Всю эту неделю жнец активно тренировал меня в контроле над гневом, пытался разобраться с Ининой аномалией, для чего ставил мою подругу в неоднозначные ситуации, а ещё постоянно куда-то пропадал, говоря, что работает над созданием новой Плёнки для своего эксперимента. Или можно сказать «нашего эксперимента»? Нет, нельзя — крыса в лаборатории лишь расходный материал, и её имя в графе исследователей не ставится. Её дело — предоставить своё тело, так что вклад у неё исключительно физический, и эксперимент «её» ровно настолько, насколько он принадлежит микроскопам, пробиркам и химикатам. Но это мелочи, ведь без крысы всё равно эксперимент не провести. Хотя её можно и заменить. Но с таким же успехом можно выбрать для проекта другого исследователя, ведь незаменимых людей нет. А потому нужно рассматривать ситуацию, исходя из изначальных данных, а не размышлять «что было бы, если бы»…

В результате же исследований жнеца и его активной подготовки к эксперименту, в субботу утром он полыхнул белым маревом в моей спальне, наплевав на то, что часы показывали лишь шесть утра. Короче говоря, я ещё спала, когда моего плеча что-то коснулось и принялось мою сонную тушку тормошить. Нет, я не агрессивная по утрам, просто у меня рефлекс. Ещё с психушки. И если на меня, фактически, бессознательную, оказывают физическое воздействие, я начинаю отбиваться… Так произошло и на этот раз — стоило лишь моему ещё неадекватному разуму осознать, что рядом кто-то есть, как тело тут же среагировало. В душе поднималась паника и ярость, а руки уже пытались нанести удар по невидимому ещё врагу. Но вместо обычного звука удара я услышала смешок, и меня в тот же миг скрутили. Я запаниковала. Распахнув глаза, я увидела лишь чёрную наволочку, в которую меня вжали носом, но где я, было непонятно. В голове всё смешалось, вспомнились картины прошлого, норовившие заменить настоящее.

Белый потолок. Серый пол. Бежевые стены. Грязная наволочка.

Высокие мужчины. Жилистые женщины. Пухлые врачи. Безжизненные больные.

Разговоры. Смех. Уколы. Удары.

Это не Ад, это реальность. Это мир вокруг нас, мир внутри нас. Это мы. «Безумцы».

Это безумие. От него не сбежать. Ведь оно везде. Даже во мне.

В моей душе.

Ненавижу!

Я пыталась вырваться, не замечая, что меня держит не санитар, а из горла вырывались сдавленные хрипы. Я не кричала. Зачем кричать в Аду? Тебя всё равно никто не услышит.

И вдруг меня резко отпустили, а где-то на краю сознания прозвучал знакомый голос. Но я не поняла ни слова и лишь вскочила на кровати, стремясь убежать куда-нибудь и зная, что меня не отпустят. Но… вокруг не было гадких бежевых стен и замызганных простыней на худых, как спички, больных. Вокруг был чёрный уютный мир без единого просвета, такой безразличный, такой привычный, такой тёмный — как эта жизнь… Но, в отличие от неё, спокойный и размеренный, без единого яркого (или грязного. Ненавижу грязь!) пятна. Я застыла, стоя в центре собственной кровати, и наконец поняла, что происходит. Паника уже прошла, осталось лишь недоумение и дрожь в коленях, но и они постепенно исчезали. Я же во все глаза смотрела на жнеца, который почему-то не ухмылялся и просто молча, плотно сжав губы, стоял неподалёку.

— Прости, — пробормотала я и осела на матрас. Почему-то разболелась голова — наверное, давление опять подскочило, но это были мелочи, и я просто теребила край длинной, в пол, чёрной спальной рубашки, разглядывая готичную простыню.

— Ничего, но реакция любопытная, — ответили мне через пару секунд, и Гробовщик, подойдя к кровати, начал вытирать мои губы чёрным носовым платком. Опять кровь пошла, что ли?

— Да я и сама могу, — пробормотала я, попытавшись изъять у жнеца орудие оттирания крови, но была одёрнута словами:

— Можешь, но не будешь. Запрокинь голову и рассказывай, почему так реагируешь. Что ты вспомнила?

— Психушку, — нехотя пробормотала я и откинула голову. Кровь и впрямь вяло покидала мой организм, что сразу начало причинять дискомфорт, стоило лишь мне послушаться Величайшего. Ну да ничего, главное кровотечение остановить.

— Конкретнее, — не сдавался Гробовщик, продолжая работать спасителем моего несчастного носа. Хотя, скорее, он мои простыни от грязи спасал, потому как нос-то такую мелочь пережил бы без последствий.

— Ну, в первый раз меня положили в психушку, когда мне было десять, — рассказывать подробности того периода не хотелось, но это же Гробовщик, значит, наверное, я могу переступить через нежелание вспоминать то время и страх того, что меня не поймут? — Я уже говорила, сводный брат начал мучить нашего пса, поджигал ему шерсть спичками, ну я и избила его, когда увидела. Собака-то в чём виновата? В том, что восьмилетний идиот решил позлить родителей, не купивших ему машинку, а вместо этого подаривших щенка? Лучше бы они ему и впрямь тогда машинку купили — может, хоть пёсику не пришлось бы через всё это проходить… Я этого придурка тогда сильно избила, меня мать оттащила, и после этого отчим запихнул меня в психушку. Но мне не повезло – эта больница не отличалась добрым, понимающим персоналом. Знаешь, я потом лежала и в крупных клиниках, так вот там персонал довольно лоялен к пациентам: хотя отношение к больным по большей части как к неполноценным, всё же более или менее приемлемое. А вот в мелких клиниках больных зачастую и за людей-то не считают. Хотя, может, это просто мне «повезло» именно на такую больницу нарваться… У нас палата была на десять человек, правда, лежало в ней тринадцать — на пол матрасы кидали, потому как мест не было. В том отделении всякие люди были: и те, кого на уточнение диагноза запихнули, и те, у кого он давно стоял… Разве что буйные отдельно лежали, да алкоголики с наркоманами, а так каких только диагнозов там не было. Работали с нами тётки-садистки, худые, как палки, но очень сильные — если больной от укола отбрыкивался, они могли и зафиксировать. Сами, без помощи санитаров. И это было полбеды, потому как санитары когда приходили, они фиксировали куда более жёсткими методами, а двое вообще явно сами нуждались в проверке психики — им по кайфу было больных бить. Вот ни за что, просто мимоходом. А если уж больной уколу сопротивлялся, то всё, считай, нарвался на сеанс пересчитывания рёбер. Бить так, чтобы следов не оставалось — единственное искусство, которым они профессионально овладели. Ну и с ними ещё одна медсестра постоянно так «развлекалась» — пощёчину влепить для неё не было проблемой. И если тебе покажется, что бить «психически нездорового» ребёнка — это нонсенс, я тебя разочарую. У нас в детсадах воспитательницы порой бьют детей из ясельной группы, и это факт, а санитары — пациентов, начиная от стариков и заканчивая детьми. Потому что дети, как и «психи», ничего не расскажут, а если и расскажут, им не поверят. Логика современного общества: лучше я буду верить заслуженному воспитателю, чем собственному ребёнку. А уж если жалуется «псих», вообще не стоит внимания обращать, он ведь неадекватен, мало ли, что ему приглючилось? Следов-то от побоев на теле нет. А откуда им взяться, следам этим? Менты, в смысле, полицейские, отлично знают, что ударить можно очень больно, но без последствий в виде ссадин и гематом. А если даже они появятся, к «психу» некоторое время не будут пускать посетителей, сказав, что у него ухудшение.

— Значит, тебя там били, — сделал верный вывод Гробовщик.

— Точно так, — хмыкнула я, стараясь абстрагироваться от воспоминаний, как он меня учил и рассказывать всё так, словно это произошло не со мной. — Уколы, которые мне кололи, вызывали постоянное желание спать, и я тогда даже во времени не ориентировалась. Конечно, я не хотела, чтобы мне их делали, и пыталась брыкаться, но неизменно за это получала от тех троих. Но я пытаюсь отбиться от окружающих спросонья не поэтому.

Я вздохнула, а жнец зажал мне нос платком, и примерно с минуту я молчала, собираясь с мыслями и дожидаясь, когда кровь остановится. Наконец, отпустив меня, Гробовщик сел рядом и жестом велел продолжать, разглядывая тёмные пятна на чёрном клочке ткани.