— Просто у той медсестры привычка была дурная. Как только у неё на ночном дежурстве было плохое настроение, они с теми санитарами поднимали «провинившихся» больных и волокли в душевую. Там пол был кафельный, и всегда было очень холодно, — по моей коже побежали мурашки, но я усмехнулась и отогнала от себя пробиравшие до костей воспоминания. — Нас туда загоняли и врубали холодную воду. Говорили: «Закаляйтесь, уроды, здоровее будете». Душевая маленькая была, с двумя кабинками, рядом расположенными. Ну, как «кабинками»… Два корытца, над которыми душевые колонны были в стену вделаны, а между ними — перегородка. От остальной комнаты они дверьми не отделялись, так что вода, когда мы мылись, постоянно на пол попадала. Вот туда эти «медики» загоняли человека по четыре, врубали ледяную воду и смеялись, обзывая нас по-всякому и по очереди под душ заталкивая. А если кто-то пытался сбежать, его били. Очень холодно было и страшно — казалось, что это никогда не закончится…

Я вздохнула и опустила голову. Кровь остановилась, настроение упало на отметку «хуже некуда», в памяти вставали нещадно уничтожаемые мною образы, а по коже дружным табуном маршировали мурашки. Но я не собиралась ни кутаться в одеяло, ни прекращать рассказ. Я просто с ухмылкой заканчивала пересказ банальной истории, которая не так уж редка для этого мира, безразличного к судьбам слабых. Вот потому слабые и должны становиться сильными — чтобы ни одна тварь не могла больше причинять боль ни им самим, ни тем, кто рядом с ними…

— Мне тогда поставили диагноз и выписали. А через год примерно в новостях промелькнул сюжет о том, что началась проверка деятельности тех санитаров. Только вот когда я через пару лет глянула в сети, чем всё закончилось, оказалось, что медсестра ограничилась выговором с занесением, а санитаров уволили, но они устроились в другую клинику. Врачи же отрицали очевидное — говорили, что были не в курсе происходящего, хотя лично у меня мой лечащий пару раз видел ссадины, которые я сама бы получить не могла. Справедливость восторжествовала, да? Ну да ладно, им потом воздастся.

Не знаю почему, но я в это верю. Или хочу верить? Не знаю. Но не может же оставаться зло безнаказанным, в то время как за мелкие прегрешения на нас обрушиваются огромные несчастья, правда?

— Значит, ты боишься, что тебя отведут в ту душевую, потому и отбиваешься, — подвел итог жнец. — А тогда ты отбивалась?

— Откуда ж эта привычка, по-твоему, появилась? — невесело рассмеялась я, не глядя на Гробовщика, и обняла колени. — Каждый раз пыталась отбиться, а из душевой — вырваться. Пыталась драться. Но я тогда совсем слабая была, даже драться не умела, потому ничего не получалось. Помнится, мне один раз так заехали в челюсть, что огромная ссадина осталась. Я попыталась увернуться, удар прошёл по касательной, и в результате мне часами санитара кожу стесало. Я врачу сказала, откуда рана, а он заявил: «Не выдумывай. Или ты и впрямь это видела?» Я ответила, что это правда, а он приказал мне дополнительные уколы колоть. После них я вообще варёная была и плохо соображала, что происходит. Только страх перед душевой оставался и желание сбежать. А ещё желание заставить тех уродов пройти через то, через что они нас провели. И я продолжала драться. Вот с тех пор и пытаюсь ударить любого, кто окажется рядом с утра.

— Правильно, — почему-то одобрил мои утренние бзики Гробовщик и потрепал меня по голове. Я озадаченно воззрилась на Легендарного, а он улыбнулся и сказал:

— От возврата в прошлое по утрам сложно избавиться, а прекрати ты отвечать ударом на те воспоминания, я бы разочаровался в тебе. Так что не удивляйся. Впрочем, можно попытаться избавиться от таких ассоциаций. Хочешь попробовать?

— Как? — опешила я. Да уж, вот в чём Гробовщик разительно отличается ото всех людей, так это мировосприятием. И если все, кто знает о причинах моего боевого настроения по утрам, говорили мне: «Прекращай кидаться на людей, оставь уже в прошлом все эти воспоминания», — жнец поддержал меня в нежелании смириться с таким прошлым. Даже Стас советовал забыть тот период времени и попытаться понять, что раз сейчас мне никто вреда причинить не желает, нечего бороться с призраками прошлого. Может, это из-за того, что Гробовщик — не человек, может, из-за того, что он живет уже много столетий, но я думаю, всё гораздо проще. Ну, или сложнее. Просто у него иной взгляд на мир, не такой, как у людей, и это делает его особенным — способным понять то, чего не понимают другие.

— Можно, конечно, заменить Плёнку с теми воспоминаниями, — начал жнец, но я тут же поморщилась и отвернулась от него. На такой вариант я была не согласна. Это побег от самой себя, трусость. А я не хочу убегать. Даже от своего прошлого.

— А можно пойти по более трудному пути, — закончил он свою мысль, и я тут же кивнула.

— Да, лучше не удалять воспоминания.

— Ответ правильный, — рассмеялся Гробовщик, и я вздохнула. Вот вечно он так — без проверок не может. И это правильно, наверное, ведь только проверив человека «на вшивость» можно понять, каков он.

— Тогда что нужно делать для «сложного пути»? — уточнила я.

— Понадобится целый комплекс мер, и я добавлю его к твоим тренировкам над гневом! — воодушевлённо ответил Легендарный, явно загоревшись проведением очередного эксперимента. Я кивнула и с благодарностью посмотрела на Гробовщика, а он потрепал меня по голове, усмехнулся, но внезапно резко нахмурился и, подперев щёку кулаком, спросил:

— А что насчёт попыток суицида?

Я резко нахмурилась и отвернулась, но жнец продолжил:

— Они имели отношение к тому, что происходило в психиатрической лечебнице, или были вызваны чем-то иным?

— Жить не хотела, — проворчала я, сверля взглядом простынь.

— Почему?

Вот вечно он так! Придётся рассказывать… И почему ему вечно надо заглянуть в самые тёмные уголки моей души?..

— Не считала свою жизнь чем-то ценным и важным, да и сейчас не считаю. Она для меня, скорее, обуза. Ну, мне так кажется. Родители считали, что «больной» ребёнок — пятно на репутации и «опасность» для брата. Сама я свою жизнь не ценю. Да и друзей до встречи со Стасом у меня не было. Потому я дважды пыталась отравиться, один раз в тринадцать, второй в пятнадцать. Но родители оба раза возвращались домой раньше положенного срока, «благодаря» капризам брата, и меня откачивала «скорая». И чего ему не сиделось в гостях… — я тряхнула головой, отгоняя злость на брата, и попыталась продолжить: — Так что это не из-за психушки, а от мироощущения, наверное… Точно не знаю, просто жизнь для меня, скорее, навязанное обязательство, нежели удовольствие, если можно так сказать. Вообще. Не из-за чего-то конкретного. Хотя, может, просто потому, что иногда одиночество слишком сильно давит — так, что сил не остаётся?.. Не знаю. Наверное, нет. К этому я привычная. Наверное, просто потому, что жизнь свою ненавижу. Меня заставили родиться, потом заставляли жить, а я не хотела. В этом всё дело, наверное. А конкретных причин было две, как раз когда я резала вены, но это тоже не из-за больницы. Первый раз я попыталась это сделать после того, как…

Я тяжело вздохнула. Болезненные воспоминания ножом полоснули по сердцу, но мне пришлось продолжать. Вот только о подробностях того случая говорить я не смогла бы, и потому не стала уточнять детали:

— После того, как случилась самая большая неприятность в моей жизни, я отправилась на пустырь, где и попыталась перерезать вены. Но меня спас Стас. Он не смог дозвониться до меня и отправился на поиски. Второй же раз я попыталась это сделать после его… смерти, — я шумно выдохнула и быстро закончила: — Откачали меня благодаря тому, что бомж забрёл на стройку, куда я ушла, чтобы меня точно никто не спас. Но он это сделал, попросив прохожего вызвать «скорую». Мне не везёт с самоубийством. А ведь в эти два раза я пыталась себя наказать. Не получилось…

— Судя по расположению шрамов, ты не знаешь, как правильно резать вены, — протянул Гробовщик. — Кровотечение было не слишком обильным, хотя ты наверняка испытала сильную боль. Вряд ли ты серьёзно повредила сухожилия, поскольку подвижность у рук осталась достаточно хорошая, однако такими порезами качественного кровотечения не достичь — лишь не слишком обильное, от которого умирать пришлось бы довольно долго. Если бы ты наносила порезы несколько иначе, могла бы избавить себя от лишних неприятных ощущений и ускорить кровопотерю. Какова же мораль?