— О нет, это лишь то, что Принц сказал. Характеристика Принцессы как глупой, но гордой леди. Принц не против дать ей еще пожить, — царственно изрек диадемоносный нахал, поигрывая еще одним стилетом.

— Оу, так Вы у нас не принц, оказывается, а Бог? — съязвила я, здоровой правой рукой упираясь в бок. — Уже жизнями распоряжаетесь? А может, и мирозданием займетесь для комплекта? Скажем, нашлете дождь на пастбища — хоть какая-то польза от Вас будет. А то принц без трона и страны сидит на шее «глупых леди», питается за их счет, режет им руки ножичком и обвиняет их же в глупости и странности, в то время как работать и зарабатывать на булку с маслом куда менее странно, чем будучи даже не в своем государстве свешивать ножки с шеи чужих людей, которые, по сути, ничего этому самому принцу не должны, потому что он им никто, и звать его никак.

Голова начала кружиться, словно я только что слезла с карусели, запущенной пьяным мастером на полной скорости на час. Кровопотеря? Скорее всего. Но я упрямая и никогда не сдаюсь. Так что уйду отсюда либо вперед ногами, либо после него.

— Принцесса, кажется, скоро упадет к ногам Принца, — рассмеялся потомок Чезаре Борджиа, переписавший родословную в пользу королевских кровей Медичи.

— К ногам? Лучше я упаду на спину — к ногам кроликов, — хмыкнула я, покачиваясь. Рука болела нещадно, за спиной в клетках метались вышеозначенные млекопитающие со склонностью к трусости, а на зеленую траву падали алые капли. Контраст… А я люблю контрасты…

— Значит, Принцесса не против упасть? — расплылся Полосатый Принц в ухмылке, еще более безумной, чем прежде.

— А жизнь вообще состоит из взлетов и падений, — пробормотала я. Перед глазами всё плыло, а ноги подкашивались, но я еще стояла и упорно смотрела в глаза… вернее, в челку садиста со склонностью к пафосу. — И если я упаду, это даст мне разгон для взлета.

— Интересная Принцесса. Не любит проигрывать, ши-ши-ши, — донеслось до моего испорченного кровопотерей слуха, и последним, что я увидела, было существо в полосочку, направляющееся ко мне со стилетом в руках. Только вот страшно мне не было. «Может, наконец, всё закончится?» — промелькнула в голове глупая мысль, и я почувствовала, что падаю на спину. Темнота затопила мир, но сказать земле «привет» при помощи удара об нее теменной костью мне не дали — совсем рядом с землей мою бренную тушку поймали, и я почувствовала, что меня подняли на руки. Язык не ворочался и протестовать сил не было. Темнота накрыла с головой…

Очнулась я, что удивительно, не в луже собственной крови у карцеров-одиночек с зубастыми млекопитающими, а у себя в комнате. Комната у меня, кстати, очень мрачная — всё как я люблю. Черные обои с серебристыми королевскими лилиями, такой же ковер, купленный давным-давно еще моим батюшкой, царствие ему небесное, в Москве, по настойчивой просьбе Катерины, окно напротив входа, занавешенное серебристыми атласными занавесками, которого касается изголовьем двуспальная кровать, накрытая покрывалом из почти такого же материала, что и шторы. У правой от входа стены — стол из темного дерева, по обеим сторонам от которого стоят платяные шкафы из одного с ним гарнитура, а по центру левой стены висит огромное зеркало в полный рост с кованой рамой, справа от которого расположен книжный шкаф с оккультной литературой, а слева — полки с ритуальными принадлежностями: свечами, статуэтками, хрустальными шарами и прочими радостями гота. По обеим сторонам от кровати стоят тумбочки с ночниками в виде грифонов, привезенными Марией и отцом из Петербурга, а над столом висит картина Верещагина «Апофеоз войны» — гора человеческих черепов на выжженной земле. Белый (к сожалению) потолок украшает кованая люстра, активно косящая под серебро и являющая собой настоящее произведение искусства — тонкие и изящные листья и завитки превращают пять ламп, спрятанных под темно-серыми матерчатыми плафонами, в поистине царскую вещь. Но я отвлеклась…

Повторюсь, очнулась я у себя на кровати, заботливо (а может, и не очень) укрытая серебристым покрывалом. Левая рука безумно болела, но, скосив глаза, я поняла, что ее перевязали, благо на мне была футболка с коротким рукавом. Думается мне, что рану еще и зашили, интересно только, кто поработал храбрым портняжкой? Я обвела комнату мутным взглядом и наткнулась на сидевшего в моем компьютерном кресле Чеширского Принца, зловещей улыбкой подтверждавшего свое звание. Правда, кресло он откатил в угол, к шкафу — поближе к двери хочет быть?

— Ши-ши-ши, Принцесса очнулась, — озвучил он очевидную истину и разулыбался еще сильнее. Или маньячнее — это уж как посмотреть.

— Решили добрячка состроить и перевязать пострадавшую от Ваших незаконных действий, чтобы она полицию не вызвала и в больницу за первой помощью не обратилась, опять же, потому что медики бы вызвали полицию? — фыркнула я. Нет, я не нарываюсь. Просто я могу сейчас с уверенностью сказать лишь одно. Я, глубоко пофигистичная личность, ненавижу лишь одного человека. И человек этот сейчас преотвратительнейше шипит, наивно полагая, что сии звуки походят на смех.

— Принц лишь спас жизнь Принцессы. Ему не нужно, чтобы она умерла, — соизволил одарить меня ответом бессовестный венценосный герр Пафосность.

— Оу, так Вы у нас, оказывается, спасатель? А ранили меня, чтоб статистику спасений улучшить? — съязвила я.

— Нет, просто Принцессе стоило следить за язычком. Как сейчас, — усмехнулся или, вернее сказать, маньячно ухмыльнулся Принц-садист.

— Неужто мои слова задели господина Гения? — фыркнула я, не отводя взгляд от Царя всея параноиков. И это я сейчас не обзываюсь — сверхценные идеи величия есть у него? Есть. А заговоры вокруг с целью его, бедного, унизить видит? Видит. Ну и чем не паранойя?..

— Нет, слова глупой Принцессы его тронуть не могут, — пожал плечами Бельфегор.

— Ага, он сорвался просто потому, что давно не убивал… — протянула я. — А хотя нет, вряд ли. Он ведь буквально за пять минут до этого наслаждался убиением беззащитных зверушек.

— Я этим не наслаждался! — возмутился Принц, который, оказывается, когда возмущается, всегда являет миру свои ножички.

— Оу, правда, что ли? — протянула я. — Тогда Вы решили, что пора насладиться, потому и машете перед носом лезвием опасной бритвы, да?

— Вы странные, — ухмыльнулся маньяк, не убирая стилет. Правильно, на словах-то мы Принцы удалые, а на деле — садюги бессовестные… — Сначала вы просите меня о помощи, а потом обвиняете в том, что я эту самую помощь вам оказал.

— О нет, — фыркнула я, устраиваясь на кровати полусидя, полулежа и опираясь спиной об изголовье своих «полатей». — Мы благодарны за помощь. Хоть с нас этот груз сняли, и за это Вам спасибо, — кстати, я абсолютно в этот момент не язвила — я этому улыбающемуся рахиту благодарна за то, что нам с сестрами не пришлось поднимать руку на бедных животных. — Но вот то, что этот самый помощничек бедным животными даже не посочувствовал — это…

— Откуда Принцессе знать, сочувствовал Принц или нет? — перебило меня Высочество с дурными манерами пьяного сапожника.

— От верблюда, — фыркнула я, подтянув колени к груди и обняв их. — Я Вашу улыбочку а-ля «всех порву и радостно обшишишикаю» видела.

— Я всегда так улыбаюсь, — пожал плечами маньяк нашего колхоза, доказывая свои слова той самой ухмылочкой Джека-Потрошителя.

— Не-а. Когда Вы в руках молоток взвешивали, Вы не лыбились.

И тут случилось нечто: сиятельная ухмылка померкла, и я бы сказала больше — она вообще исчезла. Возможно, Принц даже нахмурился, но, благодаря жалюзи из кучерявых на кончиках волос, сие осталось для меня навеки тайной, покрытой мраком. Что, не нравится, что кто-то видел твои настоящие эмоции, Принц Датский?

— И Принцесса обвиняет в садизме Принца, хотя сама наблюдала за ним? — протянул он пренебрежительно.

— Боже упаси! — возмутилась я. Да как он мог такое ляпнуть?! — Совсем плохой, что ли? Я бы в жизни на такое смотреть не стала! Я как увидела, что Вы молоточек тиснули, сразу отвернулась!