тихо спросила я.
— Постараюсь не оставить ему выбора, — пожала плечами Инна. Флегматично и спокойно, словно уже давно всё для себя решила. — Странно, но для меня всегда на первом месте были мои интересы, моя жизнь, моё спокойствие. А вот за этот месяц они изменились. Не потому, что он обо мне заботился и бинты менял. Потому что Себастьян мне улыбался. По-настоящему, искренне. Потому что он говорил мне то, чего никто никогда не говорил: что я могу быть самой собой, и это нормально, что не стоит ломать себя и меняться в душе, подстраиваясь под окружающих… Он меня принял. А я в него влюбилась, и это самая главная моя ошибка. Только вот лучше я буду дурой, чем вернусь к тому, с чего начинала.
— С одиночества, — тихо сказала я и подруга кивнула. — Инн, знаешь, у меня ведь нечто похожее происходит.
Инна вскинула бровь и озадаченно на меня посмотрела, а я вздохнула и сказала:
— Я люблю Гробовщика, но знаю, что для него важнее всего эксперименты. Думаю, за это время мы стали друзьями, ну, или хотя бы товарищами, потому как он явно меня ценит, но лишь как подопытного кролика. Вот только на большее рассчитывать не приходится — он бессмертен и скоро уйдёт. И я знаю, что мне будет очень больно, когда он исчезнет, и жизнь снова станет абсолютно чёрной, но… лучше я испытаю эту боль и сохраню воспоминания о Гробовщике, чем забуду эти месяцы. Ты говоришь, что Себастьян «настоящий», а я… Я думаю, что Легендарный — это огонёк свечи. Не свет далёкой звезды — они фальшивые, их не загасить, не уничтожить, они идеальны. А он — нет. И это делает его пламенем свечи, которая разгоняет темноту вокруг. Это пламя может погаснуть, исчезнуть, и от того оно лишь ценнее. Его хочется беречь и защищать. Звёзды защищать не хочется — с ними и так всё будет хорошо, они же идеальны. А вот свеча может погаснуть, её пламя может задрожать, окалина посыплется… И поэтому хочется защищать её — не от угасания даже, а от ветра, который может помешать ей гореть ровно. То есть я тоже не хочу, чтобы Гробовщику было больно, и потому всегда буду помогать ему — во всём. Даже если он захочет забрать мою жизнь ради своего эксперимента. Я ведь свою жизнь не ценю, понимаешь? Она бесполезна. А он… если ему пригодится эта бесполезная штука, мне не жалко. Потому что так я смогу хоть ненадолго оградить свечу от ветра.
