Я призадумалась и озадаченно покосилась на Гробовщика. Неужели он не считает мои поступки верхом идиотизма, как большинство людей, или придурью ребёнка, который хочет привлечь к себе внимание, как считали родители? Он что, не особо против?.. Но он ведь Смерть, а значит, суицид для него такая же норма жизни, как и любое другое прекращение существования. Наверное. А может, и нет, но ответ на его вопрос, думаю, я всё же поняла. А потому рискнула сделать предположение, исходя из чистой логики:
— «Не умеешь — не берись»? А если берёшься, изучи вопрос всесторонне?
— Верно, — кивнул Величайший и расплылся в ехидной улыбочке. — Так что не советую ставить такие эксперименты снова. Раз сейчас ты избавлена от постоянного давления родителей, да и крупных стрессов не наблюдается, понадеюсь на твою сознательность. Я не хочу лишиться своего подопытного до завершения исследований.
— Не лишишься, я ведь после последней попытки всё же решила бороться до конца даже с самой жизнью, хоть её и нельзя назвать врагом, — вяло протянула я и вернулась к попыткам просверлить простыню взглядом, мысленно добавив: «А ещё эта жизнь будет моей платой, раз смерть показалась недостаточной и её не приняли. И в таком случае жить ради эксперимента даже почётно». Но на сердце вдруг стало как-то подозрительно пусто. Наверное, потому, что такая причина для жизни мне кажется одновременно и верной, и неверной. И приятной, и неприятной. Вроде бы, принести пользу Легендарному — это здорово, и жить для этого лучше, чем жить без цели, но… всё равно что-то не то.
Может быть, потому, что от подопытных крыс в конце эксперимента всегда избавляются, как от ненужного мусора?
— Не слышу оптимизма в голосе, — прокомментировал мои слова жнец.
— А его и нет, — пожала плечами я. — Я вообще жизнь свою не ценю, и жить ради эксперимента — это хорошо, но не хочется себя почувствовать бесполезным мусором, когда закончатся исследования…
— Ну почему же сразу «бесполезным»? — озадачил меня Гробовщик. — До того, как я просмотрю всю твою Плёнку в архивах жнецов, ты будешь очень даже полезна. Да и разве результат эксперимента не является отчасти заслугой подопытного, без которого эксперимент не удался бы? Ты смотришь на вопрос с пессимистичной точки зрения, а попробуй изменить угол обзора и поймёшь, что вклад испытуемого в эксперимент и есть его главная польза, которая никогда не исчезнет, в отличие от него самого.
Я удивленно воззрилась на Легендарного, а он сложил платок и усмехнулся, сверля меня взглядом из-за непроницаемой пепельной завесы.
— Значит, польза от меня всё же будет, даже когда я умру? — спросила я.
— Именно. Если, конечно, эксперимент пройдёт удачно.
Я улыбнулась, и на сердце вдруг стало удивительно тепло. Как никогда раньше. Может, оттого, что я впервые почувствовала, что моя жизнь не бесполезна? А может, оттого, что я снова не была одинока?.. Или это всего лишь иллюзия? Если так, то к реальности я возвращаться не хотела бы… но вернусь, если придётся. Всегда возвращаюсь.
Гробовщик же хмыкнул и, вручив мне свой носовой платок, окроплённый моей кровицей, повелел:
— Выстирай. А завтра получишь новые рекомендации для работы над собой.
— Ага, — я улыбнулась и забрала у жнеца загрязнившеюся тряпочку. Он встал и направился на выход, а я прошептала:
— Спасибо. Мне это было нужно.
— Знаю, — не оборачиваясь, ответил он, но замер в дверях и добавил: — Точнее, понимаю. Ты ведь права — одиночество приятно, но только когда не с кем его разделить.
— Одному быть больно, — пробормотала я. — Когда никто не понимает и даже не хочет понять…
— …грустно, — закончил за меня жнец. — Потому мы и смеёмся, разве нет?
С этими словами он вышел из моей комнаты и закрыл за собой дверь, а я уставилась на чёрный платок с засыхавшими тёмными разводами и подумала, что если понимание — это высшее счастье, то я его, кажется, нашла…
====== 30) Память ======
Комментарий к 30) Память *«Это утро на следующий день,
И моя душа лежит разбитая.
Это утро спустя,
Начинается новый день,
И моё время истекает»…
(Lacrimosa, “Der morgen danagh”. Перевод с немецкого)
«Infandum renovare dolorem».
«Вновь воскрешать несказáнную боль».
После пяти минут сидения в одиночестве, я была вынуждена отправиться в душ, углядев наконец, что часы показывали шесть утра, а значит, жнец меня не просто так поднял. Предположив, что Гробовщик закончил работу над фальшивой Плёнкой, а потому пришёл звать меня на экзекуцию, я решила ему нервы не трепать и по-быстренькому собраться. Приняв душ и переодевшись в чёрный спортивный костюм, я завязала волосы в высокий хвост и отправилась на встречу с прекрасным в лице Смерти с косой, вяло жевавшей печенюшки на моей кухне. Легендарный оценил мой боевой настрой словами: «Прихорашиваются перед казнью только кокетки и знатные леди. К какому типу мне тебя отнести?» Я на это лишь рассмеялась и покладисто ответила, что куда хочет, туда пусть и относит, я непритязательная, на что Легендарный повелел мне распустить волосы и оставить дома спортивную куртку — нам предстоял поход в его лабораторию. Я озадачилась, но вопросов задавать не стала и просто выполнила требуемое, а Гробовщик, оставив на столе недопитую чашку чая, заставил мир вокруг вспыхнуть белым светом и перенёс нас в какое-то тёмное, мрачное помещение.
Окон здесь не было, пол был каменный, выкрашенные в серый стены украшали патологоанатомические плакаты, а в центре зала стоял стол, напоминавший операционный. Освещался этот склеп свечами, горевшими на круглой люстре под серым потолком, а также расставленными на полках, коих тут было немереное количество, причём баночки с заспиртованными органами и хирургические приспособления на них не давали усомниться в том, чья это камера смерти. Видимо, мы попали в Лондон девятнадцатого века по версии иной реальности, а точнее, в прозекторскую похоронного бюро Гробовщика. А может, и нет. Но тот факт, что это его лаборатория, был неоспорим.
— Для проведения эксперимента мне нужно твоё на него согласие, — оторвал меня от созерцания заспиртованного сердца слишком серьёзный голос Легендарного.
— Так я его уже дала, — озадачилась я и посмотрела на жнеца, как баран на плов — с подозрением. — Или нужно что-то ещё?
— Нет, лишь подтверждение, — усмехнулся он и подтащил к операционному столу — единственному белому предмету интерьера — небольшую тумбу. На неё была водружена странная цилиндрическая ёмкость, заполненная мутной жидкостью и плотно накрытая прозрачной крышкой.
— А что это? — любопытство во мне всё же пересилило, каюсь. Но ведь интересно же! А если жнец не захочет отвечать, то его совсем не затруднит послать меня куда подальше, в этом я уже убедилась, так что проблем ему своими вопросами я не доставлю. Наверное.
— Здесь хранятся твои новые воспоминания, они слишком хрупкие, чтобы хранить их вне данного раствора. Если вытащить Плёнку из этой колбы дольше, чем на минуту, верхний слой её начнёт разлагаться, и твой организм её отторгнет, — пояснил Гробовщик, и я, подойдя к цилиндру диаметром сантиметров в тридцать, с любопытством заглянула внутрь. Мутная серая жидкость, ничуть не похожая на формалин, полностью скрывала Плёнку, но зато я умудрилась разглядеть важную деталь — раствор был налит «всклянь», и воздуха в колбе не оставалось, а закрыта она, кажется, была герметично.
— Интересно было бы на Плёнку посмотреть, — пробормотала я.
— Посмотришь, — рассмеялся жнец, правда, негромко. — Ведь я не собираюсь тебя усыплять.
— Ого, — это всё, на что меня хватило. Я-то думала, это и впрямь будет операция, а если наркоз не понадобится, значит, меня всего лишь поцарапают? Ничего себе! «До чего дошёл прогресс», как говорится!
— Боишься? — попытался спровоцировать меня жнец.
— Нет, — покачала головой я и начала изучать органы на полках. — Просто я думала, это будет настоящая операция.
