— Отпусти их, — прошептала я. — Надо сдать их полиции, и всё. Ты не имеешь права их судить.

— Почему же? — протянул Мукуро ехидно.

— Потому что ты ненамного лучше, — пожала плечами я. — Ты ведь тоже убивал. У них своя цель — нажива, у тебя своя — месть. Я, может, и полный псих, но считаю, что убить можно только ради защиты. А месть — это не защита. Это попытка потешить собственное эго.

— Значит, то, что я убил семью, к которой принадлежал будучи ребенком, ты можешь оправдать, а то, что я убивал позже — нет? — усмехнулся иллюзионист и, снова склонившись к моему уху, прошептал: — А тебе не приходило в голову, что семья Эстранео — не единственная, ставившая опыты на детях ради собственного процветания? Ты не задумывалась о том, что прочие мафиозные кланы убивали нас, стоило только нам появиться на улице, лишь потому, что оружие, изобретенное нашей семьей, когда-то было запрещено? Тебе не приходило в голову, что другие кланы ничем не лучше нашего, что вся мафия одинакова — им плевать на слабых, они борются лишь за собственную силу и методы не важны. Так почему мы, «слабаки», должны были выбирать метод? Почему мы должны были позволять семье Эстранео убивать нас, а затем — закрывать глаза на бесчинства других семей?

Я растерялась. Мои собственные мысли смешивались со стонами и подвываниями жертв иллюзиониста. Но жертв ли? Или они сами виноваты в том, что с ними произошло? Но… расплата должна быть равна преступлению, разве нет?

— Семья Савады не такая, — убежденно ответила я, глядя на корчившихся в агонии парней. — Ты и сам это знаешь. Они бы никогда…

— Хочешь сказать, что Занзас не поступил бы, как босс семьи Эстранео? — перебил меня Мукуро. — Именно поэтому я и присоединился к Вонголе под началом Савады в Битве Колец — он бы так не поступил, в отличие от Занзаса. Но где гарантия, что его преемник не будет таким, как все те, кого я ненавижу? Где гарантия, что Саваду не свергнут или хотя бы попросту не уничтожат все его благие начинания, получив его место по праву наследия или победив его преемника?

— И ты хочешь уничтожить мафию, чтобы спасти мир от призрачной угрозы? — усмехнулась я. — А как же твои собственные слова о том, что мир надо уничтожить?

— «Мир прогнил», — прошептал Мукуро едва слышно, а его дыхание обжигало мою кожу. — «Мир испорчен. Он ничего не стоит». Вот что я думал, когда уничтожил семью Эстранео. Но подумай вот о чем: вспомни мои слова во время битвы в будущем. «Никто кроме меня не может управлять миром». Я помню то, что случилось в будущем и знаю, почему сказал те слова. Потому что сейчас я чувствую то же самое. Если в мире есть люди, отличающиеся от семьи Эстранео, такие, как десятое поколение Вонголы, я могу позволить миру существовать. Но не мафии. Точнее, я хочу получить контроль над мафией и, соответственно, над миром. Потому что тогда я смогу уничтожить тех, кто несет угрозу.

— И стать таким, как они? — скептически выгнула бровь я.

Его слова были абсолютным бредом, бредом параноика, зациклившегося на своих несбыточных мечтах, но… что-то в них было верным. Что-то не относящееся ни к его словам о мировом господстве, ни об уничтожении неугодных. «Мир прогнил, но если в нем есть такие люди, как десятое поколение Вонголы, он имеет право на существование». Разве это не верное утверждение?..

— Не совсем, — усмехнулся Мукуро. — Я не стану издеваться над слабаками, чтобы получить силу. Я просто уничтожу тех, кто несет угрозу мирно настроенным людям, не более.

— Это нереально, — пробормотала я. Он нес бред, мечтал об утопии, но я его понимала… Утопии всегда манят, и это печально, но понять его я могла. Сама когда-то мечтала о чем-то подобном.

— Ку-фу-фу, почему же?

— Потому что ты одиночка. А одиночка не может изменить мир, — убежденно ответила я.

Повисла тишина. Напавшие на меня наркоманы уже не издавали ни звука и просто вжимались в асфальт. Дыхание Мукуро обжигало мою щеку, а его тонкие пальцы, сжимавшие мои запястья, причиняли боль, но мне было на нее плевать — я ее даже не замечала. Я просто думала о его словах и о том, что привело его к ним. Что заставило его поверить в них. Что убедило в их правильности…

— Одному быть проще, — наконец выдохнул Мукуро и отстранился. Я обрела свободу, но продолжала стоять, не шевелясь, а затем тонкий всхлип одного из наркоманов вывел меня из состояния транса, и я медленно побрела к нему. Ладони его были изорваны в кровь, а сам парень сжимался в комок и едва слышно всхлипывал. По щекам его текли слезы. Я присела рядом с ним на корточки и тихо спросила:

— Мукуро, можешь выполнить одну мою просьбу?

— Смотря какую, — раздался голос у меня над головой. Странно, но в нем не было ни желчи, ни язвительности. Только настороженность.

— Покажи им… Вернее, пусть монстры скажут, что вернутся, если они вновь причинят боль людям.

— Ты так наивна! — рассмеялся иллюзионист. — Неужели ты и впрямь веришь, что их это остановит?

— Не знаю, но попытаться стоит, — пожала плечами я, вглядываясь в перекошенное от ужаса и безысходности лицо парня лет двадцати, и, заметив торчавший из кармана джинсов паспорт, осторожно выудила его и заглянула внутрь, стараясь не оставить отпечатков. — А потом я напишу заявление в полицию. Или просто попытаюсь через Машиных знакомых передать полиции информацию о них.

— Идеалистка, — пробормотал иллюзионист и взял меня за руку. — Идем. Они уже слышат то, что ты хотела.

Я встала и побрела за Мукуро. Он уверенно шел справа от меня, крепко сжимая мою руку и глядя прямо перед собой, а на лице у него застыло странное выражение: он словно боролся с собой, причем, похоже, безуспешно, и его это явно злило. Я бросила через плечо последний взгляд на наркоманов и, отвернувшись, уставилась в асфальт. Слова иллюзиониста не давали мне покоя. «Одному быть проще». Так-то оно так, и слова эти справедливы, но лишь отчасти, потому что в толпе я всегда мечтала лишь об одном — оказаться в одиночестве, но в компании сестер я понимала, что одиночество — это не панацея. Оно не может спасти, в отличие от настоящих друзей.

— Ты не прав, — прошептала я. — Потому что с друзьями — настоящими друзьями, которые не предадут и не подставят — куда лучше, чем одному…

— Все предают, — раздраженно бросил иллюзионист.

— Нет, не все. Просто ты не хочешь понять, что ни Кен, ни Чикуса, ни Хром не смогли бы причинить тебе боль. И не потому, что боялись твоей мести, не потому, что были тебе должны, не из-за любви Хром — просто они тебя ценили и верили в тебя. Вот и всё.

Мукуро резко остановился и, дернув меня за руку, развернул к себе. Его пальцы поймали меня за подбородок, и он, склонившись надо мной, прошипел:

— Говори за себя. Мысли других людей, тем более тех, с кем ты не знакома, тебе неведомы!

— Хорошо, — спокойно ответила я. — Я скажу за себя. Я не способна предать друга. И это не бравада. Это мой принцип жизни. И он сильнее твоей навязчивой идеи об уничтожении мафии.

Иллюзионист с минуту вглядывался мне в глаза, и до моего слуха начали долетать обрывки фраз, сказанные полными паники и ужаса голосами:

— Мы не будем… Никогда… Пустите… Не надо… Мы не будем… Обещаем… Не будем…

Я слабо улыбнулась, а иллюзионист отпустил меня и усмехнулся.

— Ты и впрямь странная.

— Знаю, — пожала плечами я и медленно побрела вперед по аллее.

Мукуро нагнал меня и с задумчивым видом молча шел рядом, а я думала о том, что в чем-то он прав, но что-то — просто бред параноика, но почему-то теперь, услышав его объяснение всех тех событий, я могла его понять. Но не во всем — того, что он готов был пожертвовать Хром и остальными, того, что он дрался бесчестно, я понять и принять была просто не в состоянии. Здравствуй, когнитивный диссонанс, прощай спокойствие! Ананасовая Фея добилась своего — она уничтожила мое душевное равновесие на корню…

Я постепенно начала приходить в себя, и вместе с «нормой» моего психического состояния ко мне начала возвращаться и вся моя язвительность вкупе с неуверенностью в себе, раздражительностью, мягкосердечностью и пацифизмом. Я оглянулась, но наркоманы уже скрылись из поля нашего зрения.